Встав на колени, она стала вытирать следы рвоты с рубашки Брюса. «Пошлю Иеремию за доктором, – подумала она. – Он-то, по крайней мере, знает, что нужно делать».

Когда она попыталась заставить Брюса выпить отвара из трав, он оттолкнул кружку и выругался.

– Воды! Пить хочу, ужасно хочу пить!

Он высунул язык, стараясь облизнуть губы, и Эмбер увидела, что язык распух и покраснел.

Она принесла кувшин холодной воды из кухни, и Брюс выпил три кружки подряд, жадно глотая воду, потом с глубоким вздохом снова откинулся на постель. Подождав некоторое время, Эмбер снова взбежала наверх и постучала в комнату слуг. Не получив ответа, она распахнула дверь.

В комнате никого не было. На полу валялась грязная одежда, но раскрытый шкаф был совершенно пуст, так же как выдвинутые ящики комода. Слуги собрали свои вещи и ушли.

– Удрали, смылись! – пробормотала Эмбер. – Да покарает Господь этих неблагодарных тварей!

Она сразу бросилась вниз по лестнице, потому что боялась оставлять Брюса одного даже на минуту,

Он лежал неподвижно и что-то бессвязно бормотал, казалось, в бреду. Эмбер намочила платок холодной водой и положила ему на лоб, поправила простыни и одеяла, вытерла пот. Потом начала прибирать в комнате: подняла брошенную одежду и повесила просушить на спинки стульев, принесла ведро на случай, если его снова вырвет, а также серебряный ночной горшок. Она работала не останавливаясь, не давая себе времени для размышлений.

Было уже почти десять, и улицы опустели, лишь изредка слышался шум проезжавшей кареты да крик мальчика-посыльного. Вскоре до Эмбер донесся звон колокольчика ночного сторожа и его слова нараспев:

– Одиннадцатый час прекрасной летней ночи, и все спокойно!

Брюса рвало еще дважды, и Эмбер подносила ему ведро, помогала сесть, закрывала грудь чистым белым полотенцем. Когда он пытался встать с постели, она силой укладывала его снова; она поднесла ему горшок и тут увидела большую красную опухоль в паху – это было начало бубонной чумы. Рухнула последняя надежда.

Глава тридцать четвертая

Ночь тянулась невероятно медленно.

Эмбер навела в комнате порядок и принесла свежей воды из большого бочонка, стоявшего в кухне, умыла лицо, почистила зубы, энергично расчесала волосы и выкатила из-под кровати низкую кушетку на колесиках. Она улеглась, но чувство вины продолжало преследовать ее: только она начинала погружаться в сон, как резко вздрагивала и просыпалась от мысли, что с Брюсом случилось что-то ужасное.

Но когда вставала и подходила к нему со свечой в руке, то видела, что Брюс лежит, как и раньше, беспокойно ворочается и бормочет неразборчиво, а лицо искажено гневом и отчаянием. Она не могла понять, в сознании он или нет, потому что, хотя глаза оставались приоткрытыми, он, казалось, не слышал ее, когда она к нему обращалась, и вообще не замечал ее присутствия. Порой среди ночи его потливость прекращалась, кожа становилась сухой и горячей, шея краснела, пульс учащался, дыхание становилось прерывистым, иногда он кашлял.

Часа в четыре начало светать, и Эмбер решила больше не ложиться, хотя глаза у нее щипало, а голова кружилась от усталости. Она надела сорочку, нижнюю юбку, туфли на высоком каблуке и платье, которое надевала накануне и которое без корсажа не могла застегнуть спереди. Она торопливо провела гребнем по волосам, сполоснула лицо, но не стала ни пудриться, ни приклеивать мушки. Ей впервые было безразлично, как она выглядит.

В комнате стоял тяжелый запах – все окна были закрыты. Эмбер не боялась прохлады, но она, как и многие, верила, что ночной воздух смертелен для заболевшего человека. Кроме того, она придерживалась деревенской приметы, что, если в доме есть больной, смерть не может проникнуть за порог, когда все двери и окна плотно закрыты и заперты. Дурной запах был очень сильным, Эмбер поняла это, только когда раскрыла дверь в гостиную и вдохнула свежего чистого воздуха. Тогда она разожгла в спальне камин и бросила туда пригоршню сушеных ароматных трав.

Потом заправила кушетку, на которой спала, и задвинула ее обратно под кровать. Брюс выглядел спокойнее, чем раньше. Эмбер вынесла помойное ведро и горшок, вылила содержимое во дворе. Затем вышла еще дважды и принесла свежей воды. Ей давно не приходилось заниматься простой домашней работой, и сейчас она подумала, как же это утомительно и тяжело.

