Джулиана Грей - Наука страсти

— Я ничего не изображала. Вы должны в это поверить.

Он холодно засмеялся.

— Поверить во что, мадам? Признаюсь, я не знаю, во что верить.

— Я говорила вам, что вы меня возненавидите, когда узнаете правду. Говорила…

— Возненавидеть вас? Вы во мне ошибаетесь, мадам. Если бы я вас возненавидел, то попросту развернулся бы и ушел, отдав приказ выгнать вас из моих угодий. А я все еще здесь, жду, когда вы повернетесь и продолжите этот разговор, глядя мне в лицо. Или я вам настолько омерзителен?

Эмили повернулась.

Он стоял, пылая гневом, голубой глаз обжигал эмоциями, массивное тело аж потрескивало от сдерживаемой энергии. Он широко расставил ноги, в руке, опущенной вдоль тела, Эшленд с такой силой сжал перчатку, что побелели костяшки пальцев. Волосы его мерцали серебром в колеблющемся свете воды из бассейна.

— Вы не омерзительны, — выговорила она. — Вы… вы…

— Что я, Эмили?

— Вы для меня всё на свете.

Он смотрел на нее в упор, словно пытался взглядом прожечь ее кожу и прочитать спрятанную внутри правду. Она мысленно внушала ему: «Я люблю тебя. Я обожаю тебя. Обман едва не уничтожил меня саму».

— Полагаю, вы до сих пор подвергаетесь опасности, — сказал он. — Вот почему Олимпия прислал вас ко мне.

— Да.

— Хмм. Думаю, дорогая моя девочка, все мы избежали бы целой кучи неприятностей, если бы Олимпия счел нужным прислать мне небольшую инструкцию.

— Он не мог. Не мог отправить меня так, как есть, — незамужняя леди в доме без хозяйки…

Эшленд хлопнул перчаткой по ноге.

— Однако результат получился тот же самый. Вместо того чтобы оберегать вас, я вас соблазнил.

— Может, все было наоборот? Если вы помните, это я к вам пришла.

— Не имеет значения. — Он правой рукой прижал перчатку к груди и с поразительной ловкостью натянул ее на левую руку. — Я немедленно отправляюсь в Лондон и выясняю, что нам теперь делать. Вы остаетесь здесь. Продолжайте маскироваться. Дом не покидать, даже в сад не выходить. Я распоряжусь, чтобы мои люди запирали двери и никого не впускали, чтобы уберечь вас любой ценой.

Эмили ахнула.

— Вы не можете этого сделать!

— Еще как могу.

— Но эти люди, эти агенты, они же знают, что я здесь! Вчера, перед вашим возвращением, мы с Фредди ездили верхом и наткнулись прямо на засаду. Какой-то человек выскочил из-за Старой Леди, и если бы Фредди не знал так хорошо здешние болота… — Она не договорила.

Выражение лица Эшленда не изменилось, но пружина напряжения в его теле закрутилась еще сильнее, если такое вообще возможно.

— Понятно. И как давно мой преданный сын знает о вашей маскировке?

— С того утра, как вы уехали в Лондон.

Эшленд выругался себе под нос.

— Поэтому вы и сами видите, я не могу здесь остаться. Это невозможно. — Эмили сильнее стиснула полотенце, свой единственный недостойный щит от ледяной ярости Эшленда. — Теперь, когда они узнали, что я тут и в кого переодета.

— А кто они, собственно, такие?

— Не знаю. Именно это мы — мой дядя, сестры и я — пытаемся выяснить.

— Понятно. — Он постучал пальцем по рукаву. Лицо стало жестким, расчетливым, какое, должно быть, бывало у него перед сражением или во время тайных миссий в горах Афганистана. — Хорошо. Поскольку в аббатстве обученных людей у меня нет, вы с Фредериком будете сопровождать меня в Лондон. Вы тотчас же снова переоденетесь в свой костюм, а через полчаса встречаемся у парадной двери. Вы будете неукоснительно подчиняться каждому моему приказу, не задавая никаких вопросов, или я не смогу гарантировать вашу безопасность. Это понятно?

— Ради бога, я не одна из ваших армейских подчиненных!

Эшленд протянул руку и взял ее подбородок в обтянутую перчаткой ладонь.

— Конечно, нет, — хрипло произнес он. — Но Олимпия, да проклянет Господь навеки его коварные мозги, доверил твою защиту мне. Ты всего лишь пешка в этой игре, моя дорогая, и должна или сыграть свою роль, или проиграть партию.

