Наталья Майорова - Наваждение

– Exellent, – и, лениво поднявшись, удалился в соседнюю комнату.

– Небось, и сами желаете поглядеть?

Иван Федорович Николаев кивнул быстрее, чем собирался, и потому, прежде чем ответить словами, заставил себя сделать паузу.

– Хотел бы.

– Это запросто.

Больше он ничего не сказал, и корреспондент молчал тоже, напряженно глядя на дверь, закрывшуюся за лордом Александером. В окне, за зимними рамами, громко жужжала проснувшаяся муха. Мистер Барнеби, в отличие от нее, никак не просыпался, только благостно вздохнул и слегка переменил позу.

– Well, – объявил милорд, входя. В руке у него была развернутая бумага, на которой г-н Николаев еще издали разглядел ровные, писарским почерком выведенные строчки, и внизу – изящную, будто кружево, подпись и печать. Он стремительно шагнул вперед, лорд Александер столь же стремительно отступил, слегка приподнял руку с документом:

– You may look. But don’t touch!

– Трогать не надо, – перевел Сазонофф, невозмутимой скалою возвышаясь между корреспондентом и милордом.

– Д-да… да, – пробормотал Николаев. Он никак не мог оторвать глаз от кружевной подписи. Джентльмены, не изменяя британской вежливости, молча ждали, когда он насмотрится.

– …Недопустимое мальчишество!

Мистер Барнеби, сжимая обеими руками справочник по континентальному праву, переводил возмущенный взгляд с лорда Александера на мистера Сазонофф и обратно.

– Я был готов вмешаться. Нарочно притворялся спящим, чтобы сохранить элемент неожиданности. Вот эта книга, – он потряс справочником, – неплохое метательное оружие. Но у него-то вполне мог быть в кармане револьвер!

– Не мог быть, – поправил Сазонофф, – а был.

– Совершенно верно, – вздохнув, подтвердил милорд, – «Смит и Вессон», судя по очертаниям.

Мистер Барнеби расширил глаза и прижался к спинке кресла. Руки его дрогнули, тяжелая книга грохнулась на пол.

– Но тогда как же… тогда выходит, они нас отсюда не выпустят! Здесь же нет никакого правосудия! Просто догонят в пути, и…

– Я его определенно где-то видел, – пробормотал лорд Александер, задумчиво глядя в окно. Мухи уже там не было: нашла выход и улетела в форточку. – Вот где? В поезде? Где-то здесь? Или в Петербурге?.. Эдакая не запоминающаяся физиономия… но у меня хорошая память на лица. Я обязательно вспомню.

Выйдя из гостиницы, разъездной корреспондент «Восточного обозрения» Иван Федорович Николаев завернул в ближайший трактир, сел в углу за отдельный стол и, щелчком пальцев подозвав полового, спросил водки.

– Не держим-с, – осанистый, мордатый малый посмотрел на него сверху вниз, вроде как почтительно, а на самом деле – нагло.

– Какого черта! У вас трактир или что?

– Чайная-с, – самодовольно уточнил половой, – алкогольных напитков не подаем-с. Легкое вино в самом крайнем случае: рейнвейн, мозель… настоечка на алтайских травах-с…

Корреспондент собрался уже рявкнуть, но уловил в последних словах мордатого нечто многозначительное и, дергая губами, молча выложил на стол ассигнацию. В следующий миг она исчезла – как и не было.

– Для особенных клиентов-с… – мурлыкнул половой и скрылся. Спустя недолгое время г-ну Николаеву был подан вместительный фаянсовый чайник с обитым жестью носиком. Пар от чайника не шел, зато шел запах – целебных алтайских травок, настоянных на чистой сорокаградусной… Спустя, наверно, полчаса, заедая золотистую жидкость селедкой и баранками, Иван Иванович Николаев уже мог, не задыхаясь, вспоминать о том, что произошло в гостинице.

Нет, он, конечно, не успокоился. Просто убийственное разочарование сменилось злобой, которая горела ровно и не лишала рассудка. Злобой не против англичан. Что англичане – дерьмо, с ними все ясно. Вот он…

– Кинул, – бормотал корреспондент, тупо разглядывая веточки и цветочки на круглом боку чайника, – кинул, как щенка. Одно-единственное у него попросил – и то… «Езжай, милый, – передразнил, кривя губы от ненависти, – вернешься, все подпишу». А эти уж по магистрали ехали с бумагой в кармане! П-папаша. Слизняк, старый педер…

Тут он осекся, испугавшись, не слишком ли повысил голос. Поглядел по сторонам. Никто не обращал на него внимания. Сибирские валенки, рассевшись за столами, мирно пили чай (видать, обычный, без травок). Корреспондент перевел дыхание. Велел себе: забудь! Не навсегда, конечно. Придет время, сочтешься. А пока… Пока надо придумать, как действовать в изменившихся обстоятельствах.

