— Я не понимаю, к чему ты клонишь, — насторожился мужчина.

— Да я не клоню, а говорю прямо. Считаю эгоистичной безмозглостью рожать в двадцать лет. Родить только ради того, чтобы родить. Вот же бред. Люди вполне достойны той жизни, которой живут, если они сами каждый раз выбирают безрассудство и ограниченность.

— У тебя самой-то что есть, чтобы ты имела право кого-то осуждать?

— У меня ничего нет, но лучше так, чем иметь несчастного ребенка на руках и ничего за душой. Прости за правду.

Волков был шокирован ее откровениями. Они больно резанули по нему. Он знал, что Оксана родила в двадцать, а потом отец ребенка ушел от нее. Бывают и такие скоты. Но он никогда не думал об этом в том ключе, в каком преподнесла ему это Ира. Действительно, рожать, не имея на руках собственной квартиры, хорошо оплачиваемой работы эгоистично. Однако он не мог винить Ксюшу в эгоизме, так как мало что знал о ее прошлом и старался не лезть туда без приглашения.

— Ладно, Вань, не обижайся. Правда всегда колет толстой иголкой, но иногда нужно чуток мазохизма, а то можно сгнить во лжи и притворстве.

— Ну да, ты никогда не притворялась.

Обоим стало ясно, что через секунду-другую начнется новый раунд этого непрекращающегося боя. И Вересова была к нему готова. Таблетки делали ее неуязвимой перед ним.

— Я не притворялась. Я всегда была собой. Когда мы общались во время моей инвалидности, я была другой Ирой, той девушкой, какой мне не позволило стать мое окружение. Потом во мне проснулся прежний монстр, и я бросила тебя. Я все знаю, я варюсь в этом котле уже три года. Так что не надо пытаться сделать мне больно. Больнее, чем есть, уже не будет.

Иван сохранял молчание. Она действительно никогда не носила маски, он сам видел в ней то, что хотел видеть. И в Оксане сейчас видит то, что ему хочется, а не то, что есть на самом деле. Видимо, таков удел человека: обманывать себя всегда и во всем.

— Почему ты не можешь простить меня, Вань? Даже сейчас, видя, на какое дно я упала. Заметил, сколько во мне появилось крутой философии? Так всегда случается, когда падаешь на дно глупым человеком. Невозможно вернуться назад, не став взрослее и мудрее.

— Хочешь правду? — устало произнес Иван и сел за стол. — Ну слушай тогда. Я не смог тебя забыть и простить где-то в самых глубоких и беспросветных слоях души. Это не поддается объяснению, но мы так сделаны, что порой совсем не те люди врезаются в память, в сердце, в саму душу. Вот и я влюбился, как несмышленыш лет шестнадцати в девочку, которой со мной не по пути, и убеждал себя, что смогу удержать ее. Но чем мне было тебя удержать? Так, Ира?

— Так, Вань. Тогда той идиотке не хватило ума понять, что у тебя было все, чтобы она осталась.

— И этот самый образ, эта мечта, которую я слепил у себя в голове из розовых облаков, помутила мой мозг. Мне бы не было так тяжело видеть тебя сейчас, будь ты для меня тогда девкой на раз, сменным постельным бельем для кровати.

В кухне послышался тихий скулеж, и к компании присоединилась Собака. Сердце девушки снова было на грани побега из грудной клетки. Она встала на колени рядом с собакой и обняла ее за морду. Та лизнула лицо Ирины и весело завиляла хвостом, признавая в ней давнюю знакомую.

— Прости, что я бросила вас, — самым тихим шепотом сказала Вересова и почувствовала обжигающие слезинки на глазах. — Степень моего идиотизма не поддается исчислению.

— Она тебя простила, как можешь видеть, — сказал Иван.

Животное и вправду оказало ей радушный прием, запамятовав о ее поступке. А может, собака просто не поняла, что девушка сбежала с поля боя, бросила их с Ваней ради мнимых благ. И ничего не получила взамен.

— Да, — всхлипнула Ирина, разрывая эти канаты-транквилизаторы на своей шее, освобождаясь от душевной анестезии, — я ушла потому, что у тебя не было денег. Я выбрала мужчину с деньгами, но у него не оказалось человечности.

Чертовы таблетки имеют одно подлое свойство: если ты сбросишь с себя морфийные чары и хотя бы одним пальчиком вступишь в это море горя и боли, они усилят их в стократ. Поэтому сейчас на нее обрушилась лавина из эмоций такой силы, что Вересова имела все шансы быть погребенной под ней. Она спустилась вниз по стене и уселась на пол рядом с собакой.

— Я плачу на полу в кухне твоего дома – в соседних комнатах твои жена и дочь. Как думаешь, жизнь достаточно меня потрепала за мою ошибку? Я в полной мере расплатилась за то, что оставила тебя?

— Ты расплатилась не за то, что оставила меня. Не нужно перекладывать даже часть вины на мои плечи. Ты поплатилась за то, что выбрала не того человека. Он не обещал тебе ничего, кроме денег. Но скажи мне, Ира, кто просто так принесет нам золото на блюдечке? Кому нужно безвозмездно одаривать нас шелками? Почему ты не подумала о корысти этого человека, прежде чем бросать якорь и бежать с судна?

— Почему, почему… Потому что дура я. Что не ясно?

— Ты жалеешь?

Волков и сам толком не понимал, зачем задал такой вопрос. Ответ ничего не решит и не изменит в его жизни. Но где-то в закоулках души ему страстно хотелось знать, что да, она жалеет.

— Что за тупой вопрос, Волчара.

Значит, да.

— Садись за стол, я чай налью. Оксана испекла яблочный пирог. — Ирина собралась с силами, чтобы совсем не упасть в его интеллигентных глазах, и переместилась за стол. — Давненько меня Волчарой никто не называл. Ты была последняя.

— Знаешь, на кого я похожа? Почти точная копия.

— На кого?

— На Руфь Морз. Такая же глупая дура и сучка.

В кухне начали пританцовывать поистине душевные ароматы воскресного вечера, тепла и посиделок у камина в компании пледа и горячего чая. То, что пропало когда-то навсегда из ее жизни. Мороз пробежался по коже Ирины, ей стало так тошно от собственного нахождения в этой квартире. Ей здесь не место. Она словно грязное мазутное пятно на этом островке любви.

— Это из какой книги? — поинтересовался Иван, ставя на стол ароматные чашки и отрезая пирог.

— Джек Лондон «Мартин Иден». Не читал?

— Эту книгу нет, увы. В школе, помню, были его рассказы из сборника «Любовь к жизни».

— Тоже отличные работы пера великого писателя, — пробубнила девушка, с каким-то остервенением накидываясь на пирог. Наверное, гормоны шалят под действием таблеток. — А главное, название такое вдохновляющее на подвиги. Жаль, что мне уже эта любовь к жизни не светит.

— Почему ты так категорична?

— Потому что уже почти три года я не живу, а существую. С чего бы мне надеяться на лучший исход?

— Что за мальчика я видел у тебя в квартире? Родственник?

— Родственник? — вслух рассмеялась Ирина. — Я в черном списке всех Вересовых и маминой родни. Не знаю, что будет, если приближусь к ее дому. Может, выпустят по мне залп из винтовки.

— Ты говоришь ужасные вещи, — скривился Волков, считая, что она в любом случае преувеличивает.

— Такова ужасная реальность. Мои мать и сестра меня ненавидят, ведь я лишила их всего. Причем с их указки! — Вересова выдохнула и снова взялась за пирог. Он успокаивает. — Будь они прокляты. Иногда не везет с родственниками.

— Не говори так. У меня их вообще нет. Это хуже.

— Как знать.

В комнате наступила тишина. Они оба ощущали себя странно. Никто не ожидал, что эта встреча может когда-нибудь состояться. Каждый попытался похоронить другого в глубоких водах времени, но они оба всплыли в жизнях друг друга. Все, что им оставалось — это чувствовать себя неловко.

— Что со Светой? Слабый иммунитет? — нарушила уже начавшую скисать тишину Ирина.

—По всей видимости. Из-за этой простуды встало лечение слуха. Не можем вывезти ее в больницу с температурой и кашлем.

— Вань, прости, пожалуйста, за те слова в моей квартире. Ты отец Светы, никто даже не сможет этого оспорить. Я говорила на эмоциях, желая обидеть тебя. Ведь у тебя есть все, а у меня ничего, хотя когда-то было наоборот.

— Я все понимаю и уж точно не держу зла за твои слова. Не имеет никакого значения, что скажет кто-то обо мне как об отце этой девочки. Я люблю ее и сделаю все, чтобы ее слух хотя бы немного приблизился к нормальному, чтобы она могла снять чертов аппарат.

