Джулиана Грей - Наука страсти

— Конечно, и что-то будет сделано. Министерство иностранных дел очень обеспокоено случившимся. Нестабильность в регионе чревата непредсказуемыми последствиями. Заверяю вас, они проведут самое тщательное расследование. А пока вам придется скрываться.

— Скрываться? — спросила Эмили.

— Скрываться! — Стефани резко остановилась и повернулась к нему с разъяренным лицом. — Принцессы Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа не скрываются!

Олимпия оттолкнулся от стола и сцепил за спиной руки.

— Разумеется, нет никакого смысла скрываться обычным образом. Как мне говорили, эти континентальные агенты неестественно пронырливы, разыскивая свою цель. Просто отослать вас в какую-нибудь отдаленную деревню недостаточно. Ваши фотографии уже напечатаны во всех газетах.

Стефани всплеснула руками.

— Маскировка! Ну конечно же! Вы собираетесь замаскировать нас! Я буду молочницей. Один раз я доила корову, на летнем празднике в Швайнвальде. Произвела на всех огромное впечатление. Молочник сказал, что у меня природная тяга к вымени.

— Чушь. Молочница! Ну и мысль. Нет, мои дорогие. У меня на уме нечто куда более коварное, более изощренное. Более, если вы простите мне это слово… — короткая пауза для вящего эффекта, — …авантюрное.

Луиза резко втянула в себя воздух.

— О дядя. Что вы задумали?

— Признаюсь, идею я почерпнул у вас. Помните, много-много лет назад я приезжал навестить вашу… эээ… вашу очаровательную отчизну? Тебе тогда только исполнилось пятнадцать, Луиза.

— Я помню. — От дурных предчувствий голос ее звучал мрачно.

— Вы сыграли для меня спектакль. «Гамлета», насколько я припоминаю. Как раз та самая меланхолическая чушь, что так нравится пятнадцатилетним девушкам. — Олимпия подошел к книжной полке, пристроил локоть около первого тома и посмотрел на племянниц любящим взглядом.

— Да, «Гамлета», — настороженно произнесла Луиза.

— Я вспомнила! — воскликнула Стефани. — Я играла Клавдия и принца норвежского, что в конце оказалось очень неудобно, а Эмили, разумеется, играла Полония…

Олимпия улыбнулся еще шире.

— А Луиза была Гамлетом. Верно, дорогая моя?

Часы на каминной полке нежно пробили три раза. Корги вскочил, пробежал кружок, второй и тревожно улегся у ног Стефани, то и дело подергивая ушами в сторону Олимпии.

— О нет, — сказала Луиза. — Это исключено. Невозможно, уж не говоря о том, что это просто неприлично.

Стефани захлопала в ладоши.

— О дядя! Какая восхитительная идея! Я всегда мечтала походить в брюках, это такая свобода! Только вообразить! Вы абсолютный гений!

— Мы не будем, — отказалась Луиза. — Только представьте себе скандал! И… и унижение! Вы должны придумать что-нибудь другое.

— Ой, успокойся, Луиза! Ты позоришь своих предков-варваров…

— Надеюсь! По крайней мере у меня есть хоть какие-то понятия…

— Право же, леди…

— …покоривших степи России и памятники Рима…

— …о том, каков мой долг по отношению к памяти моего несчастного супруга, и брюки в него не входят…

— Мои дорогие девочки…

— …чтобы добиться богатства и власти, превративших нас в мишени для наемных убийц…

— ТИХО! — вскричал Олимпия.

Луиза замолчала, уставив в пустоту вытянутый палец. Стефани с мятежным выражением лица нагнулась и подхватила на руки дрожащего корги.

Олимпия возвел глаза к потолку, ища сочувствия в позолоченной лепнине. Ему казалось, что голова, не привыкшая к столь позднему бодрствованию, вот-вот свалится с плеч и покатится по испорченному корги аксминстерскому ковру.

Право же, он бы это только приветствовал.

— Ну что ж, прекрасно, — произнес он наконец. — Луиза отвергает мое предложение, Стефани его горячо приветствует. Эмили, дорогая моя? Полагаю, именно тебе придется подать решающий голос.

Стефани тоже закатила глаза, фыркнула и плюхнулась в кресло, прижимая к груди корги.

— Ну, значит, на этом все. Эмили ни за что не согласится.

— Я потрясена, дядя. Чтобы человек вашего положения мог даже просто подумать о подобном постыдном намерении? — Луиза с удовлетворением разгладила юбку.

