Она подняла руки, но он успел перехватить их до того, как она дотронулась до него.

— Нет, — произнес он.

— Разве я могу не прикасаться к тебе? — страдальческим шепотом сказала она.

— Не можешь. — Он отпустил ее руку. — Позволь мне прикасаться к тебе, Эмили. Просто позволь. Тебе ничего не придется делать.

Он снова прильнул к ее губам, на этот раз настойчиво, прижал ее ближе к себе, и искра в мозгу разгорелась в пламя, охватившее все его тело. Он уже возбудился, член, тяжелый и твердый, как железо, упирался в шерстяные брюки, но ощущения оказались совершенно другими. Помимо настоятельной необходимости (десятилетие подавляемой сексуальной потребности вновь с ревом ворвалось в его жизнь), была еще и Эмили в его объятиях, неумело отвечающая на его поцелуй, пылко отзывающаяся на любое его движение.

«Если бы она тебя увидела, не целовала бы так».

Он крепко стиснул ее в объятиях, приподнял и поцеловал по-настоящему. Она что-то удивленно пискнула (звук словно родился из глубины ее горла), он языком приоткрыл ее губы и впустил Эмили в свою душу.

Она хочет его. Ее желание — это дар божий, неожиданный и непредвиденный.

Целоваться она не умела, и Эшленд этому обрадовался. Благодаря отсутствию практики она не заметит его огрехов. Он забыл, что такое быть нежным, забыл, как соблазняют женщину. Он знал только одно — что очень хочет попробовать ее на вкус.

Он провел кончиком языка по ее губам. Она задрожала, словно не ожидала этого. Он лизнул снова, чуть сильнее, и на этот раз ее губы приоткрылись, впуская его, а прижавшееся к нему тело вытянулось в струнку. Он вторгся языком ей в рот, отыскал шелковистый язычок Эмили, ждущий, неуверенный, вопрошающий. Осторожно лизнул его, проверяя ее реакцию, наслаждаясь ее ртом, пахнущим сладким пряным чаем.

Из ее горла исторгся новый звук, на этот раз требовательный. Она отыскала кончиком языка его язык и робко лизнула его. Эшленда пронзило необыкновенным ощущением. Он поднял голову.

— Эмили, я…

Но она приподнялась на цыпочки и завладела его ртом. Пососала верхнюю губу, толкнула язычком его язык, лизнула его вверх и вниз, словно пробуя на вкус, и Эшленд не выдержал. Больше не смог сдерживаться. Наклонившись, впившись губами в ее рот, отчаянно сплетя языки, он подхватил ее на руки и быстрыми шагами направился в спальню. Пинком распахнул дверь. Продолжая целовать Эмили, уложил ее на край кровати.

Она вздрогнула, ощутив под собой мягкий матрац, оборвала поцелуй и вцепилась руками в ноги, словно боялась упасть.

— Сэр… мистер Браун…

Сорочка задралась на бедра. Эшленд схватил ее и быстро и решительно потянул вверх, прежде чем она успеет запротестовать, прежде чем передумает. Если она передумает, он просто умрет, взорвется, и на ковре от него останется лишь кучка пепла.

Перед ним предстало тело Эмили, ничем не прикрытое, освещенное лишь тусклым светом из соседней комнаты, все в тенях и чуть мерцающих изгибах. Тонкая талия, пышные бедра, высокие округлые груди, затвердевшие соски торчат вверх. Эшленд стянул сорочку через ее голову и швырнул на ковер.

Эмили не шелохнулась, не попыталась прикрыться. Руки лежали на коленях, тело открыто его взгляду, оно манит его.

Бесконечный миг Эшленд стоял неподвижно, не в силах шевельнуться. Он долгие годы не видел подобной женщины. С той ночи, после которой он уехал в Индию, ни одна женщина не желала его и не обнажалась перед ним с такой готовностью.

Он упал на колени.

— Ты прекрасна, — произнес он и лизнул сосок.

Она дернулась в ответ. Руки ее метнулись вверх, к нему, но он перехватил левое запястье и прижал его к кровати, ни на мгновение не отпуская грудь. Он почти неистово водил языком по кончику соска и вокруг него, а затем втянул твердый бугорок в рот и жадно пососал его. Она ахнула, вздохнула; тело ее двигалось в одном ритме с движением его губ, подражая акту слияния. Он поцелуями проложил дорожку к другой груди и повторил все сначала, наслаждаясь ее роскошным вкусом, затем отпустил запястье и покатал покинутый сосок между большим и указательным пальцами, нежно потянул его, сильно посасывая другой. Эмили забила ногами, тишину нарушили ее всхлипывания. Ее рука дотронулась до его волос и упала вниз.

