Татьяна Дубровина - Наваждение

Телефон у него в квартире раскалялся от звонков, почтовый ящик ломился от писем с любовными признаниями, а во дворе дома постоянно дежурила стайка расфуфыренных и накрашенных поклонниц, от тринадцати до двадцати с хвостиком лет. И даже школьная учительница физкультуры явно была к Дмитрию неравнодушна.

Казалось непостижимым, почему Дима при таком богатстве выбора остановил свое внимание на скромной, ничем не примечательной Катюше Криницыной.

Посиживая вечерами в баре или до седьмого пота отплясывая на городской танцплощадке, каждый божий день с разными восторженными обожательницами, он все-таки большую часть свободного времени проводил именно с ней.

Точно рыцарски настроенный первоклассник, после уроков таскал за ней до дома потрепанную школьную сумку.

Читал ей свои и чужие стихи.

Если Катя позволяла, собственноручно заплетал ее волнистые, мягкие волосы в длинную косу.

На школьном дворе он объявил во всеуслышание, словно провозглашая некий общезначимый манифест:

— Кто Катюху обидит — будет иметь дело со мной. Всем понятно, надеюсь?

Однажды кто-то подсмотрел — и слух об этом происшествии, разумеется, тут же распространился по Рыбинску, точно круги по воде, — как Поляков, не пожалев своих щегольских белых джинсов и утопая по щиколотку в глинистом месиве, на руках переносил Катю через непролазную грязь, оставшуюся в прибрежных переулках после весеннего разлива Волги.

Дмитрию, который был всеобщим кумиром, эту «маленькую слабость» поклонницы великодушно прощали, как всегда прощают чудачества знаменитостям.

Кате — нет. Кате завидовали по-черному.

И, надо сказать, поводом для зависти служила не только «необъяснимая» симпатия неотразимого Полякова, но и одно качество самой Екатерины, благодаря которому эта симпатия получала хоть какое-то объяснение.

Катины знакомые подсознательно чувствовали: никто из них не сумел бы любить так преданно, безоглядно и самоотверженно, как эта неяркая, невзрачная скромница.

Волны любви так и исходили от нее при Димином приближении, хотя она не кидалась ему на шею и не строила глазки, а, напротив, трепетно опускала ресницы.

Всякому, кто в этот момент находился поблизости, становилось даже немного неловко: будто, подглядывая в замочную скважину, увидел слишком откровенную сцену, хотя, если судить объективно, все было более чем пристойно.

Попроси Дмитрий, и Катюша отдала бы ему все на свете. Да, собственно говоря, и отдала уже и сердце, и мысли, и душу. Словом, все, что имела, кроме… кроме того, что ее мать, строго поджав губы, называла короткими и емкими, веками устоявшимися в России словами: «девичья честь».

Нельзя сказать, чтобы Дима так уж рвался послужить Отечеству в армейских шеренгах. Но и пойти по пути многих сверстников, поступавших в первый попавшийся институт, где конкурс поменьше, только ради того, чтобы получить отсрочку, ему претило.

Прозябать, зубря какой-нибудь сопромат или бухучет! Корпеть над этими унизительными гармошками-шпаргалками по предметам, которые ему до лампочки! Да ведь это потерянные пять лет, почти треть прожитой им жизни! Не рациональнее ли отмучиться, пусть и в строю, но зато за два года? А там уж… О, а там…

Там будут молочные реки с кисельными берегами, там его ждут завоевания уже не военные, но поистине наполеоновского масштаба. Ведь он хотел стать великим артистом.

В прошлом году Дима опоздал на прослушивания в московские театральные вузы. Были, конечно, свои институты искусств и в Поволжье. Например, в Ярославле, при театре имени Волкова, или в Казани. И репутация у этих учебных заведений была, по оценкам специалистов, высокой.

Но Диме все же казалось, что сдавать экзамены туда — это значит занизить для себя планку. Он верил, что способен сразу покорить столицу, и не желал размениваться на меньшее. Его не привлекал штампованный ярлык «актер из провинции», даже если к нему будет — а ведь в его случае непременно будет — добавлен эпитет «талантливый».

К тому же в Москве его могут заметить не только театральные, но и кинорежиссеры, а экран дает возможность сразу прославиться на весь мир!

