Татьяна Дубровина - Наваждение

— Все-таки ты старьевщица по натуре. Плюшкин в юбке.

— В бальном платье.

— И спорит, и спорит со старшими… Ладно, поступай как знаешь…

Прическа сооружалась с вечера.

Лидия пришла, притащив с собой целый чемодан лаков, гелей для волос слабой и жесткой фиксации, фенов, щипцов, бигуди, папильоток и еще всевозможных парикмахерских принадлежностей, которым и названия-то сложно было подыскать.

Первое, что она сделала, — это создала для себя творческую атмосферу: приструнила родителей, с утра пиливших Катю за итоговые тройки.

— Какая вам разница? — набросилась она на отца и мать. — Никто в этот аттестат в жизни не заглянет! В Средней Азии, между прочим, необразованные девушки ценятся выше всего. Кому нужна шибко умная жена? Мужики этого терпеть не могут.

— Но ведь ты у нас, Лидочка, умная? — присмирев, возразила мама. — А муж тебя на руках носит.

— А потому и носит, что веду себя по уму: притворяюсь, что глупее его.

На эту житейскую мудрость мать не нашлась что возразить, зато Катя радостно подумала: «А мне и притворяться не надо будет. Я и так… Значит, нас с Димочкой ждет счастливая семейная жизнь! Вот хорошо-то…»

— Садись, позвоночник! — скомандовала Лидия, выставив стул на освещенный центр комнаты. — Будем колдовать. Вот отрастила патлы, кикимора, — не расчешешь!

Колдовство длилось почти до полуночи, и в результате, когда Катя почти уже теряла сознание от неподвижности и густых парфюмерных испарений, Лида вполне удовлетворила свою неутоленную страсть к архитектуре. Не получилось с платьем — отвела душу, возводя монументальную прическу.

В итоге на голове у Кати возник не то орбитальный комплекс из нескольких состыкованных между собою космических станций, не то целый фантастический город будущего с круглыми жилыми зданиями, транспортными магистралями, а возможно, еще и театрами, стадионами и аэропортами.

Надо лбом и на висках лежали толстые валики наподобие диванных, на макушке топорщились букли в виде спиральных антенн.

Любая японка, увидев сие творение, действительно крепко призадумалась бы…

Все это было тщательно замазано фиксирующими гелями, да еще и залакировано. По прическе можно было постукивать пальцами, как по африканскому барабану.

— Отпад! Вот что значит талант! — с гордостью похвалила сама себя Лидия и нанесла последний штрих: приколола к Катиным волосам — вернее, к тому, что прежде было волосами, — крупную шелковую розу, срезанную с платья.

— Прямо вот так и идти? — несмело спросила Катя, у которой уже заплетался язык и все плыло перед глазами. — А не подумают, что я… того?

— А тебя, милая моя, и так считают малость чокнутой, так что какая разница! Не боись. Я плохого не посоветую.

В довершение всего Лидия велела родителям забрать у Екатерины подушку и припрятать ее подальше, от соблазна.

— Сегодня наша выпускница будет спать на бревнышке, чтоб не разрушить мое произведение, — сказала она тоном доктора, прописывающего процедуры. — А что, японские аристократки всегда так поступают.

Возразить Катя не решилась. Ведь умная и щедрая Лида так много для нее сделала, зачем же ее огорчать! Тем более что старшая сестра, по всеобщему признанию, «умеет жить», а значит — и правда плохого не посоветует.

* * *

«Говорят, что киты — не рыбы, а млекопитающие. А мне снится, что я — чудо-юдо Рыба Кит.

И на мне держится весь мир.

Вернее, вначале мир покоился на трех китах, но два других уплыли. Я их не удерживала.

Ведь это были самец и самка, влюбленные друг в друга. Я понимаю: им необходимо было уединиться.

А я осталась одна, приняв на себя всю тяжесть нашей планеты. Ведь если я тоже покину свой пост, то Земля погрузится в пучины океана и погибнет.

Погибнет, как тот прекрасный храм, от которого над водой осталась только верхушка колокольни…»

Наутро, после бревнышка, голова была тяжелой, точно свинец. А может, это торжественная прическа так много весила.

К вечеру, к началу школьного бала, мигрень стала совершенно невыносимой, и Лида заставила выпускницу наглотаться но-шпы и спазмалгона, авторитетно объяснив причину Катиного недомогания по-своему:

— Волнуешься, дорогая моя. А зря. Надо быть всегда спокойной, как танк, и тебя станут уважать.

