— Вы меня преследовали!

— Нет! То есть не специально! Я… у меня тут дело, вот и все. — Незнакомка кивнула на здание отеля.

— Дело! Какое еще дело? — Эмили немного опустила руку. В ушах лихорадочно стучала кровь.

Незнакомка выпрямилась.

— Это касается только меня, вот что. Я приличная женщина.

— Да неужели! И что за приличное дело может привести женщину в… — Эмили замолчала, начиная понимать.

— Простите, мэм, но уж не менее приличная, чем вы. — В голосе явственно прозвучала ирония.

Эмили засунула стилет мисс Динглеби обратно в карман.

— Прошу прощения. Вы приехали к мистеру Брауну, так? Последний вторник месяца.

Незнакомка помялась, затем несколько вызывающе произнесла:

— Ну да, верно. Только не пойму, каким боком это вас-то касается?

Эмили всматривалась в темноту, пытаясь разглядеть ее как следует. В незнакомке определенно имелось некоторое достоинство, она держалась элегантно, но по речи было понятно, что она находится где-то посередине — не аристократка, но и не из рабочих. Одна из множества тех безымянных женщин, что цепляются за респектабельность, когда у них под ногами шатается почва и возникают проблемы с деньгами. Вдова, или незамужняя, или вышла за какого-нибудь пьяницу или негодяя, а то и похуже. Пятьдесят фунтов в месяц от Эшленда спасают ее от нищеты, дают возможность вести довольно комфортабельную жизнь в небольшом домике с несколькими слугами. Это для нее очень важно.

Незнакомка гордо вскинула голову. Восхищался ли этим Эшленд? Насколько хорошо он ее знает? Просто ли смотрел, как она в одной сорочке читает ему книги, или хотел сделать что-то еще? Прикасаться к ней, целовать ее?

В груди поднялась волна ревности, такая сильная и неожиданная, что защипало в горле.

— Боюсь, произошли кое-какие изменения, — сказала Эмили. — Мы с мистером Брауном пришли к пониманию. Начиная с Рождества, я встречаюсь с ним еженедельно.

— Что такое?

— Я имею в виду, что ваши услуги больше не требуются. Мне очень жаль, — добавила она, помолчав.

— Ну, такое… вы меня просто выставили, да? — горестно произнесла незнакомка.

— Все не так. У меня не было намерения… но мы так хорошо поладили…

— Каждую неделю, говорите? — Обтянутые темным плечи незнакомки поникли. Она сцепила руки на животе. — Должно быть, вы ему здорово понравились.

— Об этом я ничего не знаю, — спокойно ответила Эмили. — Он не из тех мужчин, кого легко захватывают чувства.

— Это верно.

Эмили сунула руку в карман. Незнакомка настороженно отшатнулась.

— Нет-нет, — заверила ее Эмили. — Просто… Я не прикасалась к его деньгам. Можете забрать их, если хотите. Тут двести фунтов.

Женщина ахнула.

— Двести фунтов? У вас в кармане, мэм?

— Я не могла к ним прикоснуться. — Эмили вытащила все конверты из кармана и протянула их ей. — Пожалуйста. Возьмите их.

— Я не могу, мэм.

— Пожалуйста, возьмите. Я уверена, что вы рассчитывали на эти деньги. — Эмили снова настойчиво протянула руку.

Незнакомка стояла неподвижно, дышала неровно и как-то стремительно. Изо рта вырывались призрачные облачка пара.

— Двести фунтов, — тихо повторила она. — Конечно, это меня поддержит, да.

— Возьмите. — Эмили шагнула вперед и ткнула конверты в ее сцепленные руки. Незнакомка расцепила пальцы и приняла драгоценный груз.

— Я буду по нему скучать, — сказала она. — Хотя он, конечно, человек странный.

— Да. — Слово будто застряло у Эмили в горле.

— Я всегда думала, что, может быть, если так будет продолжаться… — Незнакомка покачала головой. Вуаль на плечах затрепетала. — Говорите, каждую неделю?

— С Рождества.

Незнакомка повернулась, постояла немного и обернулась. Тени сделали ее лицо странно древним.

— Он когда-нибудь прикасался к вам, мэм? В смысле — по-настоящему?

Эмили выпрямила спину и потуже затянула шерстяной шарф на шее.

— Еще нет. — Она вздернула подбородок. — Но обязательно прикоснется.

Глава 12

Она опаздывала.

Эшленд делал вид, что не слышит тиканья часов на каминной полке. Он подошел к круглому столу — столу Эмили — и взял в руки книгу, выбранную им для сегодняшнего вечера. Совсем новая; он купил ее вчера в книжном магазине, и сейчас, пока бездумно перелистывал страницы, вдыхал запах новых страниц и свежей краски.

