Тело успокаивается. Слезы высыхают. Лицо застывает как маска, взгляд падает на

грузовик. Руки онемели. Я даже не ощущаю, сижу я или стою.

— Что с водителем? — спокойно и сдержанно спрашиваю я.

— Простите?

— Что с водителем грузовика?

— Он умер, мэм.

— Хорошо, — говорю я ему. Наверное, звучит это дико.

Полицейский кивает. Мы словно заключаем с ним молчаливый договор: он

притворяется, что не слышал моих слов, я — что не желаю другому человеку смерти. Но я

не жалею о сказанном.

Он берет меня за руку и ведет к полицейской машине. Потом включает сирену,

чтобы проехать по загруженным дорогам, и улицы Лос-Анджелеса мелькают у меня перед

глазами как на перемотке. Они никогда еще не выглядели такими уродливыми, как сейчас.

В больнице полицейский усаживает меня в приемной. Меня так сильно трясет, что

кресло трясется вместе со мной.

— Мне нужно вернуться, — говорю я полицейскому. — Мне нужно вернуться

туда! — уже кричу я. Затем замечаю его именной бейдж. Офицер Эрнандес.

— Я понимаю. Сейчас я постараюсь узнать для вас, что смогу. К вам пришлют

социального работника. Я скоро вернусь.

Он с кем-то говорит, но я не прислушиваюсь. Мои мысли далеки от него, и я просто

сижу, уставившись в противоположную стену. Я чувствую, что моя голова качается из

стороны в сторону. Чувствую, как встаю и иду к посту медсестры, но меня останавливает

вернувшийся офицер Эрнандес. Рядом с ним низкорослый мужчина средних лет в голубой

рубашке. С красным галстуком. Этот идиот наверняка зовет его «галстуком власти». Тот у

него наверняка что-то вроде талисмана на хороший день.

— Элси, — произносит он.

Должно быть, я назвала офицеру Эрнандесу свое имя. Не помню, когда это сделала.

Мужчина протягивает мне руку для рукопожатия. Я не вижу причин для

формальностей посреди трагедии. Его рука остается висеть в воздухе. До сегодняшнего

дня я бы никогда не отказалась пожать чью-либо руку. Я хороший человек. Иногда даже

слишком слабовольна. Я не из тех, кого называют грубыми и несдержанными.

— Вы — жена Бена Росса? У вас с собой водительское удостоверение? —

спрашивает меня он.

— Нет. Я… выбежала из дома. Я не… — Я опускаю взгляд на свои ноги. У меня

даже обуви нет, и он думает, что я захватила с собой права?

Офицер Эрнандес уходит. Медленно и скованно. Он, видно, чувствует, что его

работа здесь закончена. Как бы мне хотелось быть им. Уйти от всего этого и вернуться

домой. Я бы вернулась к своему мужу и теплой постели. К своему мужу, теплой постели и

тарелке с треклятыми Фрути-пеблс.

— Боюсь, мы пока не можем пустить вас к мужу, Элси, — говорит мужчина в

красном галстуке.

— Почему?

— Им заняты врачи.

— Он жив? — кричу я. Как быстро окрыляет надежда.

— Нет, простите, — качает головой мужчина. — Ваш муж умер чуть раньше. Он

состоял в списке доноров органов.

6

Я ощущаю себя так, будто стою в лифте, стремительно падающим вниз. Они

разбирают моего мужа на части и отдают их другим людям. Они разбирают его на части.

Помертвев, я опускаюсь на стул. Мне хочется кричать на этого мужчину и

требовать, чтобы меня пустили внутрь. Пустили к нему. Хочется вбежать через двойные

двери в операционную и найти его, обнять его. Что они делают с ним? Но я оцепенела. Я

тоже умерла.

Мужчина в красном галстуке ненадолго уходит и возвращается с горячим

шоколадом и тапками. Все мои чувства притуплены. Я ощущаю себя запертой в ловушке

собственного тела, отделенной от всех вокруг меня.

— У вас есть кто-нибудь, кому мы можем позвонить? Родителям?

Я мотаю головой.

— Анне, — отвечаю я. — Мне нужно позвонить Анне.

Он кладет ладонь на мое плечо.

— Вы можете записать телефонный номер Анны? Я ей позвоню.

Я киваю, и он протягивает мне лист бумаги и ручку. У меня уходит целая минута на

то, чтобы вспомнить ее номер. Я ошибаюсь в цифрах несколько раз, но, отдавая лист

мужчине, почти уверена, что в конечном итоге написала номер правильно.

— А Бен? — спрашиваю я, сама не зная, что имею в виду. Просто… я пока не могу

смириться. Я еще не достигла фазы «позвони кому-нибудь, чтобы ее забрали домой и

присмотрели за ней». Мы должны бороться, правда? Я должна найти и спасти его. Как

мне его найти и спасти?

— Медсестры позвонили его ближайшему родственнику.

— Что? Я его ближайший родственник.