И он начал думать, навалившись на стол и стиснув ладонями голову.

В те редкие периоды, когда Софи Домогатской было нечего делать, она развлекалась тем, что придумывала дела для всех окружавших ее людей.

Никаких особых занятий в Егорьевске после побега Гриши у нее, понятное дело, не было. Отъезд же в Петербург задерживали два обстоятельства.

Первое: Карпуша.

С ним много занимались и разговаривали сама Софи, Соня, Вера, Стеша, Матюша, инженер Измайлов и собака Баньши. Прогресс был очевиден для всех. Под влиянием доброжелательного, спокойного общения и хорошего ухода мальчик постепенно становился все более вменяемым. Он уже больше не дрался, не кусался, не пытался убежать и не прятался под кровать, когда кто-то входил в комнату, спокойно принимал пищу и гигиенические процедуры, выражал свои просьбы простыми словами и даже иногда отвечал на элементарные вопросы. Исключая Баньши, лучше всех справлялась с ним Соня. Но поездка с ним в Тавду, а потом – на поезде в Петербург все равно представлялась все еще сомнительной.

Вторым обстоятельством были загадочные англичане.

Их грядущий приезд, намерения и дела постепенно обросли вполне легендарными слухами и подробностями. Например, рассказывали, что каждый из трех англичан, уезжая из Англии в Сибирь, поклялся привезти обратно в качестве трофея голову медведя, так как на Британских островах медведей давно извели. И теперь Петр Иванович Гордеев присматривает им места для охоты. В связи с этим несомненной опасности подвергался Хозяин – самый старый и известный медведь приишимских мест, тоже по-своему живая легенда. Про Хозяина рассказывали, что он понимает человеческий язык, умеет открывать задвижки, консервы и разряжать оставленное в зимовье ружье. Хозяин отличался любопытством к людям и их делам, и его часто видели на окраинах деревень, около зимовий и охотничьих избушек. При встрече с Хозяином в тайге следовало не бежать или, тем более, тащить ружье, а присесть на пенек и откупаться от него чем-то вкусным, а также интересной байкой. Существовало поверье, что байки Хозяин предпочитает – похабные. В конце июня, накануне предполагаемого возвращения заморских гостей, делегация рабочих ходила к Петру Ивановичу в контору и просила Хозяина на потеху англичанам не убивать. Петр Иванович визиту удивился, но категорически обещал старого медведя не трогать.

Вера Михайлова тоже как-то по-своему готовилась к приезду англичан. Софи ее особенно не расспрашивала, но видела, что бывшая горничная отчего-то нервничает. Ваня Притыков уехал на Алтай и не подавал о себе вестей. Вася Полушкин ходил темнее тучи. Машенька Опалинская зачастила к Златовратским и подолгу о чем-то беседовала с Левонтием Макаровичем, с которым до того на протяжении многих лет едва ли сказала два десятка слов. Вера, напротив, Златовратских посещать перестала, опасаясь столкнуться там с Марьей Ивановной. Златовратский страдал и разрывался между какими-то таинственными делами с Машенькой и желанием видеть Веру и говорить с ней о латыни, о римской истории и еще Бог знает о чем. Трактирщик Илья Самсонович лоснился от радости и счастья, готовился к свадьбе, но от дел, как ожидали, не отошел, и тоже как будто что-то новое в своих владениях планировал. Митя Опалинский окончательно замкнулся в себе, часто оставался ночевать в конторе или на лесной заимке с «грачами».

В общем, ситуация казалась определенно чем-то чреватой. Рабочий люд, разумеется, чувствовал волнение «хозяев», и тоже, как обычно, начинал волноваться. Кто-то даже пытался распустить слух, что англичане, дескать, все у нас купят, и своих рабочих из Англии привезут, но пустобреха тут же высмеяли свои же. Чтобы кто-то, пусть даже свой брат рабочий, из Англии в Сибирь поехал?! Да не бывать этому никогда…

Софи не слишком волновали настроения рабочих. Да и за Веру она не очень-то беспокоилась. Разберется, если ей надо. Но Софи всегда нравилось понимать, что происходит вокруг.

Сначала она попробовала говорить с Измайловым, которого последние дни и даже недели почти не видела.