Кожа перчатки приятно холодила кожу. Но хотя рука была нежной, подбородок она держала крепко и аж дрожала от скрытой в ней силы.

— А когда игра будет выиграна? — спросила Эмили.

Эшленд скользнул взглядом по ее лицу.

— Когда игра будет выиграна, Эмили, победитель потребует свои трофеи.

Он провел большим пальцем по ее губам, повернулся и вышел из комнаты, и только сапоги резко клацали по мрамору.

Герцог Олимпия с доброжелательным удовлетворением рассматривал сидевшую перед ним пару.

— Невыразимый восторг, — улыбаясь, повторил он и сложил пальцы домиком. — Я на это почти не надеялся.

— Чепуха, — отрезал герцог Эшленд. — Вы все это спланировали заранее. Думаю, уже и удивлялись, какого дьявола все так затягивается.

— Ничего подобного, ничего подобного. Моя Эмили — грозный противник. — Олимпия перевел взгляд на юную личность с бакенбардами, сидевшую в соседнем кресле, и Эшленд опять вздрогнул. Даже зная, что прячется под этими баками и этими очками, под напомаженными и прилизанными золотистыми волосами, он не мог до конца поверить, что это Эмили. Его Эмили, чье гибкое тело так охотно поднималось навстречу ему, чьи груди он держал в ладони всего несколько часов назад. Эмили, шептавшая ему на ухо такие нежные слова и целовавшая так, словно верила в то, что говорила.

Но той Эмили больше нет. Есть принцесса Эмили.

Он сглотнул поднявшуюся к горлу горечь. Здесь нет места эмоциям.

— Это правда, но мы здесь не для того, чтобы аплодировать выдумкам вашего сообразительного ума, Олимпия, или мастерству, с которым ваша племянница сыграла свою роль. Мы здесь, чтобы определить наши дальнейшие шаги для разрешения ситуации. Возможно, вы будете так добры, что кратко изложите мне состояние дел.

Олимпия, все еще улыбаясь, откинулся на спинку кресла.

— Простите. С возрастом я стал сентиментален, а ваш случай так долго приводил меня в недоумение. Да. Хольстайн-Швайнвальд. Чертовски загадочная задача. Мои расспросы не дали почти ничего.

И без того прямая спина Эмили выпрямилась еще на один царственный дюйм.

— Где мисс Динглеби?

— Кто такая мисс Динглеби? — спросил Эшленд.

— Мисс Динглеби, — не меняя выражения лица, ответил Олимпия, — несколько лет действовала в Хольстайн-Швайнвальд-Хунхофе как мой агент, с тех самых пор, как я впервые заметил в княжестве события необычного характера.

Эмили ахнула.

— Все это время!

— Наверняка ты подозревала. Если не раньше, то уж в последние несколько месяцев точно.

— Я знала, что она… думала, что, может быть… — Эмили закусила губу. — Эшленд прав, верно? Вы спланировали все это с самого начала!

Олимпия широко развел руками.

— Зависит от того, что ты называешь началом. Я всегда особенно внимательно следил за политическими событиями в твоей стране, моя дорогая, поскольку имел там такие близкие родственные интересы. Регулярная кончина ваших мачех разбудила во мне определенные подозрения.

— Вы считаете, что их всех убили?

Олимпия пожал плечами:

— У меня нет доказательств. И все-таки в Европе существует некая подпольная организация, пылкие анархисты, стремящиеся уничтожить сначала всех монархов континента, а затем и правительства.

Сердце Эшленда пропустило удар.

— Вы думаете, это работа «Свободной крови»?

— Как вам известно, не существует более эффективного катализатора политической нестабильности, чем государство без законного наследника.

Эмили побелела.

— И мою мать тоже?

Эшленд проницательным взглядом следил за Олимпией.

— Но что-то у вас имеется.

Олимпия вышел из-за стола и подошел к шкафчику у стены, откуда извлек простую серебряную чашку и протянул ее Эмили.

Она покрутила чашку в руках и прошептала:

— Герб Хольстайна.

— Ее переслала мне мисс Динглеби. Нашла на прикроватном столике твоей третьей мачехи в ночь перед тем, как твой сводный брат родился мертвым. Химический анализ показал, что в остатках содержалось мощное и особенно токсичное абортивное средство.

— Боже праведный.

— Нельзя не отметить, что все жены вашего дорогого отца умерли в родах, производя на свет мертворожденных младенцев.

Взмахнув полами своего превосходного сюртука, Олимпия снова сел за стол.

