Роговлада ей возражала:

– А притворством да подхалимством истинных друзей не нажить. Уж лучше пусть их будет мало, но настоящих, чем множество, но, что называется, до первой невзгоды.

– Да я ж не говорю о том, чтоб льстили они да душой кривили, – оправдывалась матушка Благиня. – Просто осторожней надобно быть. Знать следует, когда слово прямиком молвить, а когда язык сдержать. Оно ведь и ранить может, слово-то.

– Правда всегда на первом месте должна быть, – настаивала Роговлада, горячась. – Человек должен и сам голосу правды следовать, и от других того же требовать!

– Требовать чего-то можно только от себя, моя родненькая, – мягко гнула своё матушка Благиня. – А к людям терпимее надо быть.

– Снисхождение к кривде – первый шаг к всеобщей несправедливости! – не сдавалась глава семейства.

– Чья-то кривда – для кого-то правда, – отвечала Благиня. – И наоборот. У каждого правда – своя.

– Правда для всех едина, – доказывала её супруга. – Ежели правд много будет, это ж какой беспорядок настанет!

А Твердяна с Вукмирой, слушая споры родительниц, прямодушной Роговлады и осмотрительной Благини, мотали себе на ус, что не так-то всё просто в жизни.

Тем временем кончилось привольное и легкокрылое детство, а значит, беззаботному житью пришёл конец. Первой свою жизненную стезю нашла Вукмира: когда они всей семьёй в летний День поминовения посещали Тихую Рощу, на роднике к ним подошла жрица Лалады и о чём-то вполголоса заговорила с матушкой Благиней.

– О чём вы там шептались? – спросила позже Роговлада.

Матушка Благиня ответила не сразу. Её взгляд, устремлённый на Вукмиру, был подёрнут задумчивой дымкой.

– Хотела я нашей Вукмирушке простого бабьего счастья, как у всех – половинку свою найти да деток нарожать, а хранительница родника мне сказала, что иной ей путь уготован – Лаладе служить, – вздохнула она. – Увидела она в ней что-то этакое... И просит, чтоб мы её в ученицы отдали.

– А чего ты вздыхаешь, мать? Ты гордиться должна, что дочка у нас особенная, – сказала Роговлада. – Не каждой девице выпадает такая доля почётная! Что думаешь, Вукмира?

Синие глаза девочки устремились в сторону Рощи, замкнуто-прохладные, чуть рассеянные. Их взор, впитавший в себя снежные горные просторы и зелёную тайну лесов, не всякий мог выдержать; хоть и красавицей она росла, но сторонились её молодые кошки. И неудивительно: ей не подмигнёшь запросто, как остальным девчонкам, не обнимешь, не чмокнешь шутя – испепелит своими очами нездешними, заставит устыдиться и о многом задуматься. До глубины души проберёт, ни слова не сказав – невесело с нею, нелегко.

– Ежели девой Лалады захочешь стать, придётся тебе забыть думки о любви земной, о семье да детушках: только Лаладе да премудростям волхвования посвящена будет твоя жизнь, – предупредила матушка Благиня. – Мяса служительницы Лалады не едят, чтоб живых тварей не убивать – только хлеб, плоды сада-огорода да молоко у них на столе. Хмельного тоже не приемлют они, а пьют лишь воду из Тиши.

Опустив пушистые ресницы, Вукмира хранила молчание. Лишь когда они пришли домой к праздничному обеду, попросила она у родительниц дозволения провести отведённое на размышление время в горах – с ночёвкой. Матушка Благиня, конечно, сперва встревожилась, но Роговлада сказала:

– Пусть идёт, коль хочет. В горах думается лучше.

Совсем одну Вукмиру, правда, не отпустили – отправили с нею Твердяну, чтоб оберегала сестру. Как и прежде, они лазали по крутым опасным тропкам, играли в вечном высокогорном снегу, рыбачили, а когда на склоны лёг вечерний розово-янтарный свет заката, отыскали свой шалашик и развели костёр. Твердяна поворачивала на вертеле тушку рыбы, источавшую дразнящий вкусный дух, а Вукмира плела венок из белых и жёлтых цветов, которых они бесстрашно нарвали на холодяще-головокружительном краю ущелья. Слова рождались где-то в чистой вышине и летели за край земли на сильных крыльях ветра... Твердяна ни о чём не спрашивала: сердце ей уже подсказывало, что решила сестра. Горький дымок костра, пропитывая своим запахом одежду и волосы, предрекал долгую разлуку.

Нарушая молчание засыпающего вечернего неба ответом на повисший в воздухе вопрос, Вукмира проронила:

– То счастье, которого матушка мне хотела бы – семья, детишки – не для меня оно. Я много размышляла о своём пути и недоумевала, как поступить... А эта дева Лалады нынче разрешила моё недоумение. Вот и пришёл ответ, что мне делать дальше. Мне понятна матушкина печаль... Придётся навек проститься с родным домом и с вами, а покуда я буду в учении, я даже изредка не смогу с вами видеться. Но ты не тоскуй, сестрица. Гуляй в горах по нашим тропкам, вспоминай меня и знай, что и я там о тебе тоже думаю. Придёт время – и мы снова встретимся. А уйдём мы из этого мира в один день.

Гулким отголоском туманного грядущего отдались эти слова в сердце Твердяны, но страх не шелохнулся, даже не поднял голову: слишком величественна была сила розовокрылого заката, горевшего на снежных склонах.

– Не печалься... Это случится ещё очень, очень нескоро. У тебя будет большая крепкая семья, – с мягкой грустноватой улыбкой прорицала Вукмира. – И дом – полная чаша, и дело любимое. Будешь счастлива ты, сестрица, не сомневайся.

В этот вечер, в окружении мудрых гор, озарённых солнечной улыбкой Лалады, и приобрела Вукмира свой будущий облик – невозмутимый, кроткий, чуть отрешённый от будничной суеты.

Они отдавали свои думы молочно-туманным струям ручья, катившегося по замшелому скалистому ложу, и не перебивали его говор ни единым словом. Да и не нужны стали меж ними слова: всё чувствовалось с полувзгляда, полувздоха, полудвижения. От хлынувшего дождя они не стали прятаться – напротив, с наслаждением подставляли ему лица и ловили его в раскрытые объятия и смеющиеся рты. Смех щекотал им рёбра, но и в его властной дрожи сквозила горечь грядущего расставания.

Когда они вошли в дом – перепачканные, снова проголодавшиеся, пропахшие дымом костра и горным ветром, мать только всплеснула руками. Дождливое небо дохнуло не летним холодом, и у Вукмиры зуб на зуб не попадал; баня помогла ей и прогреться, и привести себя в порядок.

В чистых рубашках, наевшиеся калача с молоком, они нырнули в тепло постели. Месяц заглядывал в окошко, убаюкивающе жужжала матушкина прялка, и совсем не хотелось думать, что разлука уже бродила вокруг дома, закутанная в плащ ночи. Была мягкость подушки, успокаивающий запах травяного отвара от волос Вукмиры и греющая уверенность, что завтра они снова будут исследовать неиссякаемые горы, открывая для себя всё новые и новые прекрасные уголки...

Заснув с сестрой под боком, проснулась Твердяна одна. Затянутая тучами тревога неба коснулась сердца своим холодящим дыханием: неужели всё? Ушла Вукмира к жрицам? Выглянув в окно, Твердяна увидела сестрёнку в её лучшей рубашке с плетёным красным пояском, поверх которой её плечи покрывал простой и грубый шерстяной плащ с откинутым наголовьем. Подходя по очереди ко всем деревьям в саду, Вукмира обнимала их стволы и прижималась к ним щекой в порыве прощальной нежности, а матушка, утирая подозрительно красные глаза уголком передника, сидела на большой дорожной корзине с крышкой.

Торопливо натянув портки и обмотав ремешки чуней вокруг голеней, Твердяна выскочила на крыльцо. К счастью, она успела: Вукмира всё ещё прощалась с садом, что-то ласково шепча деревьям и кустам.

– Ну, не горюй, – приобняв Благиню за плечи, молвила подошедшая из кузни Роговлада. – Радуйся, что дочь на свою стезю в жизни вступает.

– Да я радуюсь, радуюсь, – проронила та, утирая следом за припухшими глазами и нос. – Только вот мечталось мне на свадьбе её погулять... Не судьба, видно.

На это Роговлада, ласково и многозначительно переместив ладонь с её плеча на талию, утешительно мурлыкнула:

– Коль тебе так свадьбу сыграть охота – у нас ведь есть ещё Твердяна. Настанет час – и она свою половинку сыщет. Да и ты ещё не старуха, козочка моя. Ещё народим дочек – устанешь у всех на свадьбах плясать.

А Вукмира тем временем закончила прощаться и подошла к родительницам.

– Я готова идти.

Матушка Благиня тяжко вздохнула, а Роговлада повесила корзину себе за плечи и кивнула Твердяне:

– Пошли, проводим твою сестрицу.

Сырой ветер трепал волосы Твердяны и полы плаща Вукмиры, а под серым пологом туч реяла птица-разлука. Шаг в проход – и из пасмурной тревоги они попали в безоблачную, залитую солнцем приветливость Тихой Рощи. Невысокий плетень и калитка меж двумя соснами преградили им дорогу к возвышавшемуся вдали исполинскому чудо-дереву, чей необъятный ствол оброс, словно грибами, полувисячими деревянными постройками. Они были соединены между собой мостиками-переходами, которые казались издали хрупкими и до мурашек по коже шаткими. Могучие, словно скрученные из нескольких обычных стволов, ветки образовывали широкую развилку-площадку, отчего дерево казалось торчавшей из земли рукой с открытой навстречу небу ладонью и поросшими густой хвоей пальцами. Во все стороны от огромного, как сторожевая башня, дерева-жилища раскинулись огороды, на которых белели стройные фигуры трудившихся там дев Лалады. Только зерно привозили им жители близлежащих сёл, а в остальном жили жрицы плодами земли, на которой они работали наравне со всеми. За огородами тянулись обширные бортевые угодья, где в долблёных колодах, подвешенных к стволам сосен, жили пчёлы, неустанно летавшие над вечно цветущим зелёным ковром, который устилал Тихую Рощу. Особый тихорощенский мёд всегда оставался вязко-текучим и хрустально-прозрачным, как слеза, а волшебные свойства имел те же, что и вода из Тиши. Живой свет Лалады наполнял его переливчато-солнечным сиянием, и за один маленький туесок этого сладкого чуда давали пять мешков жита. Тонкое, щемящее благоухание его было светлым и цветочно-сладким, с едва ощутимой примесью горьковатого, смолистого покоя бессмертных сосен Тихой Рощи.

– Да пребудет с вами свет Лалады! – громко, но почтительно обратилась Роговлада в солнечное пространство, ставя на тропинку корзину.

Не успело сердце Твердяны сделать и пары ударов, как из-за ствола дерева появилась жрица – та самая, что подошла к матушке Благине с предложением отдать Вукмиру в ученицы. Солнце играло рыжеватым золотом на волнистых прядях её волос и притаилось тёплыми искорками в светло-зелёных глазах.

– И с вами пусть вечно пребывает свет, – с лёгким кивком ответила она на приветствие. – Хорошо, что привели девочку. Идём со мной, Вукмира, ничего и никого не стесняйся. Теперь твой дом – с нами.

С этими словами жрица показала на жилое дерево-великан и приотворила калитку, пропуская девочку внутрь. Вукмира широко распахнутыми от благоговейного изумления глазами уставилась на необыкновенное дерево, и её пальцы выскользнули из руки Твердяны. Тот небольшой скарб, который матушка собрала для неё, жрица отвергла, покачав головой и положив руку на корзину воспрещающим движением.

– Вещи оставьте себе, всё необходимое у неё и так будет.

– Но как же... – растерянно начала было матушка Благиня. – Хоть что-нибудь на память о родном доме!

– Ничто не должно отвлекать её от учёбы, – мягко ответила жрица. – Она более не принадлежит ни вам, ни остальному миру – только Лаладе.

А Вукмира, не сводя очарованных глаз с чудо-дерева, уже делала первые робкие шаги по тропинке, словно влекомая невидимой силой. С грузом светлой печали провожала её Твердяна взглядом, мысленно моля: «Обернись... Хоть разок на прощанье!» Услышав этот невысказанный зов, Вукмира подарила родным кроткую и ласковую, но уже далёкую, нездешнюю улыбку. Поравнявшись с нею, жрица взяла её за руку, и они вместе неторопливо зашагали прочь от калитки: дева Лалады светлой лебёдушкой плыла по земле, и девочка старательно подражала её лёгкой скользящей поступи.

С уходом Вукмиры дома стало тихо, грустно и пусто, и от этой звенящей тишины Твердяна каждый день бежала в горы – к горько-сладкому, пронзительному, овеянному ветрами одиночеству среди горделивых вершин. Лето поспело, налилось соками и вошло в свой золотой закат, и в один из таких светлых, пропитанных медово-яблочным духом дней родительница Роговлада сказала Твердяне за обедом:

– Хватит тебе лоботрясничать, настала пора к делу приучаться да к мастерству приобщаться. Пойдёшь завтра со мною в кузню. – И добавила, обращаясь к матушке Благине: – Расчёсывай ей, мать, кудри в последний раз.

Зубья гребешка погрузились в густую и волнистую чёрную гриву длиной до плеч. Там, где волосы спутались, ласковые матушкины пальцы разбирали узелки ловко, быстро и совсем не больно.

– Ах вы, кудри-кудряшечки, – вздыхала она. – Хороши вы, да быть вам с буйной головки срезанными и в жертву Огуни принесёнными...

Сидя у окна на лавке, Твердяна покачивалась на волнах дрёмы: расчёсывание всегда усыпляло её. Яблони в саду клонились к земле под весом урожая, солнечные зайчики дремотно колыхались на земле, а где-то в Тихой Роще Вукмира постигала премудрости светлого волхвования – училась вплетать в сны частый звёздный узор, прясть пряжу из серебристых струй водопада и смешивать зелье из загадки лунного света и румяной зябкости утренней зари... А Твердяне предстояло познать тайну рождения звонкой поющей стали.