Дороти Паркер


Первая половина следующего дня была наполнена животрепещущей радостью, которая смотрелась нелепой кляксой на последних черных листах ее жизни. Ирина устроилась в удобном кораллово-бежевом кожаном кресле в ресторане торгового центра. Она носилась по нему с самого утра, а учитывая, что лимит на покупки в этот раз был строгий, пришлось выбирать вещи тщательнее, а не брать абсолютно все, что понравится.

Это было так незнакомо и непривычно, словно для нее открылся портал в другую Вселенную. Потакать своим желаниям, замасливать свое тщеславие, приносить дары в виде несметных покупок и огромных трат своему эго — это было хорошо ей известно. Так строилась ее жизнь с самого детства, когда на что ни укажи пальцем, все твое. Ведь ты любимая дочка своих родителей. Ирочка, которая получала все.

— «Коретто», будьте добры, десерт позже, — сделала заказ она, дожидаясь подругу.

Вчера ее игривое настроение пройтись по магазинам улетучилось, как пары какого-нибудь химического вещества после реакции с другим веществом. Она была натрием, а Ваня хлором, и все свои электроны она отдала ему, поэтому былой душевный подъем в итоге скатился до мрачных сомнений и накатившей усталости. Семейная жизнь ей виделась иначе…

—Иринка! — воскликнула потрясающей красоты мулатка, подходя к столику и раскрывая объятия для нее.

Девушки обнялись, и по коже Вересовой прошлись тысячи мельчайших иголочек, в душе заполыхало лето, изысканный букет запахов из тропиков и моря окутал ее тончайшим шлейфом несуществующих ароматов. Такой в ее памяти останется Карина после отъезда. Летом. Взгляд девушки невольно скользнул к окну. Хлопья облаков были куцыми, редкими, грязно-темными, и плыли они по небу так лениво, будто их гнали палкой.

—Ты такая… летняя, в твоих глазах еще светит солнце, которого у нас и в помине уже нет, — улыбнулась Ирина, отпуская подругу, и они сели за столик.

—Это все острова, Ирочка. Ко мне, наверное, естественный цвет кожи никогда не вернется. Мы с Антонио не вылезаем из моря, солнца и коктейлей.

Подошел официант принять заказ, и глаза девушки жадно впились в подругу, которая смотрелась экзотически среди заурядности и безжизненности торгового центра, а ведь он был полон людей даже в такой ранний час. Так и в жизни всегда происходит: мы бываем полны идей и вдохновения, любви и энтузиазма, но ощущаем в себе лишь пустоту. Парадокс человеческой жизни: иметь сразу все или ничего.

—Куда потом собираетесь? — поинтересовалась Ирина, с неохотой принимаясь за пирожное.

Она вообще не любила есть после шопинга. Страх не влезть в юбочку размера «XS», только что купленную, был сильнее перспективы остаться голодной.

—Пока не знаю, но знаю точно, что получу рак кожи, если мы еще раз махнем на острова. Сейчас здесь хочу увидеть всю нашу тусовку, потом, возможно, на родину Антонио, с его родителями повидаться. Куда понесет ветер. Знаешь, как я себя ощущаю?

—Как же?

—Свободной. Эта свобода развевается лентами в волосах, играет скрипками и виолончелями в душе, заявляет о себе отовсюду. Есть что-то в наших путешествиях по свету от приключений Керуака «В дороге», за исключением бензедрина и пустых карманов. Деньги порой дают такую же свободу, как и бедность.

Это точно. Какао-смуглые округлости глянцевого от загара и различных питательных масел тела подруги выглядели распаляющим аппетит, манящим, пикантным щербетом с вкраплениями той самой свободы. Ее кожа стала цвета чуть темнее карамели, но еще светлее шоколада. Медовый оттенок страсти и возбуждения. Кокосовых деревьев и гамаков, зыбкого песка под ногами и гремящего волнами прибоя.

—Не представляю, какую свободу может дать бедность, — усмехнулась Вересова, считавшая, что уж она-то хлебнула безденежья и мизерности сполна.

—Как же! — эмоционально отреагировала Карина, пытаясь побороть акцент, который стал неотъемлемым атрибутом ее речи. — Когда ты беден, тебе терять нечего. Не в этом ли суть свободы? Не быть связанным ничем по рукам и ногам? Не иметь навигатора и лететь в любую сторону, куда тебе заблагорассудится?

—Ты так говоришь, будто понимаешь, о чем идет речь.