Олимпия предостерегающе поднял руку и посмотрел на Эмили. Она сидела, выпрямив спину и переплетя пальцы. Голову она склонила набок, рассматривая какой-то далекий предмет глазами, в точности похожими на материнские.

— Ну, дорогая моя? — мягко произнес Олимпия.

Эмили постучала длинным пальцем по подбородку.

— Нам, конечно, придется обрезать волосы, — сказала она. — Луизе и Стефани замаскироваться будет проще, у них кость широкая, а вот я буду вынуждена носить бороду или хотя бы бакенбарды. К счастью, мы не относимся к дамам с большой грудью.

— Эмили! — потрясенно воскликнула Луиза.

— Эмили, голубка! — вскричала Стефани. — Я знала, что в тебе это есть!

Олимпия с откровенным облегчением хлопнул в ладоши.

— Решено! Вопрос улажен. Утром обсудим подробности. Куда делся чай? Должно быть, я приказал отнести его в ваши комнаты. — Он повернулся и нажал кнопку на столе: электрический звонок, проведенный тут всего месяц назад. — Ормсби вас проводит. Ну, вперед!

— Дядя! Вы не можете сейчас отправиться в постель!

Олимпия зевнул, потуже завязал пояс на халате и направился к двери.

— Однако именно туда я и отправляюсь. Просто изнемогаю от усталости. — Он помахал рукой. — Ормсби сейчас явится.

— Дядя! — с отчаянием воскликнула Луиза. — Вы не можете говорить все это серьезно!

Олимпия приостановился, взявшись за дверную ручку, и обернулся.

— Да бросьте, девочки мои, — сказал он. — Вам дадут соответствующие инструкции, вы разместитесь в респектабельных домах. Я свидетель, что вы все — актрисы выдающегося таланта. Кроме того, вы обладаете достоинствами и изобретательностью одной из самых аристократических семей. Помимо всего прочего, вам предоставляется моя неограниченная поддержка.

Он открыл дверь, широко развел руками и улыбнулся.

— Ну что может пойти не так?

Однако герцог Олимпия не пошел прямо в свою комнату. Он зашагал в противоположном направлении, по коридору в сторону лестницы для прислуги, находившейся в самой дальней части дома. У него за спиной постепенно затихали женские возгласы, полные негодования и возбуждения, и наконец стало совсем тихо.

Мисс Динглеби дожидалась его в нише рядом с буфетом, где хранилось серебро. Когда он приблизился, она издала неясный звук и вышла на свет.

— А! Вот ты где, моя дорогая, — сказал Олимпия, посмотрел на нее с высоты своего немалого роста и нежно положил ладонь ей на щеку. — Пойдем-ка в постель, и ты расскажешь мне все от начала до конца.

Декабрь 1888 года Обветшавшая гостиница в Йоркшире (разумеется)

Потасовка в пивной началась около полуночи, как это обычно и бывает.

Не то чтобы у Эмили имелся богатый опыт драк в пивной. Раза два ей доводилось краем глаза видеть какую-то странную суматоху на деревенской площади в Швайнвальде (Швайнвальд по праву считался самой буйной из трех провинций Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофа, возможно, потому, что находился ближе всех к Италии), но гувернантка или какой-нибудь другой взрослый всегда торопливо уводили ее оттуда до того, как брызнет кровь.

Поэтому она с интересом следила, как разворачивается драка. Началась она как естественный результат игры в мокрые от эля карты. Эмили заметила игроков сразу же, едва уселась, преувеличенно покачиваясь, уперлась локтями в стол, потрогала бакенбарды, кожа под которыми мучительно чесалась, и, стараясь говорить как можно более низким голосом, потребовала бутылку кларета и вареного цыпленка. Они играли за столом в центре комнаты, ссутулившись и склонив головы так, словно боялись, как бы на них не обрушился ненадежный пожелтевший потолок, — трое или четверо широкоплечих мужчин в рабочих рубашках и домотканых куртках, небрежно брошенных на спинки стульев, и один юнец, еще совсем мальчишка.

Должно быть, ставки были высоки, потому что играли они напряженно. Напряжение буквально висело во влажном, пропитанном дымом воздухе. Один из мужчин, с усами, плавно перетекающими в густые бакенбарды, поерзал на стуле и внезапно испустил газы — так долго, так роскошно неторопливо, словно механический двигатель со своим ядовитым резонансом, что самый воздух благоговейно задрожал. Сидевшие за соседним столом посмотрели в его сторону, восхищенно подняв брови.

