- Ну, как сказать разговаривала... - я отвернулась, чтобы поправить малышу слюнявчик. - Так, затронула мельком эту тему. Тем более, Митька не то чтобы не согласен...

   - А что тогда? - брат нахмурился и потемнел лицом.

   - Просто нам еще рано думать о детях. Мы решили окончательно встать на ноги и устроиться. Чтобы ни от кого не зависеть.

   Я лгала, но благодаря моей лжи Ванька расслабился и перестал напоминать человека, способного встать и пойти избить Митьку до полусмерти.

   - Я с тобой посоветоваться хотел, пока Надьки нет, - сменил тему брат и забрал у меня пустую баночку.

   - Попробуй.

   - Я решил свое дело открыть.

   Я чуть ребенка не выронила. Господи, когда ж он успокоится.

   - Вань...

   - Ты меня еще не выслушала.

   - А что тут слушать? Ты и так дома практически не бываешь. Сына видишь редко, про жену я вообще молчу. Дома у вас постоянные скандалы. Универ ты забросил.

   - Ерунда, - только и отмахнулся он на мои слова. - Универ никуда не денется, тем более, я заочник.

   - Да хоть вечерник! Ты там вообще не появляешься. И скоро деньги уже не смогут все решать. Даже человеческому терпению есть предел, - я поставила племянника в манеж, где он сразу занялся игрушками, напрочь забывая обо мне. - Пойми ты, господи, всех денег не заработаешь. Ты сейчас нормально живешь. Чего тебе не хватает?

   - Нормально? - Ванька горько и устало усмехнулся уголком губ. - Ты называешь "это" нормальным? Маленькую тесную комнатушку, истеричку-жену, от которой меня уже воротит? Кать, я даже дома не могу отдохнуть. Остаться один. Черт, сестренка, я лучше в машине буду спать, чем здесь. Ты просто не представляешь, как мне иногда хочется свалить из этого дурдома.

   - Когда ты начнешь ценить то, что у тебя есть? - тихо и грустно спросила я. - Почему ты не ценишь то, что у тебя есть твой здоровый любимый ребенок, который всегда ждет тебя дома, а ты видишь его раз в месяц, потому что находишься в разъездах. Вань, ему через пару месяцев год будет. А что ты помнишь из его первого года? - Ванька вздрогнул и закрыл глаза, не говоря ни слова и не пытаясь оправдаться. Просто молчал, а я выплескивала все то, что копилось внутри меня слишком давно и слишком долго. - Ты помнишь его первый зубик? Или то, когда он начал ползать? Комнатушка тесная? А ты вспомни, сколько ты убил на нее времени и сил. И как радовался. Господи, Вань, почему ты не ценишь то, что у тебя уже есть?

   - Может быть, потому что я не хочу, чтобы мои дети жили так же, как я? Может быть, я хочу, чтобы их жизнь сложилась по-другому? Лучше?

   - Тогда не лишай, по крайней мере, своего ребенка отца. Тогда, возможно, его жизнь сложится по-другому, не как у нас с тобой, - сказала я и нагнулась, чтобы на прощание поцеловать Кирилла. - Подумай над моими словами, Вань. А я поеду.

   Брат мне ничего не сказал - насупился, губы поджал, но до дверей проводил. Я же изо всех сил молилась, чтобы он меня в кои-то веке послушал и прислушался. У брата моего был один огромный недостаток - вообще-то даже достоинство, но настолько гипертрофированное, сильно развитое, что подчас пугало. Ответственность. До ужаса. Брат все делал что-то, стремился, стремился, и в такие моменты я не родного человека перед собой видела, а робота. Машину какую-то, у которой круглые сутки шестеренки крутятся и крутятся.

   И Ванька такой же. Ну не было в нем честолюбия особого - он ведь мало что именно для себя делал. Или покупал. А все отдавал жене, матери, сыну, мне, на худой конец. Только силы свои не рассчитывал, все бежал куда-то, рвался, а шестеренки еще быстрее крутились. А организм - это тоже машина, и он без отдыха работать не может. Но Ванька упрямый, такой же, как и я. Он, может, и прислушается, отдохнет какое-то время, успокоится, но от цели своей не отступит.

   А меня предчувствие надвигающейся беды не покидало. Гнетущее, накатывало иногда как тяжелый, плотный туман. А главное, ты не понимаешь, откуда оно идет, но все равно чувствуешь. И ничего не можешь сделать. Я постаралась отогнать от себя подобные мысли, забив голову всякими глупостями.