— Сэр… мистер Браун… о, позвольте, позвольте мне прикоснуться к вам…

Он отпустил сосок и начал целовать ее под грудью, перешел к другой груди, поднялся вверх, прильнул к ямочке на шее. Его член от вожделения сделался огромным, в нем неистово пульсировала кровь, но Эшленд не потянулся к застежке на брюках, а повел пальцы вниз по ее телу медленными кругами, не обращая внимания на боль в обрубке, на который опирался. Он спускался все ниже и ниже, вокруг груди, по животу, отыскал пупок, исследовал нежную кожу на талии и безупречные изгибы бедер. Он вдыхал ее аромат, ее чистый запах — ни пудры, ни духов, одна только Эмили.

Будь он проклят, если возьмет ее, как животное. Он не хотел мучиться сожалениями, если потом она убежит от него. Он хотел насладиться каждым дюймом ее тела, пока есть возможность.

Эшленд обвил рукой ее ногу прямо под бедром. Большой палец скользнул в тепло.

— Сейчас я прикоснусь к тебе, Эмили, — сказал он. — Впусти меня. Позволь прикоснуться к твоей сладости.

— Великий боже, — прошептала Эмили, и голова ее упала на постель. Он обвел языком тонкие косточки ее ключицы, скользнул большим пальцем еще ниже. От потайного местечка поднималось влажное тепло. Он ощутил под пальцем закрученный волосок, за ним другой. — Великий боже, — повторила Эмили.

Его большой палец нащупал многообещающую округлость холмика, и Эшленд подумал, что сейчас не выдержит.

Уже так близко. Почти там.

Он поднял голову, начал поцелуями прокладывать дорожку вверх по ее шее. Эмили заметно дрожала, буквально тряслась.

— Спокойно. Ш-ш-ш. Я буду нежен. Я буду так нежен! Впусти меня. Ах, вот оно.

Большой палец наконец-то пробрался сквозь золотистые завитки и скользнул к самому центру. Эшленд застонал. Она была такая скользкая и жаркая, такая влажная от желания — в последней, чудесной стадии возбуждения. И все для него! Его пальцы накрыли холмик, а большой благоговейно двигался по складочкам ее тонкой кожи, заново знакомясь с так давно забытыми контурами женского тела, с ее гладкой замысловатой анатомией. Он легонько вел внутрь самый кончик большого пальца. Она что-то неразборчиво бормотала ему в висок, то сжимаясь, то разжимаясь.

«Клянусь Богом, она вот-вот кончит!» — благоговейно подумал он.

Он прильнул к ее губам и скользнул большим пальцем вверх, отыскивая маленький твердый бугорок. Ее тело снова дернулось, но он удержал ее рукой и пылким поцелуем.

— О боже, о боже, — стонала она. Эшленд ласкал ее, ритмично описывая нежные круги, ведя ее вперед, массируя скрученную энергию, бившуюся под кожей.

— Не сдерживайся. Кончи для меня, Эмили, — сказал он и пососал ее язык.

Она кончила мгновенно, под пальцем сильно забился пульс, Эмили рухнула на кровать так, словно все ее кости внезапно растворились. Эшленд не отпускал ее, продолжал посасывать язычок, продолжал гладить ее внизу, чувствуя, как ее крики дрожат у него во рту. Она уперлась в него руками, пытаясь вырваться из темницы его тела.

— Вот так, милая. Вот так. Все получилось. — Он оторвался от ее губ и прильнул к бешено бьющейся на шее жилке. — Вот так, прелесть моя. Чудесно.

Постепенно грудь ее успокаивалась, вздымалась уже не так часто и быстро. Тело под Эшлендом обмякло, расслабляясь. Он поднял голову и посмотрел на ее пылающую кожу, на то, как дрожит подбородок. Воздух наполнился запахом оргазма. Эшленд поднес руку к губам и попробовал Эмили на вкус.

— Мистер Браун. — Так тихо, что он едва услышал.

— Я здесь. — От ее запаха, от ее вкуса разум затянуло туманом. Он сам пылал, кожа покрылась по2том. Эшленд поднялся, сдернул с себя сюртук, развязал галстук.

— Сэр? — Эмили, восхитительно нагая, приподнялась на локтях, раскрасневшаяся, со спутанными волосами.

Член неистово пульсировал в брюках.

— Ш-ш-ш. Ляг снова, милая.

Он снова опустился на колени и раздвинул ей ноги.

— Что?…

— Позволь мне. — Он поцеловал ее нижние губы и был вознагражден, почувствовав, как тело ее снова дернулось. Господи, она так откликается! — Чш-ш-ш, тише. Позволь мне попробовать тебя на вкус.

Ее дыхание со свистом вырывалось между стиснутыми зубами.

— Вы не можете… Это не… Боже мой!

— Сейчас ты снова кончишь, Эмили. Я хочу еще раз увидеть это.