Но сотоварищи были настолько заняты игрой, что даже не поздравили его.

В эту минуту Эмили извлекла томик Августина на латинском языке и демонстративно погрузилась в чтение. Как она сегодня обнаружила, пока ехала из Лондона, путешественники предпочитают избегать одиноких читателей и не стремятся вовлечь их в разговор, в особенности если в названии книги встречаются слова на иностранном языке. А меньше всего Эмили требовался любопытный попутчик — из тех, кто задает слишком много нахальных вопросов и замечает каждое твое движение. Святой Августин оказался надежным щитом, и за это она была ему благодарна. Но сейчас, поздно ночью, во время мучительного завершения долгой поездки в глубь Йоркшира, этого богом забытого дикого края с завывающими ветрами и замерзшими болотами, она не могла сосредоточиться, то и дело поглядывая поверх книги на соседний стол.

Все дело в мальчике, решила Эмили. Как и она сама, он казался неуместным в этой грязной и ветхой гостинице, словно, как и она, предпочел ее заведениям более высокого класса, чтобы избежать своего обычного окружения. Он сидел наискосок от Эмили, повернувшись к ней левым боком, освещенный ревущим в очаге огнем. Ему было не больше шестнадцати, а может, и того меньше. На бледном лице — веснушки самых разных размеров, плечи болезненно тощие, на них падает густая копна соломенных волос. Он единственный не снял куртку, и она свисала с его костлявого тела, как с плохо набитого вороньего пугала, — темно-синяя, из шерсти хорошего качества. На носу его сидели круглые очки, из-под них он с напряженной сосредоточенностью всматривался в свои карты.

Эта его сосредоточенность понравилась Эмили, веснушки и длинные пальцы тоже. Он напомнил ей себя саму в этом возрасте: сплошь неуклюжие конечности и целеустремленность. Она невольно поправила свои очки, подтолкнув их повыше, и улыбнулась.

Мальчик определенно выигрывал.

Даже если бы столбики монет рядом с ним не превращались постепенно в горки, Эмили не смогла бы ошибиться, слишком уж хмурились остальные игроки за столом, ерзали на стульях, чересчур резко бросали свои ставки в центр стола. Только что началась очередная партия, и раздающий с молниеносной скоростью раскидывал карты, не желая терять даром ни единой секунды игры. На каждом лице застыло выражение непримиримости; ни единый ус не дергался. Один из игроков поднял глаза и, наткнувшись на взгляд Эмили, посмотрел на нее с холодной враждебностью.

Она торопливо уткнулась в книжку. Тут появились вино и цыпленок, доставленные в древней оловянной посуде беспечной трактирщицей с чистыми красными, как яблоко, щеками и крепкими пальцами. Эмили отложила книгу и стала наливать вино. Рука ее слегка тряслась; холод во взгляде того игрока, словно кулак, поселился где-то в груди.

Эмили постаралась сосредоточиться на струйке вина, льющейся в стакан, на прохладной гладкости бутылки под пальцами. Стакан был заляпан — похоже, ему довелось увидеть слишком много чужих пальцев и слишком мало мыла. Эмили все равно поднесла его к губам, крепко прижав все пальцы к ромбовидному рисунку, и сделала большой, мужской глоток.

И едва не выплюнула все обратно.

Вино оказалось ужасным, крепким и разбавленным одновременно, со слабым привкусом скипидара. Эмили в жизни своей не пробовала ничего настолько отвратительного, с ним не мог сравниться даже холодный пирог с сердцем вепря, который ей пришлось съесть два года назад в Хунхоф-Бадене, куда ее пригласили как почетную гостью на осенний праздник изобилия. Только чувство долга помогло ей выдержать то испытание. Жуй и глотай, постоянно учила ее мисс Динглеби. Принцессы не давятся. Принцессы жуют и глотают. Принцессы не жалуются.

Казалось, что вино натурально кипит у нее во рту. Разве такое возможно? Эмили задержала дыхание, собралась с силами и проглотила.

Оно обожгло ей горло, на глазах выступили слезы, ноздри раздулись. Атмосфера комнаты — пылающий огонь, не меньше двадцати потеющих мужчин — обрушилась на нее с такой силой, что на лбу едва не заблестели капельки пота. Да только принцессы не потеют, даже принцессы в изгнании, переодетые в мужчин. Эмили уставилась в потолок, изучая деревянную балку, угрожавшую рухнуть ей на голову, — пусть сила тяжести сама выполняет свою работу.