Но думать об этом не хотелось. Она поняла, что ей абсолютно все равно, почему он не пришел, почему не позвонил. Это даже замечательно, что все так получилось. Что не возникло неловкой ситуации, что ей не пришлось разговаривать с ним, объяснять что-то, оправдываться, извиняться. Хотя придется, рано или поздно — все равно придется. И все же, хорошо что не сегодня. Не сейчас, не в этот вечер. Судьба, наверное, просто сжалилась над ней. Решила не мешать нечаянно сбывшемуся счастью…

Она перевела взгляд на часы. Минутная стрелка, как ни странно, все так же продолжала оставаться на своем месте. Она даже прислушалась к часам, пытаясь убедиться в том, что они ходят. Часы тикали. Может быть, несколько медленнее в этот вечер, чем тикали обычно. Но, возможно, она ошибается, потому что раньше никогда к их ходу не прислушивалась.

Нужно было чем-то занять это время. Она подошла к окну и стала смотреть на ветки деревьев, раскачивающихся, повинуясь движению ветра, в неритмичном танце. Луна светила каким-то красноватым, тревожным светом. Не понравился ей этой свет, снова заскреблась где-то на самом дне души неосознанная тревога, и она отошла от окна, ругая себя за глупые мысли. В самом деле, чего она боится? Почему жалеет до сих пор, что отпустила его?

Наверное, потому, что за прошедшие годы слишком сильно привыкла к своему одиночеству. Почти срослась с ним — и вот теперь, когда оно ее вдруг отпустило, просто не смогла до конца поверить в то, что это правда. Испугалась, что оно вернется и снова начнет диктовать свои законы, а ей опять придется подстраивать под эти законы свою жизнь.

Она вернулась в комнату, неслышно прикрыла за собой дверь и заметила книгу, лежащую на самом краю письменного стола. Подошла, взяла в руки. Эта книга сегодня принесла ей счастье. Она даже прижала ее к себе, как-то по-детски, сентиментально, потом засмеялась, представив себя со стороны. Глупо все это было — прижимать к себе книгу, видеть в ней талисман. Только ведь, наверное, когда человек так счастлив, он может позволить себе хотя бы на некоторое время расслабиться? Прижать к себе книгу, обыкновенную книгу в картонной обложке и даже сказать спасибо — ей, этой книге, как будто она может его услышать…

Впрочем, книга здесь ни при чем. Он сам сказал ей, что книга была лишь поводом. Что он все равно стал бы искать ее и нашел бы, потому что…

«… потому что без тебя стало пусто. Знаешь, в тот же момент, когда машина сдвинулась с места, когда ты стала удаляться от меня, я понял, что не смогу без тебя теперь…»

Голос Никиты так отчетливо прозвучал в памяти, что она даже вздрогнула. Оказывается, теперь у нее есть воспоминания. Приятные воспоминания. Счастливые воспоминания. Светлые…

Опустившись на диван, она принялась перебирать в памяти их разговор. Слегка прикрыла глаза, снова услышала его голос, потом — свой. С самого начала, дальше, дальше… Разговор их был сбивчивый, неритмичный, как танец двух партнеров, совершенно не владеющих техникой. И все же — прекрасный, потому что каждое движение этого танца повторяло движение души.

Оба путались в словах, перебивали друг друга, смеялись над чем-то, снова начинали говорить и снова вдруг замолкали, увидев в глазах напротив — весь мир. И стояли, молча, почти не дыша, открывая для себя этот мир заново, в новых красках, в новом воплощении.

Она так и просидела на диване почти весь этот час, не двигаясь, полуприкрыв глаза, почти все время — улыбаясь. Даже не заметила, как прошло время. А потом случайно увидела перед глазами циферблат: большой стрелке оставалось сделать всего лишь пять маленьких шагов, и время ожидания кончится. Всего лишь пять шагов…

Ирина метнулась к зеркалу, впервые подумав о том, что нужно бы привести себя в порядок. Провела несколько раз расческой по волосам, поправила воротник на халате, перевязала пояс. И рассмеялась вдруг, поняв, насколько все это для нее сейчас не важно. Насколько неважно для нее теперь все, абсолютно все, кроме времени, которое движется отчего-то так медленно.