Эмили все еще смотрела на чашку. Ее длинные пальцы, державшие тусклое серебро, дрожали, губы выделялись на белом лице кроваво-красным пятном. При виде ее горя грудь Эшленда сжалась, дыхание перехватило.

— Почему вы ничего не говорили раньше? — спросила Эмили.

Эшленд скрестил на груди руки, пытаясь сохранить хладнокровие.

— Потому что подобного рода информацию лучше придерживать до момента, когда нужно будет ударить. Правильно, Олимпия?

— Верно. А с мисс Динглеби вы находились в надежных руках. Сейчас она занимается расследованием по своим каналам. Видишь ли, мы получили твое сообщение, и оно только подтвердило наши страхи.

— Какие страхи? — спросила Эмили.

— Что кто-то сует нос в наше расследование. И кто-то обнаружил, где мы тебя спрятали.

— Преуспели там, где я провалился, — отрывисто бросил Эшленд и снова взглянул на Эмили. Он то и дело исподтишка кидал на нее взгляды, пока они тряслись в поезде до Лондона, в кебе от станции до Парк-лейн, но ее тайна оставалась от него скрытой. Его мозг, натренированный принимать любую, самую удивительную, информацию и действовать без колебаний, не мог воспринять это. И дело не только в том, что Эмили — это Гримсби. Он всегда чувствовал странную нежность к учителю, что, слава богу, все-таки демонстрировало своего рода подсознательное угадывание ее истинной натуры. Дело в том, что Гримсби был Эмили, пропавшей германской принцессой, блистательной и неприкасаемой. За весь день Эшленд едва сказал ей хоть слово. Он не знал, то ли удушить ее за обман, то ли заняться с ней страстной любовью, потому что наконец-то она предстала перед ним без маски, то ли просто смотреть на нее с тоской и благоговением.

И, как обычно, укрылся за молчанием.

— Не вините себя, молодой человек, — заявил Олимпия. — Дай я хоть малейший намек, вы бы моментально разоблачили ее. В любом случае теперь нам выпала благоприятнейшая возможность.

Как всегда, добродушное лицо Олимпии не выдавало его мыслей. Но Эшленд учился своему ремеслу именно у герцога. Эшленд услышал слова «благоприятная возможность» и сразу же понял, что они означают.

— Нет, — отрезал он. — Эмили вы рисковать не будете.

Плечи Олимпии, обтянутые превосходно сшитым сюртуком, едва заметно распрямились. Он, не моргнув глазом, посмотрел на Эшленда.

— Эмили, дорогая моя, будь так добра, позволь мне несколько минут побеседовать с нашим другом, герцогом Эшлендом, с глазу на глаз.

— Не позволю.

— Я так и подумал. — Он продолжал смотреть прямо на Эшленда, мрачно и холодно. — В таком случае прости мне мою прямоту, но я должен поинтересоваться, что именно дает герцогу право так решительно действовать от твоего имени.

— Я отвечу с той же прямотой, сэр. Ваша племянница — моя нареченная невеста.

Эмили взвилась с кресла.

— Это неправда!

— Разве? — Олимпия наконец-то посмотрел на нее, и на этот раз в уголках его глаз собрались морщинки. — В этом вопросе вряд ли могут возникнуть сомнения. Вы либо помолвлены, либо нет.

— Я связан с ней честью. Я женюсь на ней.

— Чепуха, — отрезала Эмили. — Между нами не существует никаких обязательств. В особенности теперь, когда все изменилось.

— Не согласен. Ничего существенного не изменилось. — Эшленд обратился к Олимпии: — Начать с того, что я ее скомпрометировал.

— Так-так, — поцокал языком Олимпия.

— Во-вторых, есть вероятность, что она носит моего ребенка.

— Как потрясающе. Это правда, моя дорогая? Такое возможно?

— Я… — Эмили открыла рот и тут же закрыла его. На белом лице внезапно появились красные пятна. Она кинула беспомощный взгляд на Эшленда, перевела его на дядю. — Это ничего не меняет. Я не выйду за него. Я не выйду за мужчину…

— Ты не будешь ходить по этой земле, вынашивая моего ребенка…

— …исключительно из-за какого-то архаичного чувства долга, уж не говоря об устарелом понятии…

— …без моей защиты и моей фамилии…

— …несомненно, начнет сожалеть о таком необратимом шаге…

— …уж не говоря о том, что я буду защищать тебя своим телом…

— …если у меня есть собственные средства…

— ТИХО! — Олимпия встал со стула и уперся ладонями в стол. — Дойдете вы двое до алтаря, не разорвав друг друга на кусочки, или нет, в данном случае значения не имеет.