Брюс по-прежнему мучился жаждой, и, хотя Эмбер подавала ему кружку за кружкой, жажда не проходила. Вскоре его вырвало этой водой. Его рвало снова и снова, и с таким надрывом, что казалось, он изрыгнет собственные внутренности. И каждый раз после приступа рвоты он сильно потел, был измученным, почти терял сознание. Эмбер подставляла ему ведро, поддерживала за плечи и наблюдала за ним с ужасом и жалостью.

«Он может умереть! – думала она, держа миску у его подбородка. – Он может умереть, я знаю! О! Эта проклятая, мерзкая чума! Ну почему она обрушилась на нас! Почему он заразился? Почему именно он а не кто-нибудь другой!»

Вот он снова откинулся на подушки, лег на спину; и неожиданно для себя Эмбер прильнула к нему, потрогала его руки – мускулы были по-прежнему крепкими и твердыми под загорелой кожей. Эмбер заплакала, крепко сжимая его, словно стараясь не отдать его Смерти. Она повторяла его имя вперемешку с проклятиями и словами любви, ее рыдания становились все отчаяннее, пока не превратились почти в истерику.

Из этого приступа острой жалости к себе и исступленного отчаяния ее вернул к. реальности Брюс: он погладил ее по волосам и приподнял ее голову. Залитое слезами лицо, искаженное рыданиями и стыдом за сказанные слова…

– Эмбер…

Его язык распух так, что еле умещался во рту, его покрывал толстый слой беловатого налета, края оставались красными и блестящими. Взгляд был тусклым, однако было заметно, что впервые за прошедшие часы он узнал ее и сейчас старался собраться с мыслями и высказать их.

– Эмбер… почему… почему ты не уехала? Эмбер взглянула на него, как. загнанное животное.

– Я уезжаю, Брюс. Уезжаю. Я уже уезжаю.

Она сделала движение руками, но сдвинуться с места не могла.

Он отпустил ее волосы, глубоко вздохнул и откинул голову.

– Да хранит тебя Господь. Иди же, пока… – Слова едва можно было разобрать. Он почти затих, хотя продолжал тихо бормотать.

Эмбер медленно и осторожно отодвинулась, ее охватил страх, ибо она слышала немало историй о том, что больные чумой сходят с ума. Ее прошиб пот облегчения, когда наконец она встала на ноги и оказалась вне его досягаемости. Но слезы прекратились, и Эмбер осознала, что, если она хочет хоть чем-то помочь Брюсу, ей надо держать себя в руках, делать все, чтобы облегчить его страдания, и молиться Богу, чтобы он не умер.

Эмбер снова решительно взялась за работу.

Она умыла лицо и руки Брюсу, расчесала ему волосы – он был без парика, когда она встретила его на пристани, – разгладила простыни и положила свежий холодный компресс ему на лоб. От жара у него запеклись и начали растрескиваться губы, и Эмбер смазала их жиром. Потом принесла чистые полотенца, собрала грязную одежду в большой мешок, хотя знала, что никакая прачка не станет это стирать, если узнает, что в доме чума. Все это время она не спускала глаз с Брюса, старалась понять его бормотанье и предугадать каждое желание.

Часов около шести улицы начали оживать. В доме напротив приказчик опустил ставни на окнах своей галантерейной лавки, прогромыхала коляска, послышался знакомый призыв: «Молоко, кому молоко?»

Эмбер распахнула окно.

– Подождите! Мне нужно молоко! – Она взглянула на Брюса, схватила несколько монет с туалетного столика и бросилась на кухню за кувшином, потом торопливо спустилась по лестнице. – Налейте мне галлон, пожалуйста.

Девушка-молочница, розовощекая и пышущая здоровьем, была одной из тех, кто ежедневно приходил из деревни Финзбери или Кларкенуэлл. Она улыбнулась Эмбер, сняла коромысло с плеч, чтобы налить молока.

– Сегодня опять будет жаркий денек, как пить дать, – завела она дружелюбный разговор.

Эмбер прислушивалась к звукам из спальни – она оставила окно чуть приоткрытым – и ответила рассеянным кивком. В этот момент раздался мощный низкий удар колокола. Это был похоронный звон, он прозвучал трижды: где-то в ближайшем приходе умирал человек, и те, кто слышал колокол, молились за его душу. Эмбер и молочница обменялись взглядами, закрыли глаза и пробормотали молитву.

– Три пенса, мэм, – сказала девушка, и Эмбер заметила, что та окинула ее черный халат быстрым подозрительным взглядом.

