Жанна Монтегю - Наваждение

– Пожалуй, что так, как получится. – В Кэтрин снова проснулась осторожность. Она уверяла себя, что он задает так много вопросов оттого, что он не англичанин. «Наша нация всегда чересчур скрытна. И я должна к этому привыкнуть».

Он принялся рассказывать ей о городе, не скрывая гордости родиной и своим положением.

– Мои родные многие годы назад перебрались на Юг из Бостона, – пояснил он. – Понимаете, мы занимаемся торговлей, и поначалу креолы не очень-то величали янки, но теперь все это в прошлом – где-то через поколение нас уже приняли за своих. Мои родители умерли, и вскоре я стал работать на дядю, который владеет отелем. Но по окончании колледжа я решил, что должен посетить Англию, чтобы лучше узнать свои корни – ведь мы были англичанами, – и совершить паломничество на родину предков.

– И вас послали в Большое Путешествие, как это было принято у молодых джентльменов в восемнадцатом веке? – спросила она, радуясь, как легко беседовать с таким занимательным человеком.

– Вроде того. С той только разницей, что со мной поехала моя сестра, – с очаровательной открытой улыбкой отвечал он.

Ваша сестра? А, так это та леди, что сидела с вами за завтраком?

– Совершенно верно. – И он неожиданно развернулся в кресле, оживленно замахав рукой кому-то, только что поднявшемуся на палубу. – А вот и она сама. Сюда, Элиза! – громко окликнул он.

Кэтрин проследила за его взглядом и увидела направлявшуюся к ним даму, одетую в платье из розового муслина, отделанное более насыщенными по цвету оборками. Подойдя ближе, дама улыбнулась. Уоррен вскочил с кресла и протянул ей руку.

– А я гадала, куда ты пропал, – лукаво упрекнула она брата, пряча усмешку фиалково-синих глаз под шелковистыми ресницами.

– Поджидал тебя, конечно, – в тон ей ответил он, и Кэтрин позавидовала их явной близости. – Она часто сожалела, что у нее нет ни сестер, ни братьев. Уоррен немедленно ввел сестру в их маленькое общество, сказав: – Я хочу познакомить тебя с мисс Кэтрин Энсон. Наш долг помочь ей почувствовать себя как дома, когда она приедет в Новый Орлеан.

– Как поживаете, мисс Энсон? – приветствовала Кэтрин Элиза, чей грудной музыкальный голос очень напоминал голос брата.

Уоррен принес сестре кресло, и Кэтрин оказалась между этой очаровательной парой. Элиза была очень красива: ее кожа цветом и нежностью напоминала лепестки камелии, ярко-розовые губы имели весьма благородную форму, а золотистые волосы локонами спускались из-под полей изысканной шляпы. Она оказалась такой же общительной и дружелюбной, как и Уоррен, и даже превосходила его в обаянии. Болтая с ними об их приключениях в Англии и о том, что ее ждет в Новом Орлеане, Кэтрин вскоре чувствовала себя так, будто знакома с ними целую вечность.

– Я так рада, что мы познакомились, – шепнула Элиза, взяв руку Кэтрин в свои. – Конечно, хорошо, когда тебя постоянно сопровождает джентльмен, но девушка не может довериться ему так, как доверилась бы другой девушке.

– Благодарю покорно! – с показной обидой воскликнул Уоррен.

– Ох, как будто ты не знаешь, что я имела в виду! – отвечала сестра, легонько хлопнув его по руке. – Ведь тебе нравится быть с другими парнями, правда?

– Когда как, – поддразнил он, так взглянув Кэтрин в глаза, что та немедленно покраснела.

Его рука была так близко, и Кэтрин захотелось прикоснуться к ней, новизна ощущений горячила ей кровь. Бесшабашность – да, именно так описала бы сейчас Кэтрин свои чувства: бесшабашность, независимость и даже радость оттого, что Седрик до сих пор не появился. «Слишком много времени я провела среди взрослых, – думала девушка, – я всегда была слишком благоразумна. Может быть, настало время сбросить эти оковы?»

Высокий мужчина верхом на рослом черном коне пробирался сквозь влажный от росы кустарник и деревья. На мгновение он остановился, выглянув в просвет между ветвями из-под надвинутой на глаза шляпы. Работа уже кипела вовсю, и лучи солнца блестели на загорелых плечах и спинах людей, валивших лес. До него доносились их голоса: они живо перекликались, шутили и смеялись и выглядели весьма довольными. Они трудились с охотой: и белые, и черные, и метисы. Мужчина сардонически ухмыльнулся, поздравив себя с правильно избранной политикой щедрой платы за добросовестный труд: деньги, как всегда, делали свое дело.