Пусть он поступит учиться на два года позже, зато — сразу по программе максимум.

Был, конечно, способ сэкономить даже эти два года, который с успехом использовал кое-кто из его друзей: просто-напросто «откосить». То есть притвориться больным.

Димин одноклассник Тимоха, к примеру, симулировал ночной энурез. Писает, дескать, до сих пор под себя, как младенец.

Выглядел Тимофей здоровяком и крепышом, и медкомиссия ему не поверила. Положили в больницу на обследование. На ночь заставляли в присутствии врача или сестры выпить сильное снотворное, чтобы не мог проснуться и нарочно «организовать» себе недержание мочи, безжалостно портя и без того далеко не новые больничные простыни.

Тут, однако, в игру вступили Тимкины родители. Небольшой «подогрев» дежурным медсестрам — и те стали в условленное время будить пациента. Обычно это происходило поближе к утру, чтобы недолго приходилось бедному Тимофею мучиться на мокром белье.

В результате парень получил желанное медицинское заключение и драгоценный вердикт из двух слов: «Не годен». Живет теперь себе и в ус не дует.

Да только вот просыпаться стал по ночам и нервно ощупывать под собою постель: сухая ли? Но и это, видимо, пройдет со временем…

На подобные унижения Дмитрий не мог заставить себя пойти. Гордость не позволяла. А вдруг кто-то узнает о позорном, пусть даже и придуманном диагнозе?

Вмиг испарится его «звездный» ореол. «Ха-ха, — скажут люди, которым всегда нравится развенчивать своих былых кумиров и потом жестоко вытирать о них ноги. — Вы слышали? Поляков-то — зассыха! Подгузничками запасся, знаменитость долбаная? А дезодорантами? А то что-то мочой попахивает!»

Да и вообще его передергивало от этой оскорбительной формулировки: «Не годен».

Как! Он! — и вдруг куда-то не годится, все равно куда? Да что же он, завалящий какой-нибудь? Его отвергнут как второсортного?

Шиш вам. Никто и никогда Дмитрия Полякова не отвергнет, его повсюду должны встречать с распростертыми объятиями. В том числе и в армии.

Годен! Еще как годен!

Восемнадцать лет ему исполнилось как раз к весеннему призыву, и он отправился в военкомат по первой же повестке. А потом кинулся на полную катушку догуливать последние деньки вольной жизни.

На Катю у него времени в ту весну оставалось мало, но все же — оставалось. Выкраивал.

А она не роптала. Всегда терпеливо ждала, а когда наконец дождалась — была благодарна и Диме, и самой судьбе за эти минуты счастья.

Разлука для нее не существовала. Ведь даже будучи вдали от своего любимого, она всегда оставалась с ним. Только с ним.

Он был звездой. Возможно, этой звезде была уготована судьба кометы — ведь Дима планировал в будущем покинуть родное гнездо и самому выбирать траекторию своей жизни.

В таком случае Катюша была бы рада превратиться в хвост этой кометы. Даже если бы для этого пришлось рассыпаться на мельчайшие частички космической пыли.

«Я на все готова. Лишь бы следовать за ним.

Повсюду. В испытаниях, в беде и в радости… Да хоть в вечном холоде безвоздушного пространства!»

Проводы призывников — всегда мероприятие шумное: с песнями, танцами, выпивкой, битой посудой и битыми физиономиями, истериками и так далее. А Димин уход в армию обещал быть и вовсе взрывным: он был обставлен как массовое, общегородское мероприятие.

Молодежная редакция местного телевидения, в которую до сих пор во множестве приходили залитые девичьими слезами письма с просьбой почаще показывать выступления полюбившегося им Полякова, решила потрафить постоянным зрительницам, а заодно повысить рейтинг своих передач.

И журналисты превратили весенний призыв того года в настоящее народное гулянье. Они оказались хорошими организаторами: обзвонили семьи призывников и уговорили и самих ребят, и их родню перенести прощальные застолья на городскую площадь и устроить там огромный пир — в складчину.

У остальных мальчиков, отправлявшихся в тот год служить, тоже, конечно, планировали брать интервью, но больше для атмосферы, антуража.

Настоящим же героем передачи задумано было сделать Дмитрия.

