Вода текла из крана тоненькой струйкой, совсем не было напора. Осточертело мыть жирные тарелки в холодной воде, а горячей нет уже две недели.

И помыться проблема. Надо греть на газовой плите ведро, тащить его в ванную и обливаться из ковшика. Не купание, а издевательство.

Катюша любила понежиться в ванне подольше, взбивая пахучую пену и меланхолично слушая ровный шум воды. А ковшиком даже голову толком промыть невозможно. Так противно… ощущение, словно она уже очень грязная… Может, поэтому Диме не хочется обнимать ее?

Дима вошел в кухню, достал из холодильника банку пива и с громким щелчком откупорил ее. Катя поспешно отвернулась, чтобы он не заметил ее слез, но поневоле всхлипнула, и Дима тут же с досадой бросил через плечо:

— Давай теперь будем рыдать из-за каждого куска колбасы! Эгоистка!

Катя всхлипнула еще раз, вытерла лицо мокрой ладонью, но Дима поспешно ретировался в комнату. Было слышно, как скрипнули пружины дивана, как бренькнула гитарная струна.

Он бездумно перебирал пальцами, извлекая совершенно негармоничные звуки. Катю это всегда коробило: словно железом по стеклу скребет.

Наконец стало получаться что-то похожее на мелодию, простенькую, примитивную. Трень-брень, не больше трех-четырех аккордов. Дима разукрашивал их несложными переборами, но пальцы плохо слушались, и он все время сбивался.

Катя домыла посуду, смела со стола крошки и поставила на газ кастрюлю с супом. Есть хотелось ужасно, аж под ложечкой сосало. Она с утра выпила чашку кофе, а потом закрутилась на работе…

Он думает, легко весь день простоять на ногах за прилавком? Он думает, что раз Катя торгует на оптовом рынке ветчиной, так и сыта? Забывает, что все это стоит денег…

Проклятые деньги! Хозяин дает ей каждый день полтинник. И куда он девается? Хлеба купить, яиц… А Димка словно прочел ее мысли и капризно крикнул из комнаты:

— Катюха! А ты пива принесла? У меня последняя банка!

— Нет…

— Что? Ты можешь говорить громче? Что за манера бормотать себе под нос?!

Катя молча надела босоножки и взяла кошелек. Обидно… сама виновата. Придется теперь покупать в ларьке втридорога, хотя могла взять на оптовом подешевке. Забыла.

От этой проклятой жары просто мозги плавятся. Стоит закрыть глаза, как перед ней возникает благодатное видение — синяя прохлада моря…

Окунуться бы сейчас в его голубоватые волны, нырнуть с головой, поплыть, чувствуя, как омывает тело упругая вода, покалывает мелкими холодными иголочками…

В этой идиотской Москве такая жара, что потом обливаешься. Люди бродят, как снулые рыбы, жадно хватая ртами раскаленный воздух. А в выходные толпами собираются вокруг грязных лужиц, громко именуемых прудами.

Катя с содроганием и брезгливостью наблюдала, как они плещутся в бурой, взбаламученной десятками тел тине. В такую воду даже войти противно…

Она никогда не думала, что будет так скучать по морю. Пусть даже оно было не настоящим, а всего лишь водохранилищем, пусть в нем была не подлинная горько-соленая вода, а всего-навсего волжская — для Кати оно было морем.

Оно всегда воспринималось ею как нечто само собой разумеющееся, вечное. Оно всегда было рядом, оно пахло свежестью, и солнцем, и еще рыбой в районе рыбзавода… Такой неповторимый, острый, будоражащий запах…

И вот уже второе лето нет возможности всласть накупаться, наплескаться, загореть до черноты. Здесь, на рынке, она только обгорает. Руки до половины красные, словно сваренные в кипятке, а половина, прикрытая рукавами маечки, бледная, белая…

Любимый Димочкин темный «Холстен» оказался только в самом последнем ларьке.

— Тебе похолоднее, красавица? — спросил Катю разомлевший от жары молодой азербайджанец. — Хороший вкус у тебя. Может, сюда зайдешь, посидишь, отдохнешь, а?

Он открыл холодильник, демонстрируя ей батарею бутылок с пивом, водкой и газировкой.

— Нет, спасибо, меня ждут…

— Кто? — прищурился азербайджанец. — Друг? Муж? — Он махнул рукой и засмеялся: — Нет, не шути так! Какой муж?! Ты еще школу не закончила, да?

— Закончила, — обиделась Катя.