Деревянные постройки в отдалении, грохот лесопилки, аромат свежих опилок, вид бревен, ожидавших своей очереди, и стволов, которым только предстояло превратиться в бревна, – все это вызывало в нем чувство удовлетворения и ощущение успеха. Ему стоило немалых усилий наладить свое дело: эта земля не так-то просто поддавалась освоению. В лучшем случае она представляла собою болото, в худшем – Миссисипи неожиданно разливалась, и ее воды выходили из берегов, сметая все на своем пути. Эта река вполне оправдывала имя, данное ей индейцами племени алгонкинов: «миси» на их языке значило «великая», а «сипи» – «вода».

Поудобнее устроившись в седле и закурив длинную коричневую сигару – прекрасное вознаграждение за долгие часы верховой езды, он невольно воскресил в памяти сложную и кровавую историю этой земли. Ему нравилось укрощать дикую природу, и особенно самому. Его девизом было: «Знай своих врагов».

Итак, он пустил корни в Новом Орлеане, этом вполне тропическом городе, экзотическом осколке Карибских островов, прилепившемся к американскому побережью. Когда он прибыл сюда, его привлекало единоборство с непривычным ему образом мышления и поведения его многоязычного населения, носившего следы кастового деления, принятого в Западной Индии.

Долину Миссисипи сперва покорили испанцы, потом она перешла Франции, владевшей ею до разорительных Индийских войн, после которых решением Третейского суда в Париже земли Луизианы к востоку от Миссисипи перешли к Англии, а Новый Орлеан Людовик Пятнадцатый уступил кузену из дома Бурбонов, Карлу Третьему Испанскому. Позже последовала продажа Луизианы: ее купил у Наполеона президент Джефферсон, и Новый Орлеан стал американским владением. Город перенес пожары и наводнения, изобилие и эпидемии, перепродажи и бунты, трудовые будни и вторжения – и на его население наложили отпечаток обычаи многих народов: французских и испанских колонизаторов, африканцев, англосаксов, ирландцев, немцев и славян.

«А потом, – продолжал размышлять он с язвительной ухмылкой, – сюда хлынули орды авантюристов вроде меня: вместе с политиканами-янки, бродягами и всякого рода рвачами, жаждавшими поживиться за счет разоренного Юга».

Его конь нетерпеливо переступал копытами, раздраженный роем мух, поднявшимся с мягкой земли, и он слегка тронул каблуками бока скакуна, направляя его в просвет между деревьями: от орлиного взора этого человека не ускользала ни одна мелочь. Он был северянином, и до сих пор чувствовал себя чужаком среди самоуверенных и изысканных высокородных южан, по-прежнему веривших в то, что они – избранная раса, словно бы они и не проиграли войну. Ненадежный мир, установившийся в период Реконструкции, когда войска Союза[6] все еще оккупировали город, и дискриминационные меры в отношении южан позволили процветать подобным ему людям. Он никогда не упускал своего шанса и крепко поймал его здесь, в Луизиане.

– Старый порядок рухнул, – пробурчал он про себя, и резко обозначившиеся в углах его рта морщины придали лицу мрачное выражение.

Когда он не спеша выехал из леса, рабочие на мгновение приостановили свою суету и уважительно приветствовали его возгласами и взмахами рук. Со ступенек деревянной конторы ему навстречу спустился негр. Его мощный торс, обрисованный грубой рубахой, свидетельствовал о том, что многие годы его жизни были нелегки.

– Доброе утро, мистер Уокер, – произнес он, широко улыбаясь, пока высокий мужчина высвободил из стремян сапоги на высоких каблуках и спешился.

– Доброе утро, Натан, – отвечал Деклан Уокер, закинув поводья на перила. – Есть новости?

– Неприятности с этой новой лесопилкой, босс, – отвечал негр, жестикулируя, отчего под его смуглой атласной кожей прорисовались мощные мышцы. – Лучше вам потребовать замену.

– В чем дело? Из-за пилы или мотора? – Густые брови Деклана сошлись на переносице, а зеленые глаза превратились в слегка раскосые узкие глубокие щелки.

– Толком не знаю, – пожал плечами Натан, – но работает она плохо, а нам надо управиться с тем большим заказом.

– Я обращусь в инженерную компанию с требованием срочно прислать механика. – Деклан сдвинул шляпу на затылок, обнажив потемневшие от пота каштановые волосы. – Отправь одного из рабочих в город с письмом.

Натан кивнул, засунул большие пальцы за кожаный ремень своих парусиновых штанов, и продолжил список неприятностей.

