Лана Черная - Научи любить

— По-хорошему, ее бы осмотреть, анализы взять. Неизвестно, сколько дыма она наглоталась, да и вообще…

— Все сделаем, если надо, — отвечаю тихо. — Как Егор?

— Жить будет, — улыбается врач и встает. — Завтра приезжайте. А супругу домой везите. Ей сегодня и так досталось.

И уходит. А Марк решает остаться. Регин отвозит нас с Катей ко мне. У дома приходится ее разбудить. Она плохо соображает, смотрит осоловело, но послушно выбирается из машины. И, кажется, тут же снова засыпает. Приходится нести ее на руках. Она легкая и такая родная, что дыхание перекрывает. И последние шаги до лифта даются с трудом. У дверей опускаю ее на пол, но она не отлипает от меня, все время падает и что-то бормочет сонно. Я улыбаюсь. И неприятности прошедшего дня отступают. Втаскиваю Катю в квартиру, раздеваюсь сам и снимаю с нее остатки ночнушки, укладываю в кровать и ложусь рядом, крепко прижав ее к себе. Зарываюсь носом в пропахшие дымом волосы и слушаю тихое и ровное дыхание той, что перевернула мою жизнь.

Два года назад.

Барон Корф выглядел молодо, несмотря на седину в темных волосах и мелкие морщины на смуглом лице. И его жена, высокая изящная баронесса не уступала супругу и лучилась счастьем рядом с мужем. Они шли по бальному залу грациозно и величественно. На них смотрели с восхищением. Иначе смотреть было просто невозможно. Перед ними склоняли головы мужчины и опускались в реверансах женщины. А мне хотелось сбежать, чтобы не видеть этой пестроты бала, не слышать музыки, не танцевать, натянув на себя улыбку. Чтобы не вспоминать. И я взял бокал шампанского у официанта, залпом выпил и поменял на новый. Наблюдал, как позади Корфов под руку с белобрысым юнцом шла Карина. Светлое платье облегало ее точеную фигурку, открывало загорелые плечи и стройные ноги. Найдя меня взглядом, она улыбнулась открыто, без фальши, и в ее серо-голубых глазах заискрилось веселье. Я отсалютовал ей бокалом шампанского, а она подмигнула в ответ и скосила глаза на своего спутника, скорчив смешную гримасу. Я улыбнулся. А барон с супругой замерли в центре зала, и грянула музыка. Бал начался.

Гости кружили в вальсе, пестрым кругом окружив хозяев вечера, а я вышел на улицу. Громкая музыка раздражала, как и все торжество в целом. Из прошлого сразу лезли воспоминания о совершенно другом бале с не менее красивыми хозяевами и гостями. Только за мишурой праздника прятался холодный подвал и хлесткие плети цепных псов графа.

Прикрыл глаза, глубоко вдыхая терпкий аромат акации. Стянул с шеи галстук, запихнул в карман, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Выдохнул. Я уже соблюл все правила приличия во время открытия, не опозорил барона. Теперь можно быть собой. И к черту их протокол. Надоело. Мордой посветил перед камерами, поулыбался и хватит. Без этого никак, ведь я «правая рука самого барона Корфа, его преемник, молодой, хваткий, умный». Какими только заголовками не пестрила пресса. И еще запестрит после бала. Особенно учитывая, что дочь барона пришла на бал не со мной. А журналюги-то уже успели нас поженить. Им это запросто.

— Сбежал все-таки? — звонкий голос за спиной заставил улыбнуться и отрешиться от мыслей.

— Еще не совсем, — посмотрел на подошедшую Карину. Она запрокинула голову к черному небу, мечтательно улыбнулась.

— Предлагаю сбежать вдвоем, — она лукаво сощурилась. — Что скажешь?

— Скажу, что это неудачная идея. У меня другие планы, куколка.

Она сморщилась совсем по-детски.

— Понимаю. Тебя твоя зазноба ждет.

— А тебя твой кавалер, — парирую весело.

— Ты же знаешь, что мне пришлось его притащить. Не могу же я явиться на бал без пары, раз уж собственный брат отказал.

— Да уж, не комильфо. Согласен.

Она кивнула. Мы помолчали.

— Папа хочет сегодня объявить о тебе прессе, ты знаешь?

Кивнул. Да, вздумалось барону поделиться радостью о встрече с сыном. Сообщить всему миру, что его преемник не просто мальчик с улицы, а его родной сын, пусть и незаконнорожденный. Баронесса не возражала, хотя сильно обиделась, что я столько лет был вхож в их дом и молчал. Я бы и сейчас молчал, если бы не Карина. Эта чертовка как-то умудрилась раскопать мое прошлое, провела собственное расследование, а потом заявилась ко мне с результатами экспертизы ДНК и требованием объяснить, как так вышло.