Поправить продавца насчет мужа она не решилась. Язык не поворачивался так назвать Диму. И другом его нельзя считать… Какая же это дружба? Любовником?.. Нет… Вот сейчас в газетах в хронике происшествий пишут: «Сожитель гражданки такой-то…» Вот именно: сожитель…

Интересно, как изменится лицо азербайджанца, если она скажет: «Я несу пиво сожителю…»?

…За тот час, что Катя таскалась по жаре за пивом, Димочку словно подменили. Он с порога закружил ее по комнате в объятиях, пылко расцеловал в щеки.

— Катька! Катюш! Садись быстрее. Послушай. Вот!

Он схватил гитару и с воодушевлением пропел:

Все бывает, все бывает…

Все проходит, все проходит…

Убегаем, улетаем

И друг друга не находим…

Стынет солнце, тают льдины,

И смешались все сезоны…

То, что нам необходимо,

И искать-то нет резона…

Мелодия была простенькой, почти примитивной, но вполне миленькой.

И конечно же, Кате нравилось все, что делал ее Димочка, любое его сочинение казалось ей шедевром. Вот только… тема какая-то странная… Даже обидно.

Что значит: нет резона искать? Кто кого не находит? Ведь она-то здесь, рядом… Или он ищет кого-то другого?

— Ну, что молчишь? Тебе не понравилось? — В Димкином голосе прозвучала не то обида, не то угроза. — Конечно, тебе не понять! Не дано…

Катя подняла глаза и хотела было возразить, сказать ему, о чем она думала, но тут красивые губы Димы изогнулись в пренебрежительной усмешке. Он резко ударил по струнам, так что струна не выдержала и оборвалась с высоким противным плямканьем.

— Все! — выпалил он и отбросил гитару в угол. — К черту!

Катя вздрогнула. Какая же она дура! Димочка старался, писал, сочинял… Ей не понять, что значат муки творчества, она никогда не испытывала их, почему же не уважает то, что делает ее любимый?

Бедный Димочка… Милый, родной… Она так обидела его… Он доверил ей, вынес на ее непрофессиональный суд свое творение, а она…

Катя вскочила и порывисто обняла любимого.

— Димочка, — забормотала она, стараясь заглянуть ему в глаза, — Димка… Прости… Я не нарочно… Я просто задумалась… Знаешь о чем? Знаешь? О твоей песне… правда…

Он отворачивался, хмурил брови, но Катя чувствовала, что ему приятно слушать ее лепет, что он понемногу оттаивает. Вот он вздохнул полной грудью, шумно выдохнул и милостиво подставил щеку для поцелуя. Катюша с трепетом коснулась ее губами.

— Ну ладно, ладно… — Он отстранил ее от себя. — Что ты там надумала умного?

— Ничего… — шепнула Катя, вдруг испугавшись, что он опять ее неправильно поймет. — Просто… Надеюсь, это… не обо мне?

— Вовсе нет, — фыркнул Димка. — С какой радости я буду писать о тебе?

— А… о ком? — с трудом выдавила Катя.

— Вообще… Абстрактно. Тебя же не надо искать, ты рядом.

Катя поспешно кивнула:

— Ну да… правильно… Как я сразу не подумала…

Он усмехнулся и легонько шлепнул ее ладонью по лбу.

— Балда моя, Тюха-Катюха! Ну ладно, а вообще, если серьезно, как тебе?

Катя обрадовалась и зачастила преувеличенно громко:

— Здорово! Очень трогательно… И грустно… как-то безысходно…

— Несколько в стиле Артура Рембо, да? — вальяжно уточнил Дима.

— М-м… — замялась Катя. К своему стыду, она не читала Рембо, трудно сравнивать, когда не знаешь оригинала. Но раз Димочка говорит, то так оно и есть. — Похоже…

— Да точно! — перебил ее Дима. — По настроению, по мироощущению…

— Только, я слышала, что Рембо был гомосексуалистом, — сказала Катя.

— Какая чушь! — фыркнул Дима. — Ты на что намекаешь?

— Ни на что…

— И где это ты слышала? В Рыбинске? — презрительно усмехнулся он. — Продавщицы говорили или бабки на лавочке? Можно подумать, что там кто-нибудь интересуется поэзией!

— Ну почему? — слабо возразила Катя. — В нашей газете печатались совсем неплохие стихи…

— Неплохие для провинции, — жестко отрезал Дима. — А в Москве совсем другие мерки.

Катя поспешно кивнула, чтобы не расстраивать Димочку еще раз. Он так нервничает из-за того, что уже второй раз терпит фиаско на вступительных. Не принимает его Москва… не ценит…

В этом году он ходил на подготовительные курсы и во МХАТ, и во ВГИК, и даже в институт культуры. Они с трудом скопили деньги, чтобы оплачивать эти курсы. А что это дало? Ровным счетом ничего. Никаких преимуществ.