—Конечно, Ира. Родителям же не понравился тот факт, что я решила выйти за Антонио, бедного итальянского обувника. Так они его называли. Пришлось сделать выбор. Обувник мне нравился куда больше, чем наши мажоры на золотых «Ламборджини».

—Подожди, ты уехала в Италию против воли родителей? — Ирина была потрясена. — Почему никто не знал? И сейчас, похоже, не знает.

—Это было решением родителей. Они позволили мне уйти из дома тихо и без скандалов, пустив слух о том, что я уехала туда жить. На самом деле меня посадили на самолет с небольшой сумкой вещей и пятью долларами в кармане и дали образный пинок под зад. Ты же понимаешь, какой был бы скандал, узнай вся их любимая элита о моем «обувном позоре».

Что на это ответить? Шок от откровений подруги запечатал ее рот клеем, она пыталась переварить теперь не только съеденное вопреки всем запретам пирожное, но и новую информацию. Сколько же в их мире лжи и лицемерия. И глупости.

— Ирка, — Карина подалась к ней ближе и сжала ее мертвенно-бледную (по сравнению с ее бронзовой) руку, — ты не можешь себе вообразить, какой это был кайф. Жить без денег постоянно невозможно, но время, проведенное с Антонио в его маленькой квартирке, выходящей окнами на Большой канал, было волшебным. Я жила в вихре его сумасшедших идей с обувью, его амбиций, площади деи Синьори, Пьяцца Дуома, площади Архимеда… Господи, это было нечто! Мы исходили и исколесили (когда появлялись лишние деньги на транспорт) всю Италию вдоль и поперек. Ничто не могло нас остановить. Мне некуда было возвращаться, а перед ним лежал только путь вперед — на полки самых дорогих бутиков обуви в мире.

—Антонио повезло, верно? — спросила Ирина, потягивая вишневый сок через трубочку. — А если бы нет?

—Нет, ему не повезло, — девушка покачала указательным пальчиком с огромным нефритовым перстнем на нем. — Удача выбирает смелых. А он был больше, чем смелым, больше, чем напористым и наглым. Он просто заставил этих модных воротил оценить его работы. Первая партия туфель разлетелась на «ура», мы стали обеспечены регулярной едой и приличным жилищем. Вторая партия сделала нас богатыми, и мы переехали в Канаду, хотелось мне именно туда. Ну а теперь сама видишь: летаем птицами по свету, и никто нас не удержит.

—Сколько Антонио сейчас лет?

—Тридцать один недавно исполнилось.

А ее Ване двадцать семь… У него еще есть время «выпустить свою партию обуви».

—Я поняла одну вещь, пока мы питались самой дешевой пастой и макаронными приправами, — продолжила Карина. — Удача плевать на нас хотела с… как мы говорим?... Останкинской башни, вот! Ей нет дела ни до кого в этом мире, ибо людей слишком много, чтобы возиться с нами. Либо ты решителен и настырен, зубами вырвешь свое, либо это сделает кто-то другой. Звездный час никем не был и никогда не будет назначен. Нужно действовать без лишних сантиментов. Мой Антонио смог.

Вересова слушала подругу с неподдельным интересом, словно книжку читала. Как же неожиданно было узнать такие подробности. А все думали, что Каринка просто бросила всех и укатила в другую страну, жить на вилле. Что же мать скажет друзьям про нее саму? Что она умерла? Сослана в Сибирь? Как она выпутается из этой неудобной ситуации?

—Ты так им гордишься. За это нужно выпить, — провозгласила тост Ирина и, подозвав официанта, заказала коньяк.

—Я не горжусь им, Ир. Я люблю его. Дышу им. Страдаю им. Задыхаюсь без него. Никогда не знаешь, когда оступишься, когда судьба решит подкинуть тебе яму на дороге, в которой ты завязнешь, но если следовать за сердцем, то обязательно придешь в верное место.

—Выпьем за любовь!

Девушки чокнулись и выпили. Карина пила за любовь-искусительницу, которая обжигала ее внутренности так же, как этот коньяк. Ирина ощущала лишь жжение, такое же, как и ее нынешние чувства к Ване. Как понять, зовет ли ее сердце к нему или нет?

—Карин, вот расскажи мне, как понять, что он тот самый? Как ты общаешься со своим сердцем?