Снова остановившись возле окна, она стала всматриваться в темноту, надеясь увидеть, как остановится возле подъезда машина. Прислушалась, пытаясь различить в ночной тишине звуки ее приближения, но не услышала ничего, кроме далекого и тревожного крика какой-то птицы. Стайка мурашек пробежала по телу от этого крика, настолько жутким он ей показался. Почти забытая тревога вдруг снова стала ощутимой. Часы показывали уже тридцать пять минут первого. Никита задерживался… Ирина попыталась успокоить себя:

«Может быть, он неправильно рассчитал время. Наверняка, дорога туда и обратно просто занимает больше времени, чем ему показалось. Немного больше… Значит, он приедет через пять минут. Через десять, или через пятнадцать…»

Она попыталась отвлечься, совершая какие-то механические действия. Полила цветы на кухонном подоконнике, побрызгала их водой из распылителя, разложила аккуратной стопкой газеты на тумбочке.

Тревога нарастала, с каждой проходящей секундой становилась все больше похожей на страх, и Ирина снова пыталась утешить себя. Внушить себе, что ей нечего бояться. Если он задерживается — значит, есть тому причины. Может, снова сломалась машина? Если сломалась вчера, то почему не может сломаться сегодня? И, если это так — то неизвестно, сколько еще времени она будет его ждать. Мобильного телефона у него нет, телефонной карты — наверняка, тоже. Он не может с ней связаться, предупредить ее, успокоить.

Может быть, все же позвонить ему?

Но, с другой стороны, если бы он до сих пор был дома, он сам бы наверняка позвонил. Значит, дома его нет. Он уже в пути, он скоро приедет. Если только не сломалась по дороге машина…

Она долго стояла возле окна, прислушивалась, вглядываясь в темноту. Запрещала себе смотреть на часы, все время повторяя, что от этого ничего не изменится. И все же не выдержала, посмотрела…

Посмотрела — и тут же бросилась к телефону, уже не думая о том, есть ли какой-то смысл в этом звонке. Быстро набрала шесть цифр и собралась уже считать гудки в трубке, но первый же гудок оборвался, едва успев начаться, и в тот же момент она услышала взволнованный голос пожилого мужчины:

— Алло!

— Здравствуйте, — проговорила она, чувствуя слишком явно это волнение в его голосе и то, как это волнение передается ей. Сердце забилось, окончательно сдавшись под натиском беспощадной тревоги. Она даже не слышала своего голоса. — Не могли бы вы позвать к телефону Никиту?

— Никиты нет. Кто его спрашивает?

— Это… Это Ирина. Скажите, а он давно уже ушел?

— Он ушел давно. Часов в шесть, или, может быть, в начале седьмого…

— О господи! — выдохнула она, едва не выронив трубку. — А вы не знаете… Вы не знаете, где он сейчас?

— Нет, не знаю. Я и сам беспокоюсь, он никогда не приходил так поздно, не предупредив меня…

— Послушайте, — заговорила она быстро, сбивчиво, как будто боялась снова оказаться наедине с тишиной, которая превратилась вдруг в верную подругу тревоги и страха. — Послушайте, он был у меня. Он уехал домой два часа назад и должен был вернуться. Он сказал, что сделает укол и вернется. Но, может быть, он заехал по дороге к кому-нибудь из приятелей?

Она ждала, что он согласится. Что он скажет ей сейчас — конечно, как же я сразу об этом не подумал. Она ждала этого так, как не ждала, кажется, никогда и ничего в жизни.

— Я уже обзвонил всех его приятелей. Их у него не так много…

— И что?

— Никто его не видел. Послушайте, Ирина…

— Может быть, машина сломалась по дороге? — перебила она его. — Такое ведь случается, с каждым может случиться.

— Может быть, — неуверенно ответил он ей, и она даже разозлилась вдруг на него за эту неуверенность. — Послушайте, Ирина, вы говорите, Никита был у вас?

— Да, он был у меня. Два часа назад, а потом уехал…

— Он не употреблял спиртного?

— Нет-нет, что вы… Неужели вы думаете, что?…

Она не договорила. Побоялась произнести вслух то, о чем подумали в этот момент они оба.

— Я уже не знаю, что думать.

— Не думайте об этом, — попросила она его. — Пожалуйста, прошу вас, не думайте. С ним не может случиться ничего плохого. Понимаете, не может!

Он вздохнул. Она почувствовала, что он ей не верит.

— Надеюсь, вы правы. Может быть, на самом деле просто сломалась машина. Хотя ее только сегодня утром ремонтировали…

— Он приедет. Вот увидите, с минуты на минуту — приедет.

Снова повисла тишина. Тревожная, почти угрожающая.

