Татьяна Дубровина - Наваждение

И в памяти тут же всплыли странные картины — не то сон, не то видения…

Катя покраснела и потянула на себя шелковое покрывало. Под ним она лежала абсолютно голая.

— Не смущайся, — сказал брат Кирилл. — Теперь уже все равно поздно… Кстати, а кто этот Димка? Твой возлюбленный?

— Он ведь ждал меня всю ночь! — ужаснулась Катя. — Что же я ему скажу?!

— Лучше правду, — улыбнулся брат Кирилл. — А куда ты так спешишь, что боишься опоздать?

— На работу.

Он поморщился:

— Фу, какие глупости… Работать надо только на благо Пречистой, а не на людей. А чем ты занимаешься?

— Торгую на оптовом рынке.

— Тем более! — воскликнул он. — Христос ведь прогнал торговцев из храма.

— Но я зарабатываю на жизнь, — возразила Катя.

— А тебе больше не надо этого делать, — сказал он и поднес к ее губам спелую виноградинку. — Ам… Помнишь, как в «Песне Песней» Соломон сравнивает лоно Суламифи со спелым виноградом? Твое лоно тоже освежает и пьянит, как этот сок…

Катю смутили его слова, а особенно то, что вслед за словами он приступил к делу — стянул с нее покрывало и запустил пальцы в курчавые волоски на лобке.

— Это спелые колосья пшеницы… нива… жатва… — бормотал он.

От резких, нетерпеливых движений ей было больно, но она боялась крикнуть, понимая, что в этом странном, незнакомом месте никто не придет ей на помощь.

— Ты русалка… — Грудь и живот Кати обжигали его горячие губы. — В такую жару у тебя прохладная кожа… Ты холодная… холодная…

Голос его становился все требовательнее, в нем сквозили нотки недовольства. Катя поняла, что панически боится его, заставляя себя послушно следовать его воле.

— Ты холодная! — крикнул брат Кирилл. — Ледышка! Больше страсти! Разве не прекрасен возлюбленный твой? Разве ноги его не столбы, а живот не сноп пшеницы?

Она зажмурилась, уже ничего не соображая от страха.

Этот Кирилл просто сумасшедший… Сейчас он убьет ее, и никто даже не узнает, куда делась девушка Катя… Была и нету…

Она обвила руками его шею, подалась вперед, изогнулась призывно, лепеча что-то нечленораздельное, что вполне можно было бы принять за любовную страсть.

С ее музыкальным слухом было несложно вторить его вздохам и стонам, то поднимаясь на два тона вверх, то опускаясь на полтона ниже…

И она больше не была прохладной — все тело пылало, точно сваренное в кипятке, опаленное его ласками. От чересчур крепких поцелуев оставались багровые кровоподтеки, а от неистовых объятий — фиолетовые синяки.

Наконец брат Кирилл насытился и отвалился в сторону, довольно урча. Он потянулся к висящему у постели шелковому витому шнуру и дернул его. В глубине квартиры раздался звонок.

Катя и охнуть не успела, как в спальню вошли три молчаливые девушки в белых одеждах. Одна подала ей такой же, как у Кирилла, халат, другая протянула им поднос с двумя стаканами красного, как кровь, напитка, а третья открыла расположенную в углу спальни дверь, прошла в ванную и отвернула краны, наполняя ванну водой.

Катя чувствовала себя растерзанным куском добычи, доставшимся сумасшедшему хищнику. Она невольно вздрогнула, когда брат Кирилл прикоснулся к ней, подавая стакан с напитком.

Он улыбнулся, и улыбка была вновь мягкой и интеллигентной.

— Не бойся, — сказал он ласково. — Мы отдали должное телесному и отринули его от себя. А теперь без ненужных греховных помыслов устремим свои души ввысь.

Катя пригубила напиток не без страха, но он оказался обычным гранатовым соком, правда не консервированным, а свежим.

Видно, его выдавили в соковыжималке эти молчаливые служанки, а может, другие… Кто знает, сколько их там еще скрывается в глубине квартиры?

— И прежде, чем мы отдадимся во власть вечных истин, давай покончим с земными проблемами, — изрек брат Кирилл.

Он протянул Кате ладонь, на которой лежали невесть откуда возникшие стодолларовые бумажки.

— Шестьсот, — сказал он. — Через месяц дам еще двести. Тебе этого не хватало для счастья?

— Вы меня… покупаете? — ужаснулась Катя. — Но я не проститутка! Не надо!

Она попыталась отодвинуть протянутую ладонь, но брат Кирилл нахмурился:

— В Писании сказано: не отталкивай руку дающего. Это такая мелочь, сестренка… Я могу дать тебе несравнимо больше…

— Но за что?

— За то, что ты есть.

Катя несмело улыбнулась ему и взяла деньги. Ее сумочка лежала рядом, на тумбочке, и она сразу же сунула доллары туда.

Как странно… Никогда и никто ей ничего не давал просто так…

А этот красивый моложавый мужчина почему-то воспылал к ней страстью, но при этом толкует о душе и хочет ее озолотить…

Странно и непонятно…

Но надо ли противиться тому, что кажется вовсе не так уж плохо?

Вот только что сказать Димке?

— Ты где шлялась? — крикнул Дима, едва Катя переступила порог. — Я все морги обзвонил! Я уже на оптовый смотался… А тебя нигде нет…

Вид у него был жалкий, растерянный и взъерошенный, а взгляд злой. Он переживал, искал ее, а она — нате-пожалте — является в дом через двое суток, да еще в сопровождении элегантного холеного мужчины.

— Не кричите так, молодой человек, — поморщился гость. — К Светлой сестре не подобает обращаться в таком тоне.

Димка опешил и удивленно уставился на Катю.

Что мелет этот тип? Какая она ему сестра? У Кати есть братишка, Игорек, но он благополучно живет в родном Рыбинске и ходит в школу. Или Катя выдала себя за Димкину сестру? Но зачем? Какой от этого толк?

Однако он замолчал. А незваный гость прошелся по их квартирке, осмотрел поблекшие, покрытые пятнами обои, допотопную, покосившуюся мебель, вытертый до серого цвета палас на полу… Он даже заглянул в туалет и брезгливо скривился.

— Нет… Это плохая квартира, — наконец изрек он. — Тебе она не подходит.

— Простите… А почему, собственно, вы решаете, где нам жить? — спросил Дима. — Вы кто?

— Брат Кирилл, — вежливо ответил тот, глядя куда-то сквозь Диму. — А решаю я, поскольку я плачу. Я только что покрыл ваш долг Василию Марковичу и думаю, что дольше Кате здесь оставаться не имеет смысла. — Он поразмыслил, прикинул что-то и велел: — Ждите. Я буду к вечеру.

— Что за хрен с бугра? — почему-то шепотом спросил Димка, когда за Кириллом закрылась дверь. — Чего он тут распоряжается?

— Не знаю… — так же шепотом ответила Катя. — Он руководит какой-то сектой… Они молятся Богородице… Ему видение было, и он принял меня за какую-то Деву…

— Дурак! — хмыкнул Димка. — А он правда наш долг отдал?

— Правда… И еще вот… — Катя раскрыла сумочку и протянула Димке шестьсот долларов. — Он сперва дал мне на квартиру, а потом забыл, что ли, и сам с Василием Марковичем расплатился.

— Точно дурак! — радостно решил Димка, забирая деньги. — Теперь гуляем, Катюха!

Катя секунду поколебалась: говорить ему или нет, каким путем она заработала эти деньги?

Нет, не стоит… Димка считает Кирилла полным лопухом, стоит ли его разочаровывать?

— И теперь я не буду работать, — добавила она. — Вернее, буду, но не на рынке, а в Братстве.

— А много платить будут? — поинтересовался Дима.

— Не знаю…

— Наверное, много, — решил он. — У этого чувака, кажется, переизбыток «зеленых». Такого индюка не грех и пощипать…

В Димкином голосе проскользнули такие до боли знакомые интонации — он стал на секунду похож на свою мамашу.

И после того как «зеленые» перекочевали в его портмоне, его почему-то перестало интересовать, где же провела все-таки Катя ночь и чем занималась…

Вечером вместе с братом Кириллом пришли два юнца в белых рубашках и светлых брюках и три пожилые женщины в белом.

— Собирайте вещи, — велел Кирилл. — Вы переезжаете.

Собираться самим Кате с Димкой не пришлось — за них это делали послушники. А они лишь руководили, что брать да куда упаковывать…

С окраины они перебрались в самый центр.

Щедрый брат Кирилл снял для них трехкомнатную квартиру на Тверской, с высоченными потолками и шикарной мебелью под старину.