   И пришла эта самая беда совершенно не оттуда, откуда вообще я могла представить. Вроде бы день тот майский начался как обычно. За окном солнце светило, на светлой кухне весело радио играло. Я собиралась весь день посвятить себе, отдохнуть, может, в бассейн съездить. Ходила по дому в приподнятом настроении, мурлыкала себе под нос что-то и вещи в шкафу перебирала.

   Отвлек меня звонок телефона. Я на дисплей посмотрела - Надя звонила. Выругалась себе под нос, не ожидая ничего хорошего. Ответить я все-таки ответила, но тон мой отнюдь не был дружелюбным.

   - Привет. Что случилось?

   - Кать... - голос у нее настолько потерянный, пустой и шокированный, что меня с ног до головы ледяной волной страха окатило. Таким тоном не говорят о хороших вещах. Никогда. - Ванька он...разбился. На машине своей разбился. Насмерть.

   На последних словах Надя на истерические рыдания сорвалась. Рыдания перерастали в крики и судорожные всхлипы. А мне...мне так больно и пусто было, что я ничего не могла сделать. Ни пошевелиться, ни сказать что-то - меня как будто парализовало, отключив все чувства и эмоции.

   Наверное, - правда, это я позже поняла - так организм справлялся с шоком. Я ни о чем не думала, в моей голове ни единой мысли не было. Это потом я заходилась, тряслась в рыданиях - одна, в одиночестве и тишине квартиры. Чтобы никто не мог увидеть моего безумия и моей слабости. Выла, кричала, до боли впивалась ногтями себе в руки, но только та боль ничем казалась по сравнению с тем, что у меня в душе творилось. Как будто кусок вырвали и теперь все кровью обливалось. В такие минуты я, если бы со стороны себя увидела, приняла бы за буйно помешанную, сумасшедшую.

   - Я сейчас приеду, - мой голос спокойный и мертвый. Я ничего не чувствую в тот момент, меня не трогают ее рыдания и слезы, они лишь отдаются неясным гулом на периферии сознания. Мне все равно, но я почти благодарна тому, что могу огородиться от горя, которого не понимаю пока и не принимаю. - Матери не звони. Никому пока не звони. Я приеду.

   Я не помнила, как собиралась, как в такси садилась, как приехала в Ванькин дом, застав там опухшую от слез, икающую Надю в намокшей футболке, рыдающего и напуганного Кирилла, устроившегося среди игрушек и испуганно глядящего на свою маму. Не помнила, как взяла на руки Кирю и начала его успокаивать, одновременно отдавая четкие, сухие приказания Наде. Возможно, тон подействовал, я не знаю, но Надежда, почувствовав мою уверенность и спокойствие, перестала некрасиво всхлипывать и на дрожащих ногах поднялась с пола.

   Маме она все-таки позвонила, не в силах сдержать ужаса и паники - и своей матери, и моей. Сказала мне об этом, запинаясь на каждом слове, а у меня сил хватило лишь на отрывистый кивок. Ее мать сразу же приехала, и Надежду как прорвало. Она к женщине кинулась, укрываясь от проблем внешнего мира в ее родных, для нее родных объятий. Та ее успокаивающе по голове гладила, говорила что-то, провела к дивану и силком усадила. Анжела Андреевна по мне острым взглядом мазнула, не удостоив вниманием маленького Кирилла, который до конца так и не успокоился.

   - Ты моей маме звонила? - спросила я у Наде. Анжела так на меня зыркнула, когда я позволила себе оторвать ее дочь от жалости к себе. - Надь.

   - З-звонила я.

   - И что?

   - Она трубку бросила.

   Ну да, это же не ее мать. Я дрожащими руками бросилась к телефону, а внутри все от ужаса сворачивалось - я никогда забыть не могла о маминых проблемах с сердцем. Не брала трубку. Я приказала себе не паниковать - возможно, она сорвалась сюда. Да и времени на панику и жалость нет.

   Мама приехала - бледная, дрожащая и постаревшая лет на десять. Так страшно смотреть, как человек умирает у тебя на глазах, причем мгновенно. Жутко.

   - Что? - каркнула мама сорванным голосом, невидящим взглядом бегая по знакомой комнате? - Что, Кать?

   - Мам, миленькая, я тебя прошу...

   Эти слова, казалось, сорвали с пожилой женщины остатки контроля, напрочь лишив ее остатков хрупкой надежды, за которые она цеплялась. Мама обессилено опустила на диван и закрыла лицо руками. Анжела Андреевна долго на эту картину смотрела, прижимая к себе Надежду, а потом решительно поднялась, потянув за собой дочь.

   - Я ее забираю, - поставила она меня (очевидно, считая единственным здравым человеком, с которым можно тут разговаривать) перед фактом. - Вы Катя?

   - Катя.

   - Надь, иди вещи собери, которые тебе нужны, - Надя беспрекословно повиновалась и, опустив плечи, шаркающей походкой подошла к шкафу, вываливая несколько вещей на пол. - Надежда мне сказала, что сейчас должен хозяин твоего брата приехать, обсудить все. Мы можем выйти?

   Мама, слегка запрокинув лицо, чтобы слезы не капали на кофту, смотрела в окно. Надя безразлично, ничего не видя, комкала вещи и закидывала их в сумку. Я аккуратно поставила Кирю в манеж.

   - Посиди тут, ладно? Я скоро.

   Мы в коридор вышли, и Анжела дверь закрыла, чтобы нас слышать не могли. Да и кому слышать, боже?

   - Я ее заберу домой, - повторила она еще раз более решительно. - Нечего ей здесь делать. Ты сможешь этого мужчину встретить сама?

   Я безразлично плечами передернула. Что тут говорить?

   - Да, смогу.

   Она удовлетворенно улыбнулась и кивнула. Меня почему-то заворожили жемчужные бусы, туго обвивающие морщинистую шею и переливающиеся перламутровым матовым блеском при каждом движении женщины. Хоть и дорогое украшение, а блестит и выглядит холодно, как неживое. Ни красоты не добавляет, ни мягкости, ничего нет.

   - Отлично. Наде сейчас не нужно еще больше нервничать и выслушивать все, что он скажет. Я так понимаю, авария произошла по вине твоего брата? - я промолчала, и если бы не стена апатии, которой я отгородилась от всей боли, а заодно и других чувств, я бы отреагировала. И не смогла бы оставить ее слова просто так. - Ладно, не суть важно уже. Что есть, то есть. Когда все узнаешь, мне позвони. Телефон я оставлю. Надо теперь что-то делать.

   - Вам такси вызвать?

   - Нет, я на машине.

   - Вы коляску тогда возьмите с собой. Она складывается, да и небольшая, должна влезть в багажник.

   Женщина напряглась, становясь еще суше. Честное слово, как будто усохла, сделавшись худее. С напряжением оглядела меня с головы до ног, думая о чем-то. И слишком изучающе глядела. Так не смотрят, когда думают о чем-то хорошем.

   - Что? - не выдержав, спросила я.

   Анжела сразу недовольно губы поджала и с неприязнью на голубую демисезонную коляску уставилась.

   - Кто им сейчас заниматься будет?

   - Его мать.

   - Ты ее видела? Она на грани истерики находится! Ты вообще соображаешь хоть немного?! Куда ей ребенка?!

   Я в отчаянье руками всплеснула.

   - Что вы мне предлагаете?

   - Пусть он пока здесь останется.

   Она что, шутит так? Я впилась глазами в холеное бледное лицо. Мать Надежды была исключительно серьезна - она действительно хотела, чтобы Кирилл остался здесь. Неважно, что с ним не будет ни отца, ни матери.

   - Вы вообще как это представляете?

   Анжела рассказала. В подробностях. С каждой секундой общения мне все противнее было находиться рядом с этой женщиной. Я еле сдержала брезгливую гримасу и вернулась в комнату. Кирилл одиноко сидел в манеже, изредка похныкивая и переводя растерянные голубые глаза с матери на бабушку. Анжела за мной следом вошла и сделала знак дочери выходить на улицу. Надя ни разу не обернулась.

   Кирилл, заметив, что мама уходит и не собирается возвращаться, заплакал и начал звать. И так звал, что мне не по себе становилось. Остальные в комнате только поморщились.

   Когда Надежда со своей матерью уехали, я кое-как успокоила Кирилла и начала дожидаться босса. Надо было только маму домой отправить. Я подозревала, что ничего приятного сейчас не услышу, но это я, а это мама. Мне сильной нужно быть.

   - Мам, - тихо позвала я. Та не повернулась и не ответила, но я видела, как от судорожных рыданий узкие плечи вздрагивают. Мама вся дрожала - с головы до ног, - столько в ней горя было. И я ее боль как свою чувствовала. Подошла и обняла ее со спины, крепко-крепко, давая понять, что она не одна, что у нее есть я. Что мы есть друг у друга. - Не плачь, мамочка, я очень тебя прошу.

   После моих слов мама зарыдала еще сильнее, уже не сдерживая горьких слез.

   - Как?! Как, Кать? Почему он? - она хрипло кричала, сгибаясь от собственного голоса. А я как заклинание повторяла себе, что плакать нельзя. Мне нельзя плакать, нельзя сломаться. - Почему?! Господи, он же совсем молодой был. Совсем, Кать...