– Ну, Софья Павловна, увольте! – сказал Измайлов. – Откуда я могу что-то знать или предполагать про этих англичан, если я их ни разу в глаза не видел…

– Да бросьте вы лицемерить, дамский угодник! Отчего бы и мне не угодить? Я, честное слово, дальше не передам…

– Я – дамский угодник?! – нешуточно поразился Измайлов. – Это откуда же…

– А то я не вижу! – воскликнула Софи. – Да и глаза закрыла б, добрые люди донесли… Если бы Вера и вправду вас из Петербурга к себе позвала, так она бы уж давно вам башку открутила: вы же то к ней, то к Машеньке на прииски ездите. И все с лицом таким серьезным ходите: бу-бу-бу да та-та-та… Здесь, Марья Ивановна, так бы сделать… а вот там, Вера Артемьевна, вот то целесообразно… И там, и там угодить хотите – вот вам и угодник…

– Черт бы вас побрал, Софи! – не выдержал Измайлов. – Вы же сами велели мне придерживаться вашего дурацкого плана и изображать из себя специалиста по приисковому делу…

– Ну конечно, коне-ечно… – издевательски пропела Софи. – Во-первых, не чертыхайтесь, Измайлов, это неприлично, вы сами мне намедни объясняли. А во-вторых, благодарные дамы уж наверняка поделились с вами всеми своими планами и чаяниями. Если не Вера (она-то таких, как вы, на завтрак пучками кушает), то уж несчастненькая, хроменькая Машенька-то наверняка…

– Господи, Софи, ваш цинизм бывает так утомителен!

– Это не цинизм, Измайлов, это – откровенность. Да, я не люблю несчастненьких и не скрываю этого. А она нынче из себя едва ли не мученицу корчит. Машеньке все дано было: дом, любовь – сначала отцовская, потом – Сержа (и не спорьте со мной! Вас тогда здесь не было, а я была и знаю доподлинно). Ее любовь к нему. Дело в руках. Голова от природы, характер, упорство, образование по Егорьевским меркам очень недурственное… И что ж…

– Да кто вы такая, Софи, чтоб всех судить?!

– Да никто. Я и не сужу вовсе. Просто объясняю. Да вам-то это легче понять – вы и сами к такому склонны. Пока мы с Элен вас не выдернули, сидели в своей келье по шею в карболке и дохли помаленьку…

– Почему же… в карболке? – растерянно спросил Измайлов. Сами обороты речи Софи регулярно сбивали его с толку.

– Для дезинфекции, – пояснила Софи. – Чтоб живое что не завелось. Хоть бы микробы… Вам все неловко, неудобно, как Загоруеву мундир. Терпеть не могу эту интеллигентскую привычку! Чтобы не обострять, вы на что угодно пойдете: будете близки с женщиной, с которой вас связь тяготит, или, наоборот, не ляжете с той, к которой тянет, а то и вовсе в петлю полезете, лишь бы не выяснять и не объяснять напрямик… Да, впрочем, вы и иным можете быть, особенно, когда дело не до вас, а до других касается. Вера мне рассказывала… Да я и сама о том знаю, и за то вас люблю! – Софи потянулась к инженеру и, положив тонкую кисть ему на плечо, поцеловала в заросшую рыжеватой бородой щеку. – Ой! От вас кедровыми шишками пахнет, как от Ильи-трактирщика. Приятно… С духами Элен… гм-м… что ж, по-моему, – сочетается вполне…

– Софи! Я понимаю, что вы ко мне по простому, как к литературному персонажу… – заметил вконец обескураженный Измайлов. – Но есть же какие-то границы! Какое вам, к примеру, дело до того, с кем я близок…

– Границы? – удивилась Софи. – Да я же ничего такого и не сказала, и не спросила даже. Хотя очень даже есть что… И дело мне до того есть, потому что Элен для меня куда ближе всех сестер…

– Софья Павловна, прошу вас… – Измайлов мучительно покраснел при мысли, что Элен вполне могла живописать ближайшей подруге разыгравшуюся между ней и инженером сцену. Иначе откуда бы Софи сказала про то, что он, мол, не ляжет с женщиной, к которой его тянет…

– Да ладно, ладно, не буду! – замахала рукой Софи. – Так, значит, не расскажете мне про Машенькины и Верины планы?

Измайлов решительно помотал головой. Откровенничать с Софи Домогатской о чем бы то ни было казалось ему занятием совершенно самоубийственным.

– Ну и бес с вами! – пожала плечами Софи. – Обойдемся как-нибудь…

Спустя пару дней она взяла в оборот Сержа-Дмитрия, отловив его недалеко от «Калифорнии», у здания почты.

– Дмитрий Михайлович! – окликнула она. – Вы будете со мной говорить. Но где бы нам…

– А что, выбора: говорить или не говорить, у меня нет? – усмехнулся Серж.