Ее локти подогнулись. Эшленд осторожно прикоснулся языком к распухшему бугорку, и она вскрикнула. Он скользнул глубже, нырнул языком в ее расщелину, пробуя на вкус ее терпкость, вдыхая богатый мускусный запах. Пальцами он раздвинул складки еще шире, восхищаясь безупречной симметрией, светлыми завитками и алыми внутренними губами, блестевшими выделившейся смазкой. Он снова поцеловал ее, проводя языком по каждой драгоценной складочке, а затем приступил к делу всерьез.

Она уже возбудилась, уже втискивала кулаки в матрац. А когда он наконец-то вернулся к бугорку, она начала гудеть. Эшленд лизал в размеренном ритме.

— Я этого не вынесу, — выдохнула она. — Я этого просто не вынесу!

Но он не отступал. Просто не мог. Она была такой прекрасной, такой жаждущей, страсть ее была такой незащищенной, такой истинной, а сама она — такой открытой и доверчивой! Никакой проклятой скромности, никакой искусственности. Эшленд снова и снова проводил языком, удерживая на месте ее дергающиеся бедра, наслаждаясь тем, как под его ртом все туже закручивается спираль. Он действовал языком, меняя скорость и настойчивость, подводя ее к краю и снова отступая, и заново начиная сладкую пытку, и вот она уже напоминает живой электрический провод, гудящий, натянутый, дрожащий, о Господи! Такая розовая и безупречная!

И наконец он перестал ее удерживать. Животный крик Эмили сотряс воздух, ее тело в экстазе выгнулось дугой. Эшленд успел погрузить в нее кончик пальца как раз вовремя, чтобы почувствовать, как влажная плоть сжимается в диком спазме восторга.

— Еще, еще. Ах, как хорошо. — Он с томлением смотрел на пульсирующее тело Эмили — сладкое свидетельство ее искренней чувственности, ее способности к забвению. Эшленд с самого начала почуял в ней страстную натуру, пылающую обещанием под маской спокойствия, а теперь она лежала перед ним. Нет уж, Эмили вовсе не хладно-кровный синий чулок. И не идеально воспитанная светская красавица, лишенная воображения и каких-либо побуждений. Его Эмили отвечает ему, как тигрица. Она поглотит его, как он готов поглотить ее.

Эшленд встал, дрожа от всплеска энергии, чувствуя неодолимую потребность присоединиться к ней. Она кончила дважды. Она влажная, скользкая, мягкая и созрела для его вторжения. Эмили что-то пробормотала, и на мгновение ему показалось, что она сказала «Эшленд».

Снимая жилет, возясь с застежкой на брюках, он смотрел на Эмили. Она все еще тяжело дышала, все еще лежала, раскрасневшись, приходя в себя после второго оргазма. Спальня не была освещена, и кожа Эмили блестела от пота в том слабом свете, что падал из соседней комнаты. Член Эшленда вырвался на свободу, огромный от предвкушения, стоящий почти вертикально. Он никогда в жизни так не возбуждался, даже в свою первую брачную ночь. Но он никогда не видел ничего более чувственного, чем Эмили, приглашающе распростершаяся перед ним, в повязке на глазах, доверяющая ему, расслабившаяся после сексуального удовлетворения.

Она все еще лежала на краю кровати, раздвинув ноги. Он взял ее за руку, подсунул обрубок ей под ягодицы и приподнял ее. Она удивленно схватилась за простыню.

— Я… сэр?

— Сейчас я возьму тебя, Эмили. — Он уперся локтями в матрац и поцеловал ее.

Эмили издала какой-то горловой звук, положила руки ему на плечи, и на этот раз Эшленд не сумел ее остановить. Потребность была слишком велика. Он стиснул зубы, ощущая ее ладони даже через рубашку, протянул руку вниз и направил свое естество в нужное место. Член легко скользнул к ее лону, стремясь скорее слиться с ее возбуждением.

— Мистер Браун! — Эмили под ним подскочила.

— Лежи спокойно, — с трудом сдерживаясь, пробормотал он. Господи, как давно это было. Он возился, как мальчишка, пытаясь проникнуть в это невозможно тугое местечко. — Я почти… о боже… там!

Снова упершись в матрац, Эшленд навис над Эмили и сделал резкий толчок.


Тринадцать лет назад в горах юго-восточного Афганистана Эшленда взяли в плен трое местных, когда он скакал на своей неистовой лошади назад, к британской линии фронта. И сильнее всего в момент, когда на него напали из засады, ему запомнилось замедление времени, эластичность, с которой вдруг растянулись секунды, так что каждая отдельная подробность — лошадь, вскинувшая голову, облако пыли, перекрывшее ему видимость, экзотический пронзительный вопль, оглушивший его, острая боль, пронзившая челюсть, в которую с такого близкого расстояния попала свинцовая пуля, — каждое это событие происходило в своей отдельной вечности.