— А разве танки спокойные?

— Не язви.

Родители не сочли нужным пойти на Катин выпускной, зато Лида решила сопровождать сестричку, над которой в эти дни вообще взяла шефство. Она ведь закончила эту же самую школу, и теперь ей было интересно «людей посмотреть и себя показать».

Лидия, однако, проявила не только энтузиазм, но и недюжинную деликатность, даже самопожертвование: надела не самый дорогостоящий и умопомрачительный наряд, чтобы не затмить своим блеском Катюшу.

Зато она распорядилась, чтобы личный шофер мужа подвез их обеих прямо на школьный двор и там услужливо распахнул перед ними дверцы, как перед самыми важными персонами…

Лидины предсказания вполне оправдались: Катино появление в новом обличье, да еще из «мерседеса», произвело настоящий фурор. Одноклассники оторопели и замолкли.

Непонятно только, от восторга или от другой какой-нибудь эмоции…

Андрей Андреевич не любил произносить длинных речей, а потому открыть торжественный выпускной вечер было поручено завучу, словеснице Нине Яковлевне.

Впрочем, она и без того по справедливости имела право первенства, так как была тут старейшей учительницей. Давно уже выйдя на пенсию, работать Нина Яковлевна все еще продолжала: ни школа не могла без нее обойтись, ни она без школы.

Маленькая, сморщенная и сгорбленная, с тихим дрожащим голоском, завуч умела, однако, заставить слушать себя. И выступила она так, что многие из сидящих в зале, особенно родители выпускников, прослезились.

Нарядные девчонки, которые сегодня все без исключения казались красавицами, тоже наверняка разревелись бы, если б не густой, яркий, вечерний макияж.

— Ну а теперь, — объявила Нина Яковлевна, — приступим к самому главному. Сейчас каждый из вас получит документ, который свидетельствует о том, что отныне вы больше не дети. Да-да, дорогие мои, вы вступаете во взрослую, самостоятельную жизнь… хотя для нас вы всегда будете детьми… маленькими вертлявыми непоседами… Ах!

Новые всхлипы в зале.

— Передаю слово нашему замечательному директору, Андрею Андреевичу. — Нина Яковлевна кивнула своему молодому — конечно, по сравнению с ней — коллеге: — Я думаю, по традиции он начнет с золотых медалистов. Этот год у нас урожайный: сразу три круглых отличника! И среди них даже, — тут она изумленно, как бы недоумевая, воздела сухонькие ручки к потолку, — есть один молодой человек! А это уж и вовсе редкость.

На этот раз по актовому залу прокатился смех. Все знали, что Нина Яковлевна была старой девой и к мужскому полу относилась более чем скептически. Мальчик — и вдруг удостоен золотой медали? По мнению завуча, это могло быть только чистой случайностью, причудливым стечением обстоятельств.

Назначение мужчины на пост директора Нина Яковлевна переживала очень болезненно, считая, что «мужлан» не способен понять детскую душу, и далеко не сразу между нею и новым начальником установились добрые отношения.

На уроках же она мальчикам делала поблажки, оценки за сочинения им завышала, но не потому, что симпатизировала им больше, чем девчонкам, а по принципу: «Что с них взять-то? Давно доказано, что в мужском мозгу извилин меньше».

Исключение за многие годы ее учительства составил лишь один ученик, хоть и не получивший ни золотой, ни даже серебряной медали: это был Дима Поляков.

У него, по мнению пожилой словесницы, склад ума был отчасти женским: Дмитрий родился, как она выражалась, стопроцентным гуманитарием, интуитивно одаренным, артистичным и тонким, как девушка.

А ребята потихоньку хихикали: «Ниночка просто к Димкиным длинным ресницам неравнодушна, они у него как у девушки. Эх, ей бы скинуть годков пятьдесят-шестьдесят!»

…Итак, три золотых медалиста — две девушки и «даже» один парень — уже нетерпеливо ерзали на стульях, готовясь, едва назовут их фамилии, выйти на сцену. Туда, где на столе президиума скромно белели три маленькие картонные коробочки с заветными кружочками желтого металла.

Но Андрей Андреевич почему-то медлил. Он сосредоточенно перебирал стопку аттестатов и наконец вытянул один из них, лежавший в серединке.