Он положил книжку и подошел к окну. Никаких следов Эмили; газовая лампа на заднем крыльце не освещает ее аккуратную фигурку в черном пальто.

Часы безжалостно продолжали тикать. Ей следовало появиться уже десять минут назад. Она пообещала, что прямо со станции пойдет сюда, чтобы он не волновался. Нужно было послать за ней карету, вот что. О чем он вообще думал? Рассчитывал, что темные зимние улицы «Эшленд-спа» приведут Эмили прямо к нему под бочок? Нужно было…

В дверь постучали.

Он повернулся.

— Войдите.

Дверь открылась. На пороге стояла Эмили с завязанными глазами и протянутыми к нему руками в перчатках.

— Добрый вечер, сэр.

— Вы опоздали. — Он собирался наказать ее, заставить выдержать те же несколько минут беспричинной тревоги, которые пережил сам, но вид этих протянутых к нему рук мгновенно прогнал гнев. Эшленд торопливо пересек комнату, взял эти обтянутые лайкой пальцы и поцеловал их.

— Вы дрожите. Что случилось?

— Ничего. — Она высвободила руки и засмеялась пронзительным искусственным смехом. — На улице ужасно холодно, вот и все.

Он посмотрел на ее губы.

— Дело не в холоде. Что случилось, Эмили?

— Ничего. Я… я упала. На дорожке в саду. Плитки там неровные, и ужасно холодно…

— Боже милостивый! Вы не ушиблись? — Он прикоснулся к ее скуле, к подбородку.

— Ни капельки. — Она отвернулась.

— Идите к огню, согрейтесь.

Он подвел ее к камину, посадил в ближайшее кресло. Она дрожала от чего-то непонятного, от каких-то эмоций, хотя и крепко стиснула лежавшие на коленях руки, чтобы скрыть дрожь. Сидела она, как всегда, сильно выпрямившись, словно все еще находилась в классной комнате, а поджавшая губы гувернантка водрузила ей на голову книгу.

Эшленд вытащил шляпную булавку и снял с Эмили маленькую фетровую шляпку. Золотистые прядки заблестели в свете каминного огня, исчезая под черной повязкой. Эшленд опустился перед ней на колени, снял с нее перчатки и растер руки своими крепкими пальцами.

— Теперь я буду посылать за вами карету. Следовало подумать об этом раньше.

— О нет. Это совсем ни к чему. Честное слово, мне нравится ходить пешком. Очень бодрит.

— И все-таки. — Он всмотрелся в ее лицо. Она выглядела спокойнее, то ли от тепла, то ли помог массаж рук. Эшленд больше не мучился, прикасаясь к ней; он едва припоминал былой страх и стремление отпрянуть.

— Вы поцарапали подбородок, — сказал он.

Она потрогала ссадину и поморщилась.

— Да, действительно.

Он поднялся, пошел в ванную, отыскал там махровую салфетку для мытья и намочил под холодной водой, избегая смотреть на свое отражение в зеркале над раковиной. Когда он вернулся, Эмили уже размотала шарф, встала с кресла и пыталась снять пальто.

— Не будьте глупышкой. — Он сам снял с нее пальто и усадил ее обратно в кресло. — Вот. — И осторожно приложил мокрую салфетку к подбородку.

— Ой! Право же, не надо. Это ерунда.

Он ничего не сказал. За спиной шипели в камине угли, тикали часы. Теплое ароматное дыхание Эмили овевало его щеку. Когда Эшленд прижал салфетку к коже, ее губы слегка приоткрылись, стала видна тоненькая белая полоска зубов. Он представил себе, как проводит языком по этим манящим розовым губкам, приоткрывает их миллиметр за миллиметром, а затем наслаждается ее вкусом. А она пробует на вкус его.

Ах, какова же Эмили на вкус?

Она положила ладонь ему на руку.

— Спасибо.

Ее пальцы все еще были холодными от январской стужи. Легкое прикосновение заворожило его, он, как пленник, не мог подняться с колен. Отсветы огня мерцали на ее коже, словно Эмили светилась изнутри.

«Поцелуй ее. Ради всего святого, поцелуй ее».

Сделав над собой нечеловеческое усилие, он убрал руку от ее подбородка.

— Позвольте налить вам чаю. Он быстро вас согреет.

— Я уже согрелась, спасибо.

Он встал и трясущейся рукой налил в чашку чая.

— Мистер Браун, — сказала она своим особым голосом, негромким и безупречно нежным. — У меня к вам есть дерзкий вопрос.