— Видите ли, в его водительском удостоверении указан округ Ориндж. Мы

должны оповестить о произошедшем его семью.

— И кому вы позвонили? Кто приедет? — Однако я уже сама знаю, кто.

— Я постараюсь это узнать. А сейчас я позвоню Анне и сразу вернусь, хорошо?

Я киваю.

Здесь, в приемной, я вижу и слышу других ожидающих. Кто-то выглядит

печальным, но большинство — в полном порядке. Мама с дочкой читают книгу.

Парнишка прижимает к лицу пакет со льдом, рядом с ним раздраженный отец. Парочка

подростков держится за руки. Не знаю, для чего они здесь, но, судя по улыбкам на их

лицах и тому, как они милуются друг с другом, у них явно нет ничего страшного, и мне…

мне хочется на них наорать. Хочется сказать им, что в реанимационном отделении

оказывают экстренную помощь серьезно пострадавшим, и нечего тут сидеть с такими

счастливыми и беззаботными лицами. Хочется сказать, чтобы они катились домой: пусть

лучатся счастьем где-нибудь в другом месте, а не передо мной. Я не помню, каково это —

быть такой же счастливой, как они. Я даже не помню, каково быть той, кем я была до

того, как всё это случилось. Всё, что я чувствую сейчас — переполняющий меня ужас. И

еще злость на двух придурошных голубков, лыбящихся друг другу прямо передо мной.

Ненавижу их и ненавижу чертовых медсестер, для которых этот день не стал

самым худшим днем в их жизни. Они спокойненько живут себе дальше. Кому-то звонят,

копируют документы, попивают кофе. Я ненавижу их за то, что они могут пить кофе в

такое время. Я ненавижу всех в этой долбаной больнице за то, что они не несчастны.

Мужчина в красном галстуке, вернувшись, сообщает, что сюда едет Анна. Он

предлагает до ее приезда посидеть со мной. Я пожимаю плечами. Пусть делает, что хочет.

Его присутствие не приносит мне утешения, но останавливает от того, чтобы вскочить,

подбежать к кому-нибудь и наорать на него за то, что в такой ужасный момент он поедает

шоколадный батончик. Мои мысли переносятся к рассыпанным на дороге Фрути-пеблс. Я

знаю, что хлопья всё еще будут там лежать, когда я вернусь домой. Знаю, что никто не

уберет их, так как никто не может знать, как ужасает меня возможность снова их увидеть.

Затем приходит мысль о том, по какой глупой причине умер Бен. Он умер из-за Фрути-

7

пеблс. Это было бы смешно, если бы не было так… Нет, это никогда бы не было смешно.

Ничего в этом смешного нет. Не смешно даже то, что я потеряла мужа из-за своего

пристрастия к детским хлопьям, продающимся в коробках с изображением героев

мультсериала «Флинстоуны»2. Ненавижу себя за это. Саму себя я ненавижу больше всего.

Показывается взволнованная Анна. Я не знаю, что ей по телефону сказал мужчина

в красном галстуке. Он поднимается и идет поприветствовать ее, когда она кидается в

мою сторону. Я вижу, как они о чем-то говорят, но не слышу их. Их разговор занимает

какие-то секунды, после чего Анна подбегает ко мне и обнимает. У меня нет сил, чтобы

поднять руки и обнять ее в ответ. Я одеревенела, и это самое безответное объятие на

свете.

— Мне так жаль, — шепчет Анна мне на ухо, и я расклеиваюсь в ее руках.

Я не хочу сдерживать себя и не желаю прятать свою боль. Я вою в приемной,

рыдаю и скулю в грудь подруги. В любое другое время я бы немедленно убрала лицо от

ее бюста. Я бы почувствовала неловкость, если бы уткнулась губами в столь сексуальную

часть ее тела, но сейчас секс кажется чем-то банальным и глупым. Чем-то, чем всякие

болваны занимаются только от скуки. А те счастливые подростки-голубки вероятно

занимаются им из спортивного интереса.

Объятия Анны не утешают меня. Слезы брызжут из глаз, словно я выдавливаю их

из себя, но это не так. Они сами текут. И я даже не ощущаю печали. Я чувствую такое

опустошение, что мои собственные слезы кажутся мне жалкими и глупыми.

—Мне так жаль, Элси. Ты видела его?

Я не отвечаю. Кажется, мы долгие часы сидим на полу в приемной. Я то реву

белугой, то практически ничего не ощущаю. Я долго лежу в руках Анны, не потому что не

могу подняться, а потому что не хочу смотреть ей в лицо. Через какое-то время Анна

встает, прислоняет меня к стене и, подойдя к посту медсестры, начинает кричать.

— Когда вы, наконец, дадите нам увидеть Бена Росса? — орет она на сидящую за

компьютером молоденькую латиноамериканку.

— Мэм… — начинает медсестра, вставая, но Анна ее обрывает:

— Не надо мне мэмкать. Скажите мне, где он? Пустите нас к нему!

К ней подходит мужчина в красном галстуке.

Они с Анной