—Дурашка ты, Ирка, раз такие вопросы задаешь. Никогда ты не любила, потому что в противном случае мне не пришлось бы тебе ничего объяснять. Любовь — это одержимость, помешанность, маниакальность, в конце концов, но это и тихая гавань, куда ты всегда можешь вернуться. Это огонь и лед, буйство и спокойствие, неистовость и благоразумие. Любовь — это больше, чем трехмерное пространство. Она вбирает в себя так много всего: все чувства, какие есть на свете, все жесты – все абсолютно. Это вечное путешествие в неизведанное и хорошо знакомое тебе место. Это что-то новое, но и уже тебе известное. Это инь и ян, столкновение белого и черного, шахматная доска, где можно сделать неверный шаг и получить пулю в висок, а можно ходить осторожно и получать постоянно золотые горы. Как еще описать, что такое любовь, я не знаю. Ее нельзя описать, да и не надо, нужно ее чувствовать.

Изумительно. С Ваней у нее тоже так: шахматная доска, танец на ножах, прогулка по раскаленным углям, белое и черное уже стало неотделимым друг от друга. И да, он был тихой гаванью, где ее судну всегда было тепло и уютно, но и он был безбашенной каруселью, на которой дух захватывало. Он был для нее многим. Но достаточно ли многим — вот в чем вопрос.

— С твоих слов звучит все очень просто, — усмехнулась Вересова, взбалтывая на дне бокала мутно-коричневые остатки коньяка.

— Звучит все всегда просто, — Карина склонила голову набок и внимательно посмотрела на подругу, — а на деле оказывается гораздо сложнее. Счастливые пары всегда говорят лишь о том, как они влюблены, как счастливы, но у медали две стороны. Любовь — это труд: каторжный, порой неблагодарный, да просто адский. Но кто не работает, тот не ест, правильно? Не хочешь прилагать усилия, ну и кукуй одна. Каждый делает свой выбор. Никакой Купидон не приносит любовь на блюдечке, все это россказни библейские, ну, или откуда они пошли.

— Ваня тоже вечно твердит про выбор. Не жизнь, а какая-то лотерея.

— Ваня? Кто этот Ваня? — поймала, точно ворона сыр, неосторожно брошенную Ириной фразу она.

— Черт, не уследила за языком. Ну, это мой парень вроде как. У нас все сложно.

— Звучит как статус в «ВКонтакте», подруга. Он тебе изменил, когда ты была беременна? — Вересова недоуменно мотнула головой. — Оставил тебя с тремя детьми в хрущевке? Оказался главой мафии, и теперь вас должны убить?

— Что за бред, Карин!

— Тогда ничего сложного между вами нет. Или любишь или нет. Не самый трудный выбор в жизни.

Взгляд девушки опустился на сплетенные на коленях пальцы. Вечно мы что-то усложняем, собираем пирамидку из проблем, как ребенок башню из кубиков. Насаживаем, накручиваем, нанизываем, а потом с видом мучеников страдаем от собственных путаных умозаключений и лабиринтов самообмана, которыми застроили всю свою жизнь. Иногда нам не хватает всего-то капельки смелости, грамма риска и пары крошек уверенности в себе.

— Он помог мне, когда я была обездвижена. Это было очень тяжелое время.

— Иринка! — в сердцах крикнула Карина, привлекая внимание всех посетителей заведения. — Господи, прокляни мою дырявую голову, в которой плавают зонтики от коктейлей! Я совсем забыла извиниться перед тобой.

— Это за что еще?

— За то, что даже не знала о случившейся с тобой беде! Я была отрезана от старого мира полностью: номера все изменены, профили в соцсетях удалены, ни с кем не общалась. Мне сообщили о твоей трагедии, когда я уже сюда вылетала. Прости меня, ради всего святого.

— Нет никакой трагедии, Карин. Уже все хорошо.

— И про отца твоего я знаю. Как-то все неправильно…

— Давай не будем о плохом. Когда мы еще увидимся? Не будем тратить эти минуты на грусть.

Карина кивнула, но сжала руку Ирины обеими горячими ладонями. И опять Вересова подумала о том, как искрится кожа подруги цветными сомбреро, загорелыми туристами, прозрачными сизо-голубыми волнами океана. А здесь так невесело, так панихидно, мрачно и скучно.

— Значит, с Сережей ты уже давно рассталась?

— Да, как только я потеряла возможность ходить, ну и заниматься с ним сексом. Иначе я не понимаю, почему он бросил меня.

— Все, все, моя дорогая, никаких плохих воспоминаний. Только pazza gioia! Что с итальянского переводится как «большая радость», Ирочка!

Они закончили с десертом и встали из-за столика. Карина стиснула подругу в объятиях еще раз, чувствуя некую ее отчужденность.