Эмбер дала ей три пенса, подхватила тяжелый кувшин и пошла к дому. В дверях она обернулась:

– Вы завтра придете сюда?

Молочница надела коромысло на плечи и уже отошла на несколько футов.

– Нет, не приду, мэм. Я пока в город не буду приходить. Ведь как знать – а вдруг в доме лежит чумной. – Она снова подозрительно оглядела Эмбер.

Эмбер повернулась и вошла в дом. Брюс лежал так, как она оставила его, но только она вошла, его снова начало рвать, и он попытался сесть. Она поднесла ведро. Его глаза из красных стали желтыми и глубоко запали в глазницы. Казалось, он вовсе ничего не осознавал, не слышал и не видел Эмбер, двигался и действовал только инстинктивно.

Эмбер сделала еще несколько покупок в тот день: купила сыру, масла, яиц, капусты, лука, салата, головку сахара, фунт бекона и немного фруктов.

Она выпила молока, съела кусок холодной утки, оставшейся от вчерашнего ужина но, когда она предложила поесть Брюсу, он не ответил, а когда она поднесла кружку молока к его губам, он оттолкнул ее. Эмбер не знала: то ли настаивать, чтобы он поел, то ли нет – и решила, что лучше подождать прихода доктора, – она надеялась, что доктор пройдет мимо, ее дома. Доктора ходили с тростями с позолоченным набалдашником, чтобы их можно было легко опознать. Конечно, теперь, когда докторов вызывают чуть ли не каждый час днем и ночью, он не скоро явится. Эмбер могла бы сама сходить за доктором, но боялась надолго оставить Брюса одного.

Когда Брюса вытошнило в очередной раз, она заметила в его рвоте кровь. Это страшно напугало ее, и она решила, что больше ждать нельзя: взяла ключи, вышла из дома и направилась по улице туда, где однажды видела вывеску доктора. По пути ей приходилось пробиваться сквозь толпы посыльных, разносчиков и мелких торговцев. Каждая проехавшая коляска оставляла за собой облако пыли, и Эмбер ощутила вкус гравия во рту. Какой-то приказчик отпустил в ее адрес сомнительный комплимент, что напомнило ей о незастегнутом халате; старик нищий с гнойными болячками на руках и лице потянулся к ней, чтобы схватить за юбки. Она миновала три дома с красными крестами над входом и со стражниками у ворот.

Эмбер задыхаясь подбежала к дому доктора и нетерпеливо постучала молотком в дверь, а когда ей не ответили, яростно и долго стала барабанить по ней. Она подхватила юбки и собралась уходить, когда дверь отворила женщина, державшая в руках пузырек с лекарством. Она с подозрением уставилась на Эмбер.

– Где доктор? Мне нужно немедленно увидеть его!

Женщина ответила ей холодно, будто недовольная, что ее потревожили:

– Доктор Бартон на вызовах.

– Пришлите его сразу же, когда он вернется. Дом с эмблемой плюмажа на Сент-Мартин Лейн, вверх по улице и потом за угол…

Она подняла руку и показала, как пройти, потом повернулась и побежала, прижимая руку к левой стороне груди, где ощущала резкую боль. К ее великому облегчению, она увидела, что Брюс по-прежнему лежит, но его рвало еще раз, и опять с кровью.

С нетерпением она стала ждать прихода доктора: сотню раз выглядывала в окно и вполголоса ругала доктора за медлительность. Он явился только к полудню, и Эмбер бегом спустилась с лестницы, чтобы встретить его.

– Слава Господу, что вы пришли! Скорее! – Она бросилась обратно в дом.

Доктор был старым усталым человеком, он курил трубку и не торопясь последовал за ней.

– Поспешность здесь не помажет, мадам.

Она обернулась, резко взглянула на доктора, возмущенная тем, что тот, очевидно, не считает пациента особенно важной персоной. Но тем не менее Эмбер почувствовала облегчение, что доктор все-таки пришел. Он, конечно же, скажет, что с Брюсом, и посоветует, что ей надо делать. Обычно она разделяла распространенное недоверие к врачам, но сейчас была готова верить самым пустым словам любого мошенника и шарлатана.

Она подошла к постели больного раньше доктора, остановилась и ждала, пока тот медленно входил в комнату. Брюс беспокойно метался и бормотал что-то неразборчивое. Доктор Бартон остановился за несколько футов от постели и поднес платок к носу. Минуту он молча смотрел на больного.

– Ну? – требовательно спросила Эмбер. – Как он?

Доктор чуть пожал плечами.

– Мадам, вы просите невозможного. Я не знаю. Бубонная опухоль образовалась?