Самому хотелось спросить о том же, только совсем у другой женщины. Я не смог. Долго стоял на детской площадке у ее дома, наблюдая, как загорается и гаснет свет в окнах ее квартиры. И на следующий день, и последующий. Пока в один из вечеров она, возвращаясь из магазина, не заметила меня. Замерла, и наши взгляды встретились. И в ее темных глазах я не увидел своей матери, только уставшую немолодую женщину. Она подалась в мою сторону, но я отступил, а потом и вовсе скрылся в лабиринте улиц. В тот вечер я понял, что мне нет места в ее жизни. Что все мои надежды понять ее рассыпались прахом. И еще недавно такое острое желание просто подойти и произнести: «Здравствуй, мама», — больше не теребило душу. Осталось на детской площадке со скрипучими качелями.

— Прости меня, братишка, — Карина коснулась пальцами моих, сжимающих перила террасы. Я улыбнулся, отгоняя прошлое, сжал ее ладошку. — Достанется тебе теперь из-за меня.

— Брось, куколка, — коснулся губами ее озябших пальчиков. — Нет ничего такого, что я не переживу.

— Даже мое предательство? — она сощурилась недоверчиво.

Фыркнул. Наивная девочка, которой невдомек, что ее признание отцу несравнимо ни с каким предательством. Даже рядом не стояло. Она просто защищалась, как могла, от навязчивого желания барона Корфа поженить нас.

Она все поняла без слов, расслабилась. Я приобнял ее за плечи и машинально глянул на часы. От Карины не укрылся мой жест.

— Уже пора?

Кивнул. Похоже, барону придется отдуваться без меня.

— Папа будет в бешенстве, — предупредила Карина. — Но ты это переживешь, — сама же и ответила.

Я чмокнул ее в щеку и сбежал по ступеням. У ворот ждало такси. Оно домчало меня до аэропорта, где уже готовился к вылету самолет.

В квартиру я вошел на цыпочках уже после полуночи. По коридору расплывался аромат кофе, а из гостиной лился свет. Не раздеваясь, остановился на пороге. Катя не спала, а сидела на полу, закусив карандаш, и смотрела в окно. Темные волосы сколоты на затылке кисточкой, белая рубашка в кляксах краски, как и голые пятки с подранными синими джинсами. А весь пол был устлан листами бумаги: исчерканными черным, девственно чистыми или пестрящими броскими мазками. Я засмотрелся, подловив себя, что давно мечтал увидеть, как она рисует. А она не брала в руки кисти вот уже чертову дюжину лет.

— Я думала, ты прилетишь завтра, — не оборачиваясь, вздохнула Катя.

— Сюрприз, — только и ответил. — Что рисуешь?

Пожала плечами.

— Однокурсница попросила помочь оформить дом. Ирка Любавина. Да ты не помнишь, наверное.

Ирку Любавину я прекрасно помнил, ибо встречался с ней пару месяцев назад. Как в доме закончили внутреннюю отделку, так и позвонил. Благо долго искать не пришлось – она была замужем за начальником моей IT-службы. И сыграла безупречно. Но знать об этом Кате вовсе не обязательно. Пусть творит.

— Пытаюсь вот хоть что-то набросать. Завтра встречаемся на объекте, а я ума не приложу, как и что рисовать.

— Поехали, — пригласил. И она, наконец, обернулась. В синих глазах читалось удивление. А на правой щеке темнел росчерк черного грифеля. Я подошел ближе, большим пальцем стер линию. — Поехали, — повторил, протягивая руку.

Она не спрашивала, куда и зачем я ее везу. Только прижималась к моей спине, крепче стискивая пальцы на поворотах. Так и не перестала бояться мотоцикла. Полюбила, но от страха не избавилась. А я готов был всю ночь колесить по городу, лишь бы ощущать ее руки на себе, ее частое дыхание и всю ее так близко. Она жила у меня уже больше года, но ни разу за все это время не была со мной. Она спала в моей постели, ходила в моих рубашках, пила из моей чашки, но ни взглядом, ни жестом ни разу за все время не намекнула, что хочет меня. Она просто дружила со мной. Мы ходили на каток, где я умудрился вывихнуть руку, а Катя потом так трогательно за мной ухаживала: одевала, мыла голову и кормила из ложки. Меня это забавляло. Мы ходили в кино, а потом просто бродили по городу, впечатленные увиденным, или хохотали во всю над нелепым сюжетом. А еще мы напивались вдвоем. В редкие поганые часы, когда я приезжал с Лизкиной могилы, Катя просто приходила ко мне с бутылкой водки, усаживалась на пол, разливала по чашкам и выпивала, не чокаясь. А следом и я. Она ничего не спрашивала, а я ничего не рассказывал. С ней было комфортно молчать и пить. С ней вообще было комфортно. И я по-прежнему хотел ее до одури. Но это было уже не просто страстью. Что-то гораздо сильнее и страшнее. И из этого был только один выход.

