Не испытывая к нему ни малейшей жалости, Венеция решила попытаться выскочить из кареты и сбежать. Она откинула занавеску и всмотрелась в слепящий снег. Очертания деревьев и заборов едва можно рассмотреть. Но Венеция все же разглядела небольшой постоялый двор, обнесенный невысокой каменной стеной. Если она попытается выпрыгнуть из кареты, то скорее всего сломает шею.

Как же ей быть с Рейвенскрофтом? Он ведет себя как настоящий безумец.

– Рейвенскрофт, прошу вас. Давайте остановимся ненадолго, выпьем горячего чаю и обсудим все, как взрослые люди…

Карета сильно наклонилась набок, задержалась в этом положении на секунду, потом дернулась – и окружающий мир исчез. Венеция свалилась на Рейвенскрофта, который, в свою очередь, упал на запертую на щеколду дверь. В таком положении они пробыли очень недолго – раздался громкий треск, что-то сломалось, а потом уже не было ничего, кроме жуткой белизны и ледяного ветра.


Грегор вдавил монету в заскорузлую ладонь хозяина постоялого двора.

– Когда вы их видели?

Хозяин повертел в толстых пальцах золотую гинею, и сердце у него забилось быстрее. Он больше не тяготился тем, что ему приходится вести разговор, стоя на дороге в такой снегопад.

– Час назад, не более того, – ответил он.

Грегор невесело улыбнулся: появилась хоть какая-то надежда догнать беглецов.

Хозяин постоялого двора покачал головой:

– Карета пронеслась мимо нас с такой скоростью, словно за ней гнались все псы ада. В такой буран, подумать только! Мы глаза вытаращили, глядя на это.

– Они не остановились?

– Здесь нет, но будь я любителем держать пари, поставил бы на то, что они уж точно остановятся в Тоттингхеме, в гостинице «Белый лебедь». У них в конюшне можно разместить вдвое больше лошадей, чем у нас.

Грегор снова вскочил в седло.

– Спасибо вам за сведения, добрый человек, – поблагодарил он.

Хозяин кивнул в ответ, а потом еще долго смотрел вслед всаднику, который мчался по дороге с бешеной скоростью, что небезопасно в такую погоду. Выражение лица у этого торопыги не сулило ничего хорошего пассажирам кареты. Ему даже стало их жаль, но приятная тяжесть золотой монеты в кармане повернула его мысли в ином направлении, он вернулся в дом с широкой улыбкой, позвал жену и показал ей щедрый подарок проезжего.


Венеция очнулась и обнаружила, что лежит на спине, глядя на крутящийся снег; его хлопья падают ей на ресницы и щеки. Она замерзла, потому что долго пролежала на покрытой снегом земле, а шею ей холодили набившиеся за воротник влажные хлопья. Венеция осторожно пошевелила руками и ногами. Слава Богу, они целы и невредимы, только в голове шумит и болит спина.

– Мисс Оугилви?

Венеция повернула голову и увидела, что Рейвенскрофт старательно выковыривает снег из уха. Чуть поодаль завалилась в канаву опрокинутая карета; одно из колес разлетелось в щепки. Дверь, в которую выбросило Венецию и ее спутника, сорвалась с петель, и в карету набился грязный снег.

– Мисс Оугилви… Венеция… вы не ранены? Вы… – хриплым дрожащим голосом заговорил Рейвенскрофт, пробираясь к ней по снегу.

Венеция с его помощью встала на ноги.

– Со мной все в порядке, – сказала она. – Но лошади? Что с ними?

Рейвенскрофт обратил к ней мрачную физиономию.

– Они в таком виде, какого и следовало ожидать.

– Вот именно, – подтвердил грум, который приблизился к ним, сильно хромая. – Должен заявить, что сними все было отлично, пока этот малый не принялся гнать их во всю прыть.

Венеция больше не могла сдерживать свое возмущение.

– Совершенно верно, – сказала она. – Его следовало бы пристрелить за немыслимую, нелепую спешку. – Она подняла глаза на своего спутника и нахмурилась. Тонкая струйка крови стекала с его лба по лицу и дальше за воротник. – У вас кровь.

Рейвенскрофт тронул ладонью лоб, потом поднес руку к глазам и увидел темно-красные капли. Глаза у него закатились, и он в глубоком обмороке свалился на снег лицом вниз.

Венеция посмотрела на него с нескрываемой неприязнью.

– Очень мило. У нас в наличии разбитая карета и поверженный Рейвенскрофт, – произнесла она и обратилась к кучеру: – Давайте хотя бы перевернем его, чтобы он мог дышать.

– Как скажете, мисс, – без особого удовольствия ответил кучер, однако помог Венеции повернуть Рейвенскрофта.

Снегопад между тем все усиливался.

– Выпрягите одну из лошадей, пожалуйста. Я доберусь на ней за помощью в гостиницу, от которой мы отъехали не больше мили.

Кучер вытаращил на нее изумленные глаза:

– Но ведь вы женщина, мисс! А у нас даже нет верхового седла.

Венеция потуже затянула меховой воротник.

– Я в состоянии справиться с упряжной лошадью, с седлом она или без седла. За дело, нам надо поспешить.

– Ну хорошо, мисс, как прикажете. – Кучер начал было разворачивать лошадей, но вдруг остановился. – Вы не думаете, что его лордство скончался?

– О Господи, разумеется, нет! Он просто… – Глупый мальчишка. Болван. Идиот. Венеция едва удержалась от одного из этих определений. – Он скоро очнется. Побудьте при нем до моего возвращения.

Ощутив в ее голосе стальную нотку, кучер сделал то, что она ему велела, и Венеция тронулась в путь за подмогой.


– Да, мы их видели. – Мужчина повернулся и вгляделся в лицо Грегора сквозь падающий крупными хлопьями снег. – Они проехали мимо нас минут двадцать назад.

Грегор достал из кармана монету.

– Не задержались, чтобы поменять лошадей?

– Нет, хотя стоило бы. Их лошади совсем измучились, – ответил конюх, вручая Грегору поводья рослой гнедой кобылы.

Грегор уселся на только что оседланную лошадь.

– Позаботьтесь получше о моем коне. Я за ним вернусь через день или два, не позже.

– Позабочусь, хозяин! Не беспокойтесь.

– Спасибо. А кобылка-то у вас недурная.

– У нее сердце прямо золотое, а сильная, как бык. Не такая быстрая, но, будьте уверены, довезет куда надо, даже в такую непогоду.

– Отлично.

Грегор бросил конюху монету, и глаза у парня округлились, когда он увидел, что монета золотая.

– Благодарю вас, милорд! – воскликнул он, но Грегор не слышал. Он скакал во весь опор, низко пригнув голову от ветра и снега и крепко стиснув челюсти.

Конюх потрепал по холке измученного коня Грегора.

– Не знаю, за кем он гонится, но не хотел бы, чтобы он гнался за мной.


Ветер трепал мантилью и подол платья Венеции, от ветра стыли руки в перчатках. Снег валил так густо, что Венеция почти не видела дороги. Конь то и дело встряхивал своей большой головой, мокрые снежные комья летели Венеции в лицо, она отплевывалась, пытаясь смахнуть их. Если непогоду и в самом деле «наслал» Грегор, это нехорошо с его стороны. Ведь Грегор ее лучший друг, ради него она готова на все. Но сейчас ей необходимо как можно скорее покончить с нелепой передрягой и прийти на помощь матери.

Папа, безусловно, воспринимал положение мамы как самое отчаянное и, соответственно, говорил о нем как о таковом. Но папа воспринимал подобным образом и жизнь в целом.

У Венеции часто возникало желание, чтобы в их семье было поменьше драматизма. Хорошо, что хотя бы Грегор не склонен воспринимать все это всерьез и порой посмеивается над чересчур эмоциональными членами семьи Оугилви. Это помогает Венеции веселее смотреть в будущее и надеяться на перемены к лучшему.

Грегор – хороший товарищ. Он любит быструю верховую езду и охотно скачет вместе с Венецией по окрестным полям. Обладает острым чувством юмора и серьезными знаниями в различных областях; терпеть не может пустой болтовни и вступает в разговор, лишь когда ему есть что сказать. В противном случае предпочитает хранить молчание.

К тому же Грегор очень хорош собой. Даже загадочный шрам на щеке не портит его. Одна из подруг Венеции как-то призналась, что ей хотелось бы провести пальцами по этому шраму и поцеловать его… Нелепое желание, глупость какая-то, подумала Венеция, но почему-то ее бросило в жар.

Сквозь пелену падающего на землю снега она наконец различила очертания какого-то здания. С чувством глубокого облегчения Венеция подхлестнула коня и скоро уже въезжала под каменной аркой входа во двор. Двухэтажное здание гостиницы имело вид приветливый и опрятный, за стеклами окон виднелись тюлевые занавески, из каждой трубы на крыше валил дым.

Венеция спешилась, увидев, что от конюшни к ней быстрым шагом направляется конюх и что глаза у него широко раскрыты от изумления. Не прошло и нескольких минут, как она уже стояла у жарко пылающего камина в общем зале гостиницы с чашкой горячего чая в ладонях и рассказывала свою историю владельцам гостиницы, мистеру и миссис Тредуэлл.

Венеция рада была услышать, что в гостинице есть две свободные комнаты; третью комнату для постояльцев занимали некая вдова и ее компаньонка. Едва Венеция упомянула о том, что их карета перевернулась, как мистер Тредуэлл, невысокий коренастый мужчина с веселыми искорками в глазах, собрался в дорогу и отправился на помощь, не расспрашивая о подробностях.

Миссис Тредуэлл, высокая, худая и угловатая женщина с жесткими седыми волосами, которые никак не хотели укладываться в аккуратный пучок и торчали во все стороны, затараторила о том, как замечательно, что под их скромным кровом соберется так много гостей; при этом она с пристальным вниманием разглядывала Венецию, как бы оценивая про себя стоимость ее отороченной горностаем мантильи и перчаток из оленьей замши.

– Бог мой, да вы, наверное, приехали прямиком из Лондона! На вас такие красивые вещи!

– Да, мы из Лондона. Мы…

– Мы? – переспросила хозяйка.

– Да, я и… – Венеция запнулась, в голове у нее молнией промелькнула мысль, насколько скандальным может показаться то, что она путешествует наедине с неженатым мужчиной. – Мы с братом едем к моей… к нашей бабушке.

Взор миссис Тредуэлл прояснился.

– Тогда все в порядке. Мы с мистером Тредуэллом не могли бы закрыть дверь перед кем бы то ни было, особенно в такую погоду, но никогда не помогаем беглецам.

– Разве беглецы пользуются этой дорогой? – спросила Венеция, нахмурив брови.

– Само собой, детка! Вы, конечно, слышали о Гретна-Грин? Все беглецы направляются туда по северной дороге.

– Я, конечно, слышала о Гретна-Грин, но ведь это не…

Венеция бросила взгляд на заснеженную дорогу. Покидая Лондон, они двигались в верном направлении. Но потом погода стала портиться, а Рейвенскрофт вызывал все больше подозрений. Венеция забыла о необходимости почаще выглядывать в окно и не заметила, что едут они вовсе не по той дороге, которая ведет к дому бабушки. Вполне возможно, что они свернули на северную дорогу. Незачем…

Тут в голове у нее словно что-то щелкнуло, и все встало, на свои места. Они вовсе не едут к бабушке. Они свернули на северную дорогу и едут в Гретна-Грин. Она похищена – и надо же кем? Рейвенскрофтом!

У Венеции задрожали колени. Хорошо, что за спиной у нее находилась скамья, и когда колени у Венеции подогнулись, она быстро села.

Брови у миссис Тредуэлл взлетели вверх едва не до самых волос.

– Мисс! Что с вами?

Венеция открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Гулкие удары сердца отдавались у нее в ушах. Она ощутила внезапный приступ тошноты.

– Вы побледнели, мисс! Что с вами?

Венеция с трудом проговорила:

– Не могу понять… У меня вдруг закружилась голова.

Супруга хозяина гостиницы сочувственно причмокнула языком.

– На вас лица нет, мисс… – Миссис Тредуэлл запнулась. – Извините, я не расслышала ваше имя.

Венеция улыбнулась. Гнев вернул ей силы.

– Это я должна просить извинения. Мне следовало представиться. Я мисс… Уэст, – сообщила она с секундной запинкой. – Мне все еще холодно. Могу я попросить еще чашку чая?

– Ох, Боже мой! Я сию минуту сбегаю и поставлю чайник. Ваш брат тоже захочет выпить горячего чая, когда приедет сюда.

Венеция хотела только одного – надрать Рейвенскрофту его большие, по-дурацки оттопыренные уши, но она пробормотала вежливое согласие, и хозяйка удалилась из комнаты. Как только за ней закрылась дверь, Венеция вскочила на ноги и заметалась по комнате. Черт побери, что задумал Рейвенскрофт? Она не желает выходить замуж, и ему вряд ли удастся ее к этому принудить. Где угодно найдется куча людей, которые поспешат на помощь кричащей женщине, а она закричит, да еще как!

Даже Рейвенскрофт не может быть настолько глуп. Венецию охватила ярость. Едва со двора донесся шум, она кинулась к окну и увидела какой-то рахитичный экипаж. На переднем сиденье, закутанный так, что казался вдвое толще своего объема, восседал мистер Тредуэлл, рядом с ним колыхался Рейвенскрофт. Конюх, держа в руках поводья сильно хромающей упряжной лошади, занимал заднее сиденье, на котором лежал и багаж.