Он не смог сдержать улыбку.

— Какой именно, Эмили?

— Почему я здесь?

Он добавил сливки и сахар, размешал чай маленькой серебряной ложечкой, вложил чашку с блюдцем в ее ждущие руки.

— Поскольку ваши побуждения вам наверняка известны, могу предположить, что вы интересуетесь, почему я прошу вас навещать меня каждую неделю. Ответ таков: я получаю большое удовольствие от вашего общества.

— Это не ответ. Это любезность для гостиной. Вы прекрасно понимаете, о чем я.

Сегодня вечером Эшленду не хотелось чая. Не то чтобы он вообще когда-либо хотел чая; он слишком много выпил его в Индии, и вкус напоминал ему о весьма неприятных вещах. Эшленд подошел к камину, пристроил правый локоть на полку — это каким-то образом облегчало боль в отсутствующей кисти.

— Но ваше общество в самом деле доставляет мне удовольствие. Неужели это так трудно понять?

— Вы и сами знаете, что так продолжаться не может. Вы должны принять решение.

— Какое решение?

— Ляжем мы с вами в одну постель или нет.

Звякнул фарфор — Эмили поднесла чашку ко рту, сделала глоток и снова ее поставила. Эшленд смотрел на ее губы, приоткрывшиеся, когда она пила чай, на горло, когда она глотала, на пальцы, обхватившие изящную белую ручку чашки в виде буквы S.

Эмили продолжала, не обращая внимания на его молчание:

— Полагаю, вы боретесь с моральным аспектом всего этого. Но то, что вы находитесь в одной комнате с другой женщиной, раздеваете ее почти догола, а потом смотрите, как она читает вам, сидя за столом, точно так же является изменой брачным обетам. Вы платите ей за услуги. После столь интимных отношений какое может иметь значение, совокупитесь вы с ней или нет?

— Для меня имеет. — Он отвернулся к стене и пристроил подбородок на руку. — Осмелюсь сказать, и для вас тоже.

— Давайте пока не будем говорить о моих желаниях. В затруднительном положении вы.

Эшленд отошел от камина, перешел к окну.

— Не надо считать меня бесчувственной. Я же вижу, какие мучения это вам доставляет. Надо думать, ваша жена с вами не живет?

— Она покинула меня двенадцать лет назад. — Он потрогал подоконник. Эшленд чувствовал, что обязан сказать ей правду, — столько, сколько может открыть.

— Понятно. Вы никогда не думали о разводе? — Слово «развод» она произнесла отрывисто, без эмоций, словно говорила об апельсиновом кексе, лежавшем порезанным на красивой тарелке на чайном столе.

— Не думал. Я вернулся с войны совсем другим человеком, настоящим животным, искалеченным, непривлекательным. Она уехала от меня не без подстрекания с моей стороны. — На стекле оказалось небольшое пятнышко; Эшленд потер его большим пальцем. — И разумеется, я давал обеты. Обеты перед лицом Господа.

— Она тоже. В горе и в радости, и все-таки она оставила вас в тяжелом положении и не вернулась. — Фарфор звякнул снова. — Она уехала одна?

Эшленд закрыл глаза, пытаясь избавиться от образа темноволосого графа Сомертона.

— Нет.

Эмили прошептала:

— О, мой дорогой сэр.

Он отвернулся от окна и посмотрел прямо на нее. Она все еще сидела перед камином, но поставила чашку с блюдцем на стол, сложила руки на коленях и склонила голову.

— Мне не нужно ваше сочувствие, — отрезал он.

— Это не сочувствие, — сказала она. — Это восхищение.

Он уставился на золотистую головку, и его ключицы, ребра, мышцы и кожа — все его защитные слои пали, отвалились от груди, осталось только бешено бьющееся сердце.

— У меня есть сын, — сказал он.

Она подняла голову.

— Я уверена, он чудесный мальчик.

— Да. Ему почти шестнадцать. Он… — Эшленд с трудом выталкивал слова из горла. — Он был всем на свете, и он — ее сын. Предать свою плоть — предать и его.

— Она не разделяла ваших убеждений.

— Мы говорим не о ее поведении, а о моем.

Эмили снова склонила голову, глядя на пальцы. А когда заговорила, голос ее был сдавленным от еле сдерживаемых слез:

— Мой дорогой мистер Браун. И куда это нас приводит?

Эшленд оторвался от подоконника, взял со стола книгу и направился к склоненной фигурке Эмили. Ее затылок манил, такой светлый и нежный. Эшленд опустился перед ней на колени и вложил ей в руки книгу.