Пусть у юных жительниц Рыбинска сожмется сердце от предстоящей двухгодичной разлуки с их черноволосым синеглазым кумиром!

А позже можно будет побаловать девушек «весточками» из армии. К примеру, командировать корреспондента для репортажа о том, как Поляков принимает воинскую присягу. Или состряпать телеочерк о его нелегких и наверняка довольно героических армейских буднях.

Военкомат помог в организации празднества.

В те годы на телеэкраны полезла «чернуха», тогда и недели не обходилось без обличительного материала по поводу дедовщины и прочего беспредела, которому подвергаются молодые солдатики. А ведь это с точки зрения Минобороны бессовестное расшатывание устоев: с каждым годом растет процент молодых людей, уклоняющихся от исполнения своего священного долга.

И тут вдруг — такое оригинальное, такое идеологически правильное шоу, в котором уход в армию преподносится как событие романтическое!

И будущий рядовой срочной службы, вчерашний школьник Дима Поляков — тоже явно герой романтический!

Военное начальство радовалось: наконец-то в эту смутную эпоху перестройки средства массовой информации одумались и начали проводить настоящую, благородную, общественно полезную идейно-воспитательную работу!

Как же тут не подсобить? И военное ведомство выделило целевые средства. Небольшие, правда, но ведь важен сам факт…

Радовался и коллектив небольшой приватизированной парикмахерской «Златовласка», в которой днем, до начала основных мероприятий, Полякова «забривали».

Эпоха частного предпринимательства как раз набирала силу, и, конечно, реклама, да еще в популярной передаче, была для цирюльни нелишней.

…Вот уже оператор нацелил объектив на темные, плотные, блестящие завитки Диминых волос.

Герой будущей передачи горделиво глянул в идеально отмытые зеркала и напоследок тряхнул своей роскошной гривой. Взмахнул длинными, как у девушки, ресницами, расправил широкие плечи, стараясь ничем не выдать своего сожаления.

— Под ноль! — театрально скомандовал он, и это прозвучало так же значительно, как знаменитое историческое гагаринское «Поехали!».

Зажужжала парикмахерская машинка, оставляя за собою ровные дорожки беззащитной, голенькой, незагорелой кожи посреди пышной шевелюры.

— Крупный план бери! — прошептала на ухо оператору уже немолодая, но старательно молодящаяся журналистка, автор передачи, выполнявшая по совместительству и функции режиссера.

Оператор так и сделал. А потом, уже по собственной инициативе, повел камеру книзу, следя, как один за другим падают на специально расстеленный по такому случаю зеленый ковер остриженные завитки. Ох и трудно же потом будет пылесосить толстый ворс!

Зато кадр получился красивым: точно лепестки увядших черных роз осыпаются на траву.

Так и просится озвучить его какой-нибудь сентиментальной мелодией. Возможно, грустным старинным романсом под гитару в исполнении самого Димы Полякова — подходящая запись в фондах студии уже имелась.

Однако не бывает творческого процесса без помех извне.

Всю красоту этой трогательной сцены испортила невзрачная девочка в простой белой блузке с короткими рукавчиками, которая без спросу влезла на «съемочную площадку», перекрыв плечом объектив.

Она опустилась на колени и принялась бережно подбирать с ковра пряди волос, одну за другой. Собранный «урожай» тщательно укладывала в целлофановый пакетик.

— Стоп! — рассерженно выкрикнула журналистка. — Кто вас сюда пустил? Мы работаем!

Оператор, которому сбили весь настрой, брезгливо сморщился и процедил сквозь зубы:

— Фанатичка… Хорошо хоть в единственном числе прорвалась, а то там на улице их целая толпа.

— Психопатки, — поддержала его журналистка. — Кинь им Дмитрий поношенные носки — они бы и их на сувениры разорвали, как драгоценную святыню. Потом бы носили обрывки в бюстгальтерах, у сердца.

Незваная девушка посмотрела на эту деловую даму ничуть не обиженно. Она терпеливо, точно непонятливому карапузу, объяснила ей:

— При чем тут носки? Разве вы не знаете, что через волосы можно наслать на человека порчу? Вот я и хочу Диму уберечь. Ведь в армии опасно, там стреляют. Мало ли что может стрястись… вроде как случайно. Волосы нельзя оставлять посторонним.