В других институтах хотя бы есть предварительные экзамены. Правда, тоже платные, но зато можно определиться наверняка до наступления летней горячки. Но Димочка выбирал исключительно творческие вузы.

И вот итог: в Литинститут и на режиссерский ВГИКа он не прошел по предварительному творческому конкурсу, во МХАТ и Щукинское срезался на первом прослушивании, в Щепкинское — на втором.

И даже институт культуры, который Димочка презрительно называл «Кулек», оказался ему не по зубам. Из трех творческих экзаменов Дима сдал два на троечки, а на третий решил не идти вообще, трезво оценив свои шансы.

А ведь он талантлив! Это бесспорно, как аксиома. Ведь это знает весь их Рыбинск! Недаром Димку еще в нежном мальчишеском возрасте снимало местное телевидение.

Он уже познал вкус славы, толпы визжащих поклонниц, привык к тому, что его узнают на улицах…

А теперь ему так тяжело, бедненькому, влачить серую, обыденную жизнь. Никому он в этой столице не нужен, никто им не восторгается, никого он не интересует…

Да всем вообще наплевать, что есть на свете такой Дима Поляков. Они считают, что таких Димочек — миллионы…

Как они ошибаются, глупцы!

А он держится стойко. Катя давно бы просто с ума сошла от такой невезухи. А Димка еще умудряется готовиться к прослушиванию в молодежный театр-студию, там нужны юноши с хорошими вокальными данными, владеющие любым музыкальным инструментом.

Так написано в объявлении. Но там даже не надеются, что у обладателя вокальных данных окажется к тому же такая симпатичная внешность, такие яркие синие глаза, такая высокая стройная фигура…

И они даже не подозревают, что к тому же он еще и сам пишет песни! Когда они обо всем этом узнают, когда они увидят Димочку — то поймут, что им без него не обойтись, тут же зачислят в штат и доверят ему самые главные роли.

— Милый мой… бедненький… — Катя ласково погладила его по плечу и хотела обнять, но он отшатнулся.

— Бедненький? — передразнил он. — С чего ты взяла?! Ты что, меня жалеешь?

— Нет, что ты!

— Ну вот. И не вздумай. У меня еще не все потеряно. Знаешь, сколько знаменитостей с первого раза не могли поступить?

Катя мотнула головой.

— Уйма! Только не помню фамилий. По три раза пытались, пока наконец в них разглядели искру Божию. А представляешь, как кусали себе локти те, кто их заваливал, когда потом, через годы, они стали народными и заслуженными?!

— Представляю! — хихикнула Катя.

— Я бы на их месте всю жизнь не здоровался с теми, кто меня так нагло засыпал.

— Ну, может, они их простили… — предположила Катя. — А те педагоги, наверное, потом сами жалели, что ошиблись…

— Жалели! — скривился Дима. — А что мне их жалость?! До лампочки! Целый год псу под хвост!

Он, по своему обыкновению, привык, что речь может идти только о нем, и с легкостью переключил разговор с неведомых «великих» на себя любимого.

— Ничего, — примирительно сказала Катя. — Через неделю ты им всем докажешь! Тебя обязательно возьмут, вот увидишь! Кого же брать, если не тебя?!

— Действительно, кого?! — воскликнул Дима и покосился в зеркало старого покосившегося шифоньера. — Знаешь, Катюха, если опять облом, то я в Рыбинск в этом году не поеду…

— Как же так? — растерялась Катя. — Ты же обещал родителям… Твоя мама писала, что она соскучилась…

Дима помрачнел.

— Я тоже… Но только, сама подумай… Что я там скажу? Все ведь думают, что меня тут с распростертыми объятиями ждали. Как же! Сам Поляков приехал! Его сразу, без конкурса, везде с руками оторвут! Одну неудачу можно объяснить случайностью… А вторую? Нет уж! Или на коне, или…

— Или на щите, или со щитом… — робко поправила его Катя.

И в награду получила убийственно презрительный взгляд.

— Ты пиво принесла? Я тут от жажды умираю, а она только языком трещать умеет. Или я не заслужил, не заработал?

Катя поспешно достала из пакета пиво, радуясь, что приглянулась азербайджанцу и он дал ей холодненького, потому что Дима тронул банку ладонью и хотел уже продолжить свою тираду, но, найдя вожделенное пивко холодным, сменил гнев на милость.