– Я привез вам кое-что, – сказал Бартоломью, глядя на нее. На ней была шерстяная юбка ярко-красного цвета, плиссированная на боках, и гладкая красная блузка, которая заставляла ее кожу светиться и красиво оттеняла ее розовые губы.

– Сюрприз? – Эри отнесла свою тарелку на стол и села напротив него.

– Нечто вроде, – он разломил печенье – на этот раз не подгорелое – и намазал его маслом. – Мне подумалось, что вы были бы рады почитать что-нибудь, помимо этой вашей книженции и потрепанной Библии Джона, так что я привез вашу коробку с книгами.

– Ой, несите же ее сюда, Бартоломью. Не могу дождаться, когда открою ее.

– Прямо сейчас? Может, стоит сначала поесть?

Его ложка не прекращала двигаться – он вливал восхитительный бульон в свой изголодавшийся желудок. Эри хотела настоять на своем, но подумала, что будет глупо дать остыть еде, над которой она так усердно трудилась.

– Очень хорошо, но тогда ешьте побыстрее.

Утренняя натянутость была забыта, и оба так радовались этому, что готовы были на что угодно, лишь бы только она не повторилась. Бартоломью кивком указал на книгу, лежавшую возле ее тарелки, и поинтересовался, что она нашла там интересного.

– Ничего. Я надеялась найти что-нибудь о птицах. Да, там есть раздел, посвященный лошадям и их болезням, но ничего о птицах. В большом разделе о медицине обсуждается лечение ран, болезней и прочее. У людей, я имею в виду.

– По тому, как внимательно вы изучали эту книгу, я подумал, что там нечто большее, чем медицинские предписания для людей и лошадей.

– Там много всего, вообще-то говоря – информация для купцов и владельцев баров, дубильщиков, кузнецов, парикмахеров и оружейников. Даже для пчеловодов. Там есть рецепты всего, начиная от печенья и жевательной резинки до домашних средств для лечения подагры. Но я читала, главным образом, раздел об этике и манерах.

Бартоломью улыбнулся:

– Узнали что-нибудь новое?

Она издала раздраженный стон:

– Только то, что я потрясающе невежественна. Я не могу запомнить, что носовой платок надо держать за середину так, чтобы его уголки образовывали веер, а не комкать его в руке.

– Я ненавижу носить перчатки, я отвратительно танцую, и я обычно выпаливаю все, что приходит мне в голову, не давая себе труда сперва подумать. Боюсь, что я никогда не смогу запомнить все правила хорошего тона, не говоря уже о том, чтобы следовать им.

Бартоломью весело рассмеялся:

– Я думаю, лучшее, что вы можете сделать, – это бросить вашу книгу в огонь. Или хотя бы не обращать внимания на этот раздел, – он перегнулся через стол и нежно взял ее лицо в свои ладони. – Не меняйтесь, маленькая нимфа, вы и так чересчур очаровательны.

Эри едва дышала, молясь про себя, чтобы он снова поцеловал ее:

– Разве?

Какие-то слова теснились у него в голове – слова о честности, свежести и щедрости. Слова о любви. Слова, произнести которые он не осмеливался. Он отпустил ее и посмотрел на свою пустую тарелку:

– Как насчет этого блюда «мус-как-его-там»? Разочарованная, она наполнила его тарелку, поставила ее перед Бартоломью и снова села на свое место. Он понюхал воздух, пытаясь разобрать, какой именно запах исходил от столь аппетитного на вид блюда, и отправил в рот первую порцию. Эри ждала, губы ее были полуоткрыты, сквозь них был виден кончик розового языка, как будто она тоже пробовала свое произведение.

– Умм, – он облизал губы. – Восхитительно, нимфа.

– Вам, правда, понравилось? – она улыбнулась, забыв, что еще минуту назад разочарованно хмурилась.

– Все замечательно. Вы должны… – он хотел было сказать, что она должна научить Хестер готовить это блюдо, но поспешно закрыл рот, зная, что Хестер никогда не примет никаких кулинарных советов ни от кого столь молодого и красивого, как Эри. И правду говоря, он не хотел портить свои воспоминания об этом прекрасном времени, когда они только вдвоем, любым упоминанием Хестер.

Эри нахмурилась:

– Если бы была баранина, получилось бы куда лучше, но…

– Нет, нет, я не это собирался сказать. Я просто думал, что Причарду очень повезло.

Похоже, ложь устроила Эри, но свет в ее глазах померк. Обед возобновился, на этот раз в молчании. После десерта, на который были поданы яблочные оладьи, а Эри извинилась, что не смогла найти рецепт яблочного пирога, Бартоломью настоял, что он вымоет посуду.

– Это самое малое, чем я могу отблагодарить вас за такой изысканный обед, – сказал он. Пока Эри вытирала последние тарелки, он принес коробку, которую оставил на крыльце, и принялся открывать ее.

Вскоре всевозможные книги в разнообразных обложках: темно-красные, темно-зеленые, красно-коричневые и матово-черные – были разбросаны на волчьей шкуре перед камином. Эри, сидя на корточках, снимала их резиновые обложки и перебирала тома в кожаных переплетах с тиснеными заглавиями, глаза ее блестели от удовольствия.

– Вот она, – она показала Бартоломью тоненький томик. – Эмили Дикинсон. Помните? Я говорила вам о ней.

Бартоломью кивнул, но Эри уже перелистывала страницы и потому не видела его жеста. Он сидел на полу, опершись спиной о стул с изогнутой спинкой, вытянув перед собой длинные ноги.

– Эмили умерла старой девой, но кое-кто верит, что у нее когда-то был возлюбленный, – Эри посмотрела на него из-под ресниц таким застенчивым, почти кокетливым взглядом, что у Бартоломью ослабли колени. – Мне нравится так думать. В жизни каждой женщины должен быть возлюбленный, не правда ли?

– Совершенно верно, – пробормотал он, улыбаясь.

– Вот одно из моих любимых стихотворений, – с посерьезневшим лицом она прочитала:

Не убежать от смерти мне, Но он ведь защитит меня; Придет ко мне бессмертие На поводу его коня.

Она остановилась, чтобы взглянуть на него:

– Я могу читать и дальше, но все это не очень романтично, правда? Боюсь, что Эмили страдала меланхолией.

– Почему бы вам не найти что-нибудь более живое? А потом я бы прочел вам одно из моих любимых стихотворений.

– Хорошо, – Эри уселась поудобнее и принялась листать тонкую книжицу. Когда она нашла то, что искала, то понизила голос, чтобы придать ему, как она считала, чувственность:

Роза ласкала ее лепестком, грудь ее тихо вздымалась, Словно гуляка-ковбой под хмельком, Речь ее спотыкалась…

Взгляд Бартоломью автоматически опустился на аккуратную английскую блузку Эри, которая вздымалась и опускалась в ритме ее дыхания. Его пульс участился.

Что тебя гложет, девчушка моя,

Думал я денно и нощно,

Но встретил другую розочку я,

Была она столь непорочна!

Бартоломью наклонился ближе, сгорая от желания поцеловать ее раскрасневшиеся щеки и полные сочные губы, которые приковали к себе его взгляд.

… И алая щечка, пугливый сей взгляд,

И эта невинность святая

– Все то же, все то же, пятьсот раз подряд,

Как быстро все это растает!

Закончив читать, Эри подняла взор. У нее перехватило дыхание, когда она увидела пламя страсти в его темных глазах. Чувствуя неловкость, она закрыла книгу:

– Теперь ваша очередь.

– Очень хорошо, – он взял ее руку в свою и со значением посмотрел ей в глаза:

Моя возлюбленная заговорила, и сказала мне:

– Встань, любовь моя, мой единственный, и пойдем. Ведь зима уже позади, дождь прекратился и ушел; цветы распускаются на земле; пришла пора птицам петь, и пение горлицы уж слышно в наших краях .

Зачарованная глубоким гипнотическим резонансом его голоса, Эри следила за движениями его губ и хотела, чтобы они снова прижались к ее губам.

… и виноградная лоза со спелыми нежными плодами пахнет так хорошо. Поднимись, моя любовь, моя единственная, и пойдем.

После секундной паузы она сказала:

– Как красиво! Кто написал это? Я никогда этого раньше не слышала.

– Собственно, это цитата из Ветхого Завета.

Мечтательное выражение ее лица и тепло ее взора разожгли угли желания, тлевшие глубоко внутри него. Безжалостно он заглушил внутренний голос, который неизменно, начиная с пяти лет, предупреждал его о несчастьях и опасности. Он отныне был неподвластен страху. Господь свидетель, он был неподвластен даже беспокойству и заботе. В невероятной глубине ее голубых глаз он увидел желание такое же сильное, как и его собственное, и только это имело значение.

Медленно он привлек ее к себе. Эри затаила дыхание, тело ее стало, как воск, – он мог лепить из нее все, что ему заблагорассудится. Он усадил ее себе на колени, повернул к себе и закрыл ей рот долгим нежным поцелуем.

Целуя ее, он прошептал:

– А вот еще:

О, как прекрасно ощущенье…

Кончиком языка он стал подбираться к ее ушку…

Момента страсти зарожденья, Поцеловал мочку…

Где сердца два слились в одно, Вернулся к ее рту…

И быть им вместе суждено.

Ее рот приоткрылся, и он наполнил его своим языком, похищая ее сладость, как истосковавшийся по любви пират-разбойник. Он запустил свои ласковые жадные пальцы ей в волосы, разбрасывая заколки. Когда медовая масса их рассыпалась, он принялся покрывать жгучими поцелуями ее щеку, поднимаясь к виску, и зарылся лицом в длинные локоны, вдыхая их аромат.

Эри стонала и извивалась, сгорая от желания снова почувствовать его губы, его поцелуи. Она наслаждалась ароматом его губ, со слабым привкусом кофе и орегана, гладкой твердостью их поверхности и мягкостью чуточку более шершавого языка, который вновь проник в ее рот; у нее зазвенело в ушах. Одной рукой она обняла его, чувствуя напряженные мышцы спины и бугор позвоночника. Другая рука легла ему на плечо, встретив твердые бугры бицепсов. Исходящая от него сила расслабляла и возбуждала ее.

Губы Бартоломью, теперь еще более горячие и требовательные, вновь встретились с ее губами, одна рука его поддерживала ее голову, а пальцы переплелись с ее волосами. Желание ворочалось в нем, огромное, как скалы на побережье Орегона. Он чувствовал, как подводная неумолимая сила затягивает его, притупляя чувства. Инстинктивно он вынырнул, чтобы вдохнуть воздух.

Губы Эри алели, как ягоды клюквы в октябре, и слегка налились кровью от страсти. Ее голубые глаза приобрели оттенок той глубокой синевы, какой имеет фиалка на берегу ручья. Она была так красива, что даже просто глядя на нее, Бартоломью чувствовал комок в горле. Ощущение ее тела в его руках только усиливало его возбуждение. То чувство, которое, он испытывал, обнимая ее, дарило ему даже больше блаженства, чем он надеялся. Но физически он был возбужден сверх всяких мыслимых пределов. Если бы какой-нибудь мужчина попробовал бы отобрать Эри у него в этот момент, ему пришлось бы защищать свою жизнь.

Она застонала и попыталась вновь притянуть его губы к своим. Он с радостью подчинился, стараясь не обращать внимания на разгневанные вопли своей совести.

«Ты прикасаешься к тому, что тебе не принадлежит».

В ответ он лишь ласкал ее талию, крутой изгиб ее бедра. В его сознании промелькнула радостная мысль о том, что она не надела корсет.

«Ты не должен домогаться ее».

Большой палец его руки скользнул под полушарие ее груди.

«Подумай о Причарде».

Он услышал ее судорожный вздох и положил ей руку на грудь.

«Подумай о Хестер».

Она застонала от удовольствия, и он едва сдержал себя. Когда он пощекотал пальцем ее сосок, она обезумела. Ее губы впились в его, ее язык буйствовал, и ее грудь приподнялась, еще крепче прижимаясь к его руке.

«Нарушивший супружескую верность да будет предан смерти».

Оторвав свои губы от ее, он наклонил голову и захватил сосок губами через ткань ее английской блузки. Он услышал, как она быстро, со свистом втянула воздух, и почувствовал, как ее тело пронзила дрожь. Одним скользящим движением он приподнял ее с колен и положил рядом с собой на волчьей шкуре, облегчив себе доступ к ее сокровищам. Лаская рукой одну грудь, он, покусывая, целовал другую прямо через ткань ее блузки и сорочки. Это, конечно, не приносило полного удовлетворения, и, тем не менее, ему не хотелось отпускать ее даже для того, чтобы она убрала этот барьер.

Увлажненная ткань терлась о ее ставшую сверхчувствительной плоть, даря Эри ощущения, о которых она даже не подозревала. В ней кипели желания, понять или удовлетворить которые она не могла. Они пугали и восхищали ее одновременно.

– Бартоломью?

– Ммм! – он принялся за другую грудь.

– Я чувствую себя так… странно. Что вы со мной делаете?

– Я занимаюсь с тобой любовью, нимфа, разве тебе это не нравится?

– О да, очень нравится, – – она погладила его будто высеченное из камня лицо и почувствовала волнующий укол вечерней щетины на своих ладонях:

– Н-но я хочу… большего. Просто я не знаю, чего именно.