– Потом еще Келли. Он снова вышел на работу пьяным.

– Скажи ему, пусть явится ко мне, когда мы кончим. Я уже дважды предупреждал его. – Деклан не решался уволить человека, у которого на содержании была жена и шестеро детей. Может быть, еще одна выволочка помогла бы делу, хотя надежды на это было мало. Шон Келли отпетый пьяница.

– И нам давно надо чистить тот кусок земли, босс. Он весь завален хламом. Прикажете начинать?

Зажав в зубах окурок сигары, Деклан повернулся, глядя туда, куда показывал Натан. За сахарным тростником рос и индиго – еще один источник дохода помимо сахара, продававшегося на рафинадные фабрики, и леса, шедшего мебельщикам. В отдалении прорисовывалась неровная полоска зелени – кипарисовые рощи, которые окружали Новый Орлеан и все плантации вверх по реке. Воздух был напоен болотными испарениями, исходившими от гниющей зелени и покрывавшей ее стоячей воды с тяжелым животным запахом. На краю трясины десяток рабочих копали канаву: тела их были обнажены до пояса, а ноги сплошь облеплены грязью. Залитая потом кожа шелковисто поблескивала в лучах света, проникавших через покров листвы.

– Отправь туда одну бригаду, – пробурчал Деклан.

Хотя граница между его плантацией и соседней была весьма протяженной, Деклану приходилось время от времени самому расчищать ее. Он неоднократно пытался связаться с ее владельцами, но так ничего и не достиг, пока не разузнал, что старый хозяин умер и вскоре ожидают прибытия нового. «Уж я заставлю его взяться за дело, – думал он, отбросив в сторону окурок и зажигая другую сигару. – За свою жизнь я получил немало уроков, и один из них – то, что все люди любят деньги. А здесь пропадает огромная территория, целые акры, и я не желаю ее терять. Так или иначе, придется приниматься за расчистку. Время – деньги, и я не упущу его. А коль это не понравится владельцу – ему придется иметь дело со мной».

В комнате царил полумрак, и лишь пылинки сверкали в лучах света, проникавших сквозь щели высоких оконных ставень. Эти лучи высвечивали детали изящной мебели, обитой бледно-лимонным шелком, играли радугой в подвесках хрустальной люстры, укрепленной под лепным медальоном в центре потолка, и преломлялись в гранях выполненных в том же стиле канделябров, расположенных по бокам камина зеленого мрамора с классической отделкой.

Самый любопытный луч проскользнул по зеленому абиссинскому ковру и добрался до москитной сетки, скрывавшей массивную кровать розового дерева. Она стояла в промежутке между двумя окнами для того, чтобы лучше овеваться сквозняком, тянувшим с балкона. Наступило время сиесты, и повсюду царила тишина.

Парочку в кровати не интересовало ничто на свете, кроме их двоих. Он был в одной рубашке, она совершенно голой. Они занимались любовью и были уже в той стадии, когда, возбудившись от его ласк, она достигла разрядки, а он вот-вот должен был ее догнать. Он стонал и метался на кровати, снова поднялся, чтобы скинуть рубашку, и ринулся вниз, крепко зажмурившись, с выражением экстаза на лице, и наконец, сотрясаясь от оргазма, рухнул поверх партнерши.

Несколько секунд спустя она осторожно выбралась из-под него в поисках более прохладного места на простынях. Затем уселась и поправила волосы. Струйки пота стекали у нее между грудей и вдоль рук. Она была красивой женщиной, с гладкой светло-оливковой кожей и тяжелой темной шевелюрой. Ее золотисто-янтарные глаза неотрывно смотрели на лежавшего подле молодого человека.

– Я люблю заниматься любовью после полудня, – произнесла она глубоким богатым контральто. – Ночь тоже хороша, но днем это происходит совсем по-другому. И ты с каждым разом ведешь себя все лучше, chéri.[7] Ты многому успел у меня научиться.

Он поднял лицо из вмятины на подушке: его облик поражал своей безупречной красотой настолько, что, где бы он ни появился, к нему обращались взоры окружающих. Так было всегда, даже когда он был маленьким мальчиком. Высокие скулы, черные кудри, бездонные темно-карие глаза, идеально сложенное те-то казались подарком судьбы, а не результатом наследственности. Его высокородные предки всемерно гордились чистотой своей крови – по крайней мере, в их официальных матримониальных списках не значилось ни одной недостойной особы. Он также жил по этим правилам, несмотря на то, что терял власть над собою в присутствии этой женщины. Он знал, отчего это происходит, и сознание того, что он ей чем-то обязан, приводило его в ярость.