— Ирина, пожалуйста… Если он приедет — попросите его, чтобы позвонил домой.

— Да, конечно. Обязательно, я скажу ему…

Она повесила трубку.


Следующий час ожидания оказался еще более мучительным. Она курила сигарету за сигаретой, в конце концов закашлявшись, почти задохнувшись от обжигающего легкие дыма. В происходящее невозможно было поверить. Она прислушивалась к себе, как часто случалось с ней в детстве, пыталась разгадать какие-то сигналы подсознания, которые непременно должны были убедить ее в том, что все будет хорошо.

Но страх, заполонивший собой все пространство души, разрастался. Он уже не умещался внутри, грозя выплеснуться наружу, в пространство — криком. Ей хотелось кричать, чтобы хоть немного освободить душу от непосильного груза.

Было почти три часа ночи, когда она снова взяла телефонную трубку и нажала на кнопку повтора последнего номера. Потянулись гудки, она считала их, изо всех сил пытаясь успокоиться и подстроить под их неспешный ритм биение своего сердца.

— Алло, — донесся из трубки чужой, как ей показалось, голос. Знакомый, но почему-то изменившийся почти до неузнаваемости.

— Кто это? — спросила она, не веря, что разговаривает сейчас с тем же человеком, с которым разговаривала чуть больше часа назад.

— Это вы, Ирина? — спросил он и замолчал, никак не реагируя на то, что не получил от нее ответа. Подождал еще немного, а потом сказал — как будто уже и не к ней обращаясь, а просто так, в пространство. Чужим, отстраненным голосом:

— Его нашли на улице, неподалеку от дома. Без сознания. Избили какие-то подонки… Мне только что позвонили из больницы. Он в реанимации, в тяжелом состоянии. Врач сказал, что шансов почти нет…

Он замолчал на некоторое время, а потом совсем тихо, будто на самом деле ни к кому не обращаясь, добавил:

— У него приятель один был. Мишка. Так того тоже…

Ирина выронила трубку. Она упала на пол с грохотом, который все равно не смог заглушить ее крика.

Она наклонилась, чтобы поднять ее. Но сразу же об этом забыла, опустилась на пол, прислонилась к стене. Виски сжимала тупая боль, а в голове непрерывно звучало:

У него приятель один был. Мишка. Так того — тоже.

Так того — тоже.

Тоже…


Боль шла рывками.

Все острее и выше по тону, как будто набирая размах на гитарных струнах — до, ре, ми… «Соль» потянула куда-то в бездну, потянула так настойчиво, по-хозяйски, словно имела на это право, словно выжидала где-то всю его долгую жизнь этого момента, когда почувствует себя наконец полновластной хозяйкой. «Соль» тысячами карикатурных, бездарных отзвуков прошибала насквозь, шумела в ушах, вульгарно окрашивала красным то, что было совсем еще недавно — многоцветным.

«Соль»…

Он не знал раньше о том, что каждая нота имеет свой цвет.

И никогда не догадывался, что ноты могут быть такими долгими, что музыка может быть такой беспощадной. «Соль» разрывала на части. «Соль» струилась по телу, как горная река во время разлива. Она обладала чудовищной способностью — заполнять болью каждую клеточку тела. Превращать все это тело — в один оголенный комок нервов.

«Когда же?» — подумал он, удивившись, что до сих пор еще сохраняет эту способность — думать. Он помнил еще о том, что «соль» — это последняя нота. Осталось только пережить ее, вытерпеть, а потом — все, кончится банальный музыкальный ряд. Осталось совсем немного… «Только бы побыстрее», — мелькнула мысль, и вслед за этим он вдруг подумал: вот, оказывается, что чувствовал Лексин, когда его убивали.

Оказывается, в тот момент, когда все пределы невыносимого уже позади, но вечное забытье еще не наступило, человек способен думать только об одном — чтобы это произошло быстрее. Все остальное — уже не важно… Только бы отключился мозг. Только бы прекратились эти судорожные толчки невыносимой боли, только бы смолкла последняя нота…

Но она все продолжала звучать, все тянула его за собой, теперь уже не вниз, а куда-то вверх, все выше и выше, и он уже не сопротивлялся ей, потому что знал — дорога перед ним одна. Другой дороги нет…


А потом наконец все стихло. Боль накрыла его в последний раз с головой, захлестнула, как гигантская волна во время шторма, и потом оно наступило — желанное, долгожданное забытье. Мрак расступился, все вокруг стало белым. Белым и почти не прозрачным…