— Корф, что это? — изумлялась Катя, когда мы подъехали к тому самому дому, что она должна была оформить. Я все-таки воплотил в жизнь ее мечту и построил стеклянный дом из ее чертежей. Он долго не давал мне покоя, пока я тайком не откопал старые Катины рисунки, заброшенные на чердак поместья Ямпольских. Чертежи дома сохранились не все, но мне удалось разыскать толкового архитектора и возродить замысел Кати. Стеклянный, он казался текучим, как река, без единого острого угла, перетекающий в темное дерево. Странный. Сказочный.

— Корф? — и в синих глазах ее стояли слезы. — Этого не может быть…Как ты? Откуда? Как?

Она сбивалась, вертясь как юла, пытаясь в лунном свете рассмотреть каждую мелочь.

— Чей это дом, Корф? — застыла, ища в моих глазах ответ. — Твой?

Я лишь покачал головой.

Этот дом – твой, моя родная. И только твой.

Но вместо слов я перехватил ее за талию, притянул к себе и поцеловал. И когда она, тихо вздохнув, ответила, я понял, что мне мало того, что между нами было эти полтора года. Мне мало просто дружить с ней. Как нереально мало просто заниматься сексом. Она нужна мне вся. И я знал только один способ, как заполучить ее в свою жизнь и в свою постель окончательно и бесповоротно.

— Выходи за меня, — прошептал, оторвавшись от поцелуя. Катя тряхнула головой и взглянула недоверчиво.

— Что, прости? — нахмурилась.

— Выходи за меня, — повторил, ощущая себя полным кретином.

А она вдруг перевела взгляд на дом, потом на меня и снова на дом. И захохотала так, будто я сказал несусветную чушь. Только когда она отсмеялась, я понял, что это значило. Ее отказ был безупречен.

Сейчас.

Катя просыпается в один момент, как будто и не спала вовсе. Перед глазами знакомый интерьер спальни Корфа. Настырное солнце лезет в глаза, и она переворачивается на другой бок, охая от ломоты во всем теле. Кровать рядом пуста, но подушка смята. Притягивает к себе, принюхивается. Пахнет Корфом. Значит, он был здесь. Лежал с Катей, обнимал и наверняка измучился бессонницей. Закусывает губу от странного ощущения опустошенности, и в памяти тут же всплывают вчерашние события. Как там Егор? Надо позвонить Марку, узнать. Или еще проще – вылезти из постели и спросить у Корфа, тот наверняка уже в курсе. Но как же Кате не хочется вставать. Не хочется видеть Корфа, его осуждение, его обиду, его злость и холодность. Она не хочет видеть его чужим. Но надо, иначе он припрется сам, а уж находиться с ним в одной спальне сейчас выше ее сил.

Вздыхая от ноющей боли в мышцах, Катя все-таки вытягивает себя из постели и на несколько секунд замирает в поисках своей одежды. С трудом вспоминает, что вчера на ней была только ночная рубашка, и та пострадала при пожаре. Голышом Катя плетется в ванную, кое-как отмокает в душе, смывая остатки сажи. Сил хватает, чтобы добраться до гардеробной, выудить первый попавшийся спортивный костюм, натянуть футболку и штаны, затянув шнурок в поясе, подкатать штанины, чтобы не убиться на лестнице и спуститься на кухню. У стола, за которым пьет кофе Корф, ноги все-таки подкашиваются, и Катя вцепляется в край столешницы, чтобы не упасть. На мгновение прикрывает глаза и тут же чувствует сильные руки на талии и запах смородины, щекочущий нос.

Корф усаживает Катю на стул, как маленькую, еще не научившуюся толком ходить, садится напротив. Молча. И от его молчания звенит в ушах. И в горле пересыхает от непонятности ситуации. И Катя совершенно не понимает, как ее разрулить. Делает глубокий вдох.

— Как Егор? — спрашивает на выдохе. И слова саднят, как вчерашние царапины.

— Сильные ожоги, — отвечает Корф сухо, не сводя с Кати цепкого взгляда, под которым холодно и неуютно. — Он сейчас в искусственной коме. Врачи говорят, если разбудить – он может не вынести боли, — он сдавливает пальцами переносицу и у Кати возникает ощущение, что он врет. Но в чем? — А ты? — не дает Корф оформить ускользающую мысль. — Как ты себя чувствуешь?