— Вот эта, большая, для Кати, — распорядился он. — Ее вещи переносите сюда. А молодому человеку будет удобнее здесь. — И Кирилл указал на самую маленькую комнатку, с окнами во двор. — Живите спокойно, оплачено за год вперед.

— А для чего нам третья комната? — спросила Катя.

— Я оставляю вам Агриппину, — милостиво решил брат Кирилл, указывая на сухонькую старушку в белом платочке. — Она приготовит и уберет, если надо. Это ее послушание.

— Не волнуйтесь, братья и сестры, — закивала Агриппина. — Все будет справно…

«Июля 29 дня, в лето 1521, крымские татары, под предводительством хана Гирея, соединившись с ногайскими и казанскими, осадили Москву неисчислимым войском.

Среди облаков дыма, под зарево пылающих деревень перепуганные жители искали спасения в Кремле.

Поперек улиц стояли брошенные повозки со скарбом, а в воротах теснились толпы людей. Слышались стоны, плач и крики младенцев.

Митрополит молился истово, но даже он в душе не верил в спасение…

И только юродивый старец Василий, молясь среди ночи в соборной церкви Успения Богоматери, вдруг узрел, как распахнулись церковные врата, как поднялась с места икона Владимирской Богоматери, и послышался от нее голос: «Выйду из града с российскими святителями»…

Не медля собрали крестный ход и пошли вкруг Кремля, неся впереди Заступницу Володимирскую…

А в ту же ночь крымскому хану сон приснился. Явилась к нему с горы Дева, вся в белом, а сияние от нее шло золотое… А за нею шло войско многотысячное…

Испугался хан, поняв, что Святая Заступница христиан сама возглавила их войско. А со страху да спросонья померещилось ему, что крестный ход с иконой и хоругвями и есть то самое войско…

В спешке, в панике бежали татары от стен Москвы, не решившись на битву…

Я видела это как наяву, видела перекошенные страхом узкоглазые лица, слышала ржание и хрипы коней, шум и мольбы, нестройный хор поющих «Осанну» голосов, чуяла запах пота и дыма…

И я видела впереди длинной людской процессии молодую красивую женщину в белом платье с голубым пояском. Длинные золотистые волосы были распущены вдоль спины…

Я спросила ее:

— Кто ты?

И она рекла мне:

— Мария…»

Брат Кирилл закрыл самиздатовскую книгу в дешевенькой бумажной обложке и посмотрел на Катю.

Она сидела на стуле неестественно прямо, прикрыв глаза и подняв лицо вверх.

Руки лежали на коленях ладонями вверх, а пальцы слегка шевелились, словно она перебирала ими некие невидимые, опущенные с высоты нити…

Собрание проходило в помещении детского сада и было немногочисленным. Странно и неуклюже смотрелись великовозрастные дядьки и тетки, расположившиеся на низеньких детских стульчиках, в окружении стеллажей с игрушками, к которым был прислонен все тот же портрет Девы в белом.

— Она в трансе, — тихо сказал собравшимся брат Кирилл. — Просите мысленно Заступницу сейчас о самом сокровенном, Катя донесет через себя к Ней ваши мольбы.

Его паства послушно опустилась на колени и согнулась в земном поклоне, упираясь лбами в пол.

«…Я здесь, в двадцатом веке, я вернулась. Я прошла сквозь толщу времен.

Я вижу молящихся людей, слышу их мысли, обращенные ко мне. Вернее, через меня к Ней. К той, что смотрит с золотистого холста…

И сейчас я верю, что Она может исполнить все просьбы.

Моим ладоням горячо, словно на них светит мощная лампа-солюкс. От них по всему телу разливается тепло…

На мне тоже длинное белое платье, как у Нее… Я мысленно вторю десяткам отдающихся во мне молитв, присоединяя к ним свою:

— Аве, Мария…

И мне кажется, что это уже было со мной раньше…

Да… Я надевала длинное белое платье… потому что Димка испортил мою блузку. Свадебное платье его матушки…

И неимоверно пышное свадебное платье моей сестры Лиды, переделанное для выпускного бала…

Как часто я, оказывается, носила белое…

— Аве, Мария! — пела я тоненьким голоском со сцены, а на меня, так же как сейчас, смотрели десятки глаз…

Все повторяется… Просто теперь понятно, что все, что с нами происходит, не случайно…

— …Это такое странное чувство… Как будто родство со всем миром, и с космосом… со всей Вселенной…»

Брат Кирилл ласково погладил Катину руку:

— Тебе страшно, девочка? Ничего, ты привыкнешь…