Бережно держа его в огромных, совсем не учительских ручищах, вышел на край сцены, отодвинул в сторону не нужный ему микрофон и пророкотал:

— Прошу уважаемых медалистов…

Отличники привстали с мест…

— …меня простить. Но сегодня я нарушу традицию. Первым я хочу вызвать на эту сцену человека, который, по моему глубокому убеждению, достоин получить не просто документ о среднем образовании… не так уж важно, какие в нем оценки по физике, химии или даже физкультуре…

«О ком он, о чем он?» — прошелестело по рядам актового зала. Слушатели были заинтригованы. Может, кто-то из ребят отличился на пожаре? Или спас утопающего?

— Сейчас будет вручен не бланк с водяными знаками и круглой печатью, — продолжал директор. — Но — по самому высокому счету — аттестат зрелости. Так как этот человек, по-моему, на «отлично» сдал свой первый, но такой сложный и такой значимый экзамен — на зрелость. Сдал, не сдавшись! Извините, Нина Яковлевна, за неуклюжую игру слов.

— Очень даже удачно сказано, — благосклонно кивнула заинтригованная словесница. — Теперь хотелось бы получить расшифровку этого загадочного образного текста.

— Это не десятая глава «Онегина», все куда проще, — усмехнулся Андрей Андреевич. — На сцену вызывается Екатерина Степановна Криницына!

Кто-то по инерции захлопал — и тут же вновь воцарилась тишина. Школьники и родители недоуменно переглядывались. Катька — и вдруг чем-то отличилась? Быть того не может, ошибка какая-то! Никогда и ни в чем не была она «в первых рядах».

Да и самой Кате показалось, что она ослышалась: в голове по-прежнему гудело, немудрено было вообразить невесть что.

Только Лида ни в чем не усомнилась. Не вникая в подробности, она просто сочла справедливым, что член их семейства наконец-то публично отмечен. Она ткнула сестру локтем в бок и скомандовала:

— Иди!

И Катя стала пробираться по ряду, с непривычки путаясь в длинном шелковом подоле, цепляясь нейлоновыми воланами за деревянные, не новые, занозистые спинки стульев.

Она была смущена, ей хотелось спрятаться или по крайней мере опустить голову, однако страшно было, что из-за неосторожного движения может разрушиться прическа, и приходилось держать шею неестественно вытянутой.

Директор терпеливо ждал, пока вызванная, спотыкаясь, боязливо озираясь по сторонам, поднималась к нему по трем невысоким ступенькам.

— Твой экзамен, Катюша, длился долго, целых два года! — произнес он наконец. — И сегодня он сдан.

Катя таращилась на него, ничего не понимая. Потянулась было за аттестатом, но Андрей Андреевич, вместо того чтобы передать документ, неожиданно взял ее руку и — нет, даже не пожал, а почтительно поцеловал.

Нина Яковлевна приподняла брови и нахмурилась, однако никакого замечания не отпустила.

— А аттестат тебе вручу не я, — улыбнулся директор. — Мы доверим эту честь кое-кому другому. Одному очень счастливому товарищу, которому крупно повезло в жизни.

Погрустнев, он добавил непривычно тихо и задумчиво, как никогда прежде не говорил:

— Мне в свое время такой удачи не выпало. Меня не дождались. — И закончил снова по-офицерски, в полный голос: — Аплодисменты, пожалуйста!

Зал послушно, однако не слишком ретиво зааплодировал.

Катя готова была провалиться сквозь землю вместе со своим новым платьем, замысловатой прической и, быть может, с аттестатом зрелости в придачу.

В ней росло и укреплялось подозрение, что ее выставили на посмешище. Причем сделал это Андрей Андреич, который всегда был ее защитником и которого она всегда так уважала!

А потом, вдруг, все перестало иметь значение. И вообще все перестало существовать.

Потому что из-за сатиновой кулисы на сцену шагнул Дмитрий Поляков.

Словно сквозь толщу воды наблюдала Катя, как Дима берет из директорских рук аттестат и протягивает ей. Как будто приглушенная звукоизоляцией, до нее доносилась овация из зала, адресованная вовсе не ей:

— Де-мон! Де-мон!

Зато совершенно отчетливо она расслышала слова, сказанные тихим шепотом, почти одними губами — такими знакомыми губами, за легкое прикосновение которых она готова была бы отдать все на свете: