— Разве это так необходимо?

— Ваш дядя хочет убедиться, что у вас все в порядке.

— Но письма…

— Могут быть легко подделаны каким-нибудь умным агентом. — Мисс Динглеби взяла салфетку и расстелила ее на коленях уверенным и откровенно мужским движением. Это совсем не походило на мисс Динглеби, которую Эмили знала в течение восьми лет. — Он не хочет полагаться на волю случая.

Эмили рассматривала, как лежат волосы мисс Динглеби, зачесанные с помадой назад и собранные на затылке в богемном стиле. Это умно, думала она, тоскливо вспоминая собственные тяжелые золотистые пряди на полу спальни, отрезанные ради маскировки.

— Он вам очень доверяет, мой дядя.

— Да. — Мисс Динглеби улыбнулась, обнажив свои аккуратные белые зубы. — Доверяет.

Принесли чай. Эмили разлила его по чашкам.

— И похоже, вы неплохо разбираетесь в тайных встречах.

— Я прочитала множество детективных историй. Куда больше, чем следовало бы. Ах, вот это чудесно, — произнесла она, отпив чая. Бакенбарды ее зашевелились. — Помои на станции Йорк просто невозможно пить. Но к делу. Сожалею, но рассказать мне почти нечего…

— Как там мои сестры?

— У них все очень хорошо. Устроились прекрасно. — Мисс Динглеби похлопала себя по карману жилета. — У меня для вас их письма.

— Но им не разрешается сообщать мне, где они живут.

— Ну конечно, мы не можем доверять подобные вещи бумаге. Риск весьма велик. Но я думаю, вы найдете, что обе они устроены настолько хорошо, насколько это возможно при данных обстоятельствах.

— И мы до сих пор не выяснили ничего об убийцах отца?

— Разумеется, справки наводятся.

Эмили сжала лежавшую на коленях левую руку в кулак, а правой стиснула чашку и поднесла ее к губам.

— Мне бы хотелось, — сказала она, удостоверившись, что чай попал в нужное горло, — чтобы вы рассказали мне больше. Вам же известно, что у меня есть мозги. Я могла бы помочь.

Мисс Динглеби покачала головой.

— Если вы начнете помогать, выдадите себя, а я сомневаюсь, что вы догадываетесь, насколько безжалостными и коварными могут быть эти люди.

— Но почему вообще кому-то потребовалось убивать моего отца и Петера?

— По множеству причин. Вы наверняка знаете, какова политическая ситуация в Европе. — Мисс Динглеби выбрала кусочек кекса и с жаром накинулась на него.

— Вы имеет в виду анархистов?

— Возможно.

Чашка Эмили стукнулась о блюдечко с громким звоном, прозвучавшим в элегантном мраморном помещении ресторана «Эшленд-спа», как пушечный выстрел.

— Как бы мне хотелось, чтобы вы рассказали мне хоть что-то!

— Моя дорогая! Сколько шума. Слушайте, — чуть добрее голосом произнесла мисс Динглеби, — если уж вы так хотите знать, мы наткнулись на кое-какие расплывчатые намеки. Группа людей, недовольных скоростью политической либерализации Европы. Мы ведем расследование.

— Мы. То есть вы и Олимпия?

— Нет-нет. Я — всего лишь гонец, вы же понимаете. — Мисс Динглеби отправила в рот последний кусочек кекса. — Доверенная служащая семьи. Но я приехала не для того, чтобы говорить о расследованиях его светлости, — тут пока и рассказывать не о чем. Я приехала убедиться, что у вас все хорошо, и предложить свое ухо и плечо. Полагаю, вам приходится трудно — постоянно играть роль. И насколько я понимаю, в доме Эшленда народ подобрался не особенно общительный. Должно быть, вы чувствуете себя невероятно одиноко. — Мисс Динглеби пристально смотрела на Эмили.

— Я боялась, что будет хуже, — ответила та. — Лорд Сильверстоун умен и энергичен. Когда он не дуется, то его общество весьма приятно. И слуги очень милы. Куда фамильярнее, чем я привыкла, но может быть, мне так кажется только потому, что я теперь одна из них.

— Не совсем, моя дорогая. — Мисс Динглеби улыбнулась. — А его светлость, герцог Эшленд? Говорят, он — сложный человек.

Эмили только что приступила к довольно большому куску кекса, и это дало ей возможность обдумать свой ответ.

— На самом деле мне так не кажется. Он всего лишь одинок.

— Одинок?

— Ему не с кем было поговорить. До сих пор.

— Он разговаривает с вами?

В лицо бросился жар.

— Мы иногда встречаемся в библиотеке, по вечерам. Шахматы и все такое. Но разговариваем не много, он не слишком разговорчив. Текущие новости, погода, немножко политики. Как успехи у Фредди. — И пока Эмили все это произносила, она снова учуяла запах шерри и кожи, увидела мерцание свечей. Разумеется, он приходил не каждый вечер. Она сидела в кожаном кресле, читала и ждала, притворяясь, что сердце не начинает биться быстрее, стоит ей услышать тяжелую поступь в коридоре, что руки и ноги не немеют, если шаги становятся громче, приближаясь к двери библиотеки. Эмили всегда оставляла ее чуть приоткрытой, всегда подбрасывала в камин несколько лишних кусков угля и зажигала дополнительную свечу, а то и две, когда приближался его обычный час.

Чаще всего шаги проходили мимо. Но иногда Эмили чувствовала, что они на мгновение замирают, шаг слегка сбивается, словно он решает, входить или нет. И тогда она начинала ерзать в кресле, переворачивать непрочитанную страницу, крепче сжимать кожаный переплет, чтобы не дрожали пальцы.

Обычно шаги возобновлялись, герцог Эшленд поднимался по лестнице в свою спальню. Но иногда, может, раз в неделю, тяжелая дверь скрипела, открываясь, и он заполнял собой пустое пространство — гигантская фигура силуэтом вырисовывалась на фоне темного коридора, лицо освещалось золотистым сиянием свечей, побелевшие волосы светились, а в уголке рта таилась улыбка.

— Добрый вечер, мистер Гримсби, — говорил он своим звучным голосом. — Вижу, опять занимаетесь допоздна.

Каким-то чудом Эмили удавалось сохранить спокойствие. Она закрывала книгу, заложив страницу указательным пальцем, и отвечала что-нибудь вроде: «Да, ваша светлость. Чтение успокаивает меня перед тем, как лечь в постель», и слово «постель» рикошетило в комнате, как выстрел, а она лишь надеялась, что свечи горят не слишком ярко и скрывают зардевшиеся под бакенбардами щеки.

Эшленд входил со сдержанной грацией и выбирал с полки книгу. Или опускался в кресло и бросал несколько фраз. Или предлагал ей бокал шерри.

— Вы играете в шахматы, мистер Гримсби? — спросил он ее как раз вчера вечером, и она ответила:

— Да, конечно же, хотя, как ни печально, мне давно не доводилось играть.

И он принес доску, и они играли почти час, в основном молча, лишь иногда перебрасывались словом, а один раз он даже рассказал забавную историю о шахматном матче во время сильного шторма на пароходе, плывшем в Индию.

Той ночью он выиграл. Эмили слишком нервничала, чтобы играть как следует. Но она с гордостью думала, что сумела выстроить сильную защиту и не опозорилась. А когда Эшленд встал и потянулся, убрал доску и пожелал ей спокойной ночи, она осталась сидеть в библиотеке и вспоминать все свои сделанные ходы, и обдумывала, как ей следовало пойти, и понимала, что могла бы и выиграть, если бы как следует постаралась.

— А как успехи у Фредди? — спросила мисс Динглеби.

Эмили моргнула.

— Прошу прощения?

— Фредди. Ваш подопечный, моя дорогая. Как его успехи?

— А, да. Вообще-то очень неплохо. Он ужасно недисциплинирован, но я все эти годы наблюдала за вами со Стефани и вполне подготовилась к тому, как справляться с подобным.

— Рада, что смогла быть полезной. — Чашки опустели, от кекса на тарелке остались лишь крошки. Издалека послышался негромкий свисток — поздний поезд из Йорка прибывал на станцию. Мисс Динглеби вытащила из кармана жилета часы и несколько запечатанных конвертов. — Боюсь, мне пора. Кажется, он идет обратно через двадцать минут. Вот ваши письма. — Она сунула часы на место и поманила официанта.

Эмили положила письма рядом со своей тарелкой и попыталась скрыть отчаяние, нахлынувшее на нее при виде этих простых движений. Мисс Динглеби расплачивалась по счету, собираясь уходить, а они толком так и не поговорили. Эмили ждала этой встречи целых две недели, этого обрывка прошлой жизни, но не ощутила ничего знакомого и близкого. Мисс Динглеби изменилась. Она больше не была спокойной строгой гувернанткой из Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа. Она стала кем-то другим, кем-то, уверенно изменившим свою внешность, кем-то, кто умел хранить секреты и не собирался их выдавать.

— Неужели вы должны идти? — спросила Эмили довольно нелепо, ведь обе они знали, что это последний поезд, а следующий будет только утром.

— Боюсь, что должна, — сердечно отозвалась мисс Динглеби. — Но в следующем месяце я, разумеется, вернусь, если за это время ничего не случится.

Ничего не случится?

— Вы, конечно, будете мне сообщать обо всем, что узнаете. О любой мелочи.

— О любой мелочи, — повторила мисс Динглеби, но в ее голосе не прозвучало и намека на искренность.

В груди Эмили похолодело. Она сунула руку в карман платья и вытащила свои письма.

— Это для Стефани и Луизы, — сказала она, толкнув их через стол.

— Конечно, никаких узнаваемых подробностей?

— Нет. Как вы и говорили. — Эмили показалось, что ее собственный голос звучит бесстрастно и холодно.

— Очень хорошо. — Мисс Динглеби встала. — Я рада, что нашла вас в полном здравии, Эмили, моя дорогая. Вы выглядите вполне благополучно.

— Нет ничего благополучного, — отрезала Эмили. — Я хочу вернуть моих сестер. Я хочу вернуть мою жизнь.

— Поверьте, — сказала мисс Динглеби, и на этот раз ее взгляд был полон искренности, — это моя основная цель, и бодрствующей, и спящей.


Эмили еще несколько минут просидела за столиком. В чайнике оставалось немного остывшего чая. Она вылила его в чашку и прочла письма.

Вроде бы у ее сестер все хорошо, но с другой стороны, принцессы Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа никогда не жалуются, во всяком случае, не изливают свои жалобы чему-то долговременному вроде бумаги. Похоже, Стефани живет в доме, где имеется самоуверенная и заносчивая дочь, и Эмили улыбнулась, представив свою бесшабашную сестру, вынужденную вести себя кротко. Луиза писала более расплывчато. Как будто бы она оказалась чем-то вроде личного секретаря, но дом довольно безрадостный. А завершила она свое письмо страстным желанием узнать, что Эмили в безопасности и счастлива и что скоро они смогут воссоединиться при более благоприятных обстоятельствах.

Почему-то Эмили надеялась на большее. Они с сестрами были так близки! Она спала в одной постели со Стефани чуть не с младенчества; человек, написавший те несколько строк, казался ей почти незнакомцем.

Эмили сунула письма обратно в конверты, спрятала в карман и встала из-за стола в тот самый миг, когда из холла послышался знакомый голос.

Низкий голос, терпеливый, но властный.

Герцог Эшленд.

Мгновение она не могла шевельнуться. Ноги словно примерзли к мраморному полу, мозг отключился.

Похоже, он обращается к кому-то из слуг. Говорит негромко и сдержанно. Эмили не могла расслышать слов, но этот звучный голос она узнала бы где угодно. Эмили кинула отчаянный взгляд на арку, ведущую в холл. Должно быть, мисс Динглеби только что прошла мимо него.

Черный ход.

Мозг Эмили уцепился за эту мысль и очнулся.

Она повернулась и спокойно, с достоинством — достоинством, коим славились принцессы Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа, — направилась в заднюю часть ресторана, словно просто ищет дамскую комнату.

Пол здесь был покрыт коврами. Эмили бесшумно шагала по коридору, пройдя мимо дамской комнаты. Где-то здесь коридор поворачивает и ведет в заднюю часть здания. Она проходила тут, когда шла в ресторан, но тогда не возникло никаких сложностей — она ориентировалась на яркий свет электрических люстр. А вот на выходе из ресторана любой из плохо освещенных коридорчиков может оказаться тем, что она ищет; остальные же ведут в служебные помещения.

Голоса впереди. Она завернула в темный коридор и прижалась к стене.

— …что делать, — говорила женщина. — Она просто не приехала, это уже точно. Все пассажиры вышли, а ее и следа нет.

— Что скажет его светлость?

— Он будет недоволен.

— Ну, если вы спросите меня, так он может вернуться обратно в свое шикарное поместье и выбрать там любую девицу, раз уж ему так приспичило, — произнес другой голос, мужской, весьма черствый.

— Бедняга. Он слишком порядочный, чтобы вспахивать собственную почву, вот что. Ох, бедняга.

Голова у Эмили закружилась. Боже правый! Она совсем забыла про ежемесячный вечер отдыха Эшленда в потайной задней комнате его отеля с женщиной, приезжающей неизвестно откуда!

Горло защипало. Она буквально ощутила, как к нему поднимается желчь. Эшленд в постели какой-то другой женщины; другая женщина, познавшая его тело, его губы, его голос, называющий ее по имени. Наверное, даже не представляет, как ей повезло. Возможно, ей все равно.