Вересова не могла не улыбнуться, смотря на этого мужчину с большой буквы. Которому не нужны признания на весь свет, какая-то шумиха. Он просто берет и делает своих женщин счастливыми. Одну так точно. Настоящему мужчине не должно быть нужно много слов. Хватит минимума действий.

— Расскажи об Оксане. Ее внезапный, отчаянный запой мне не кажется нормой.

— Мне тоже, но меня не ставят в курс происходящего. Просто уезжает куда-то, прикрываясь подругами. Просто едет напиваться в бар.

— Подругами? Она мне сегодня сказала, что у нее нет подруг, мол, они остались в прошлом.

— Раньше я не замечал у нее желания проводить время с кем-то, кроме меня и Светы.

— Вань, я, как и ты, не догадываюсь, что происходит с Оксаной, но одно я точно знаю: я не причастна к этому всему вообще. Меня задело осколками от взрыва, не больше. Она сама ищет дружбы у меня, какой-то поддержки, словно есть что-то, о чем она не может сказать тебе. Кстати, у тебя тоже такое есть.

— Я скажу ей о нас, обещаю.

— И сделай это до свадьбы, ладно?


***

Неделя, прошедшая после общения с Волковым, казалась ей парящей легкостью. Ирина сделала глубокий вдох, ощущая щекотку холодного воздуха внутри горла и носа. Так приятно дышать в открытое окно. Она снова училась это делать — дышать без помощи богатых родителей, денег, чьего-то покровительствующего плеча.

Они поговорили с Ваней, раскидали все точки и тире в их отношениях, расставили буквы и предложения на свои места. Знание того, что она была для него кем-то важным, больно скручивало внутренности, но она сама вышвырнула из своей жизни все светлое. Нужно отпустить его, так будет правильно. Вдруг и правда ее появление каким-то магическим образом влияет на Оксану и их отношения?

«Бред, — одернула себя Вересова, — Ксюша сама плетет паутины из лжи. Ты тут ни при чем».

Зачем мы всегда так делаем? Усердно извращаемся, ухищряемся во лжи себе и окружающим людям. И однажды найдя свой труп, пойманный и съеденный этой паутиной, недоумеваем, как так вышло, что вся наша жизнь покрылась пылью и осколками разбитого бытия. Как так вышло, что мы не увидели вовремя край своей лжи? А конечный пункт есть у всего. Абсолютно у всего.

— Ирина Анатольевна, уже можно? — в класс заглянул Артем Минчук.

— Да, заходите. Уже проветрился кабинет.

Остался последний урок второй смены, и можно будет отправляться домой. А ей так хотелось туда. Впервые. Не к Джордану, не к пепельнице, не к облезшим в углах обоям. К Диме. Она обожала проводить с ним время, задушенный материнский инстинкт поднимал голову рядом с этим мальчиком. Читать с ним книжки, делать уроки, готовить ему ужин и ждать, когда выздоровеет его мама.

Господи, почему ей казалось, что как только Марина выздоровеет, у нее отнимут родного ребенка? Все указывает на то, что ее ждет новый круг этих беснующихся каруселей и новая упаковка антидепрессантов. Какое решение ни прими, все плохо.

— Ирина Анатольевна, Дашу родители забрали с последнего урока. Можно я сяду к Мише? — к ее столу подошла Света Демьянова.

— Конечно, Светочка. Садись куда хочешь. Как дома дела?

— Папа с мамой ругаются часто, — пожала плечами девочка, но Ирина видела по глазам ребенка, что это доставляет ей боль.

Видимо, терпение Волкова сдало после той пьянки Ксюши… Взрослые никогда не думают, что последствия их глупых поступков отразятся не на них самих, а на детях. Почему бы матери, прежде чем напиться, не подумать о том, какую боль этот поступок заронит в душу ее ребенка?

— Не переживай, все люди иногда ссорятся. Иначе нельзя.

Девочка опять пожала плечами и с невеселым видом ушла на свое новое место.

«Что же ты делаешь, Ксюша? Пора бы опомниться. Уже даже твоя дочь попала в эти жернова обмана», — думала Вересова, часто бросая взгляды на Свету.

Последний урок прошел быстро. На часах было около пяти, скоро вся школа закроется. А она наконец-то пойдет домой. Дождавшись пока всех детей заберут, Ирина стала одеваться в учительской.

— Ира, а что это за девочка сидит возле твоего кабинета? — спросила учительница детей помладше.

— Какая девочка? Разве не все ушли?

Пришлось вернуться к кабинету, чтобы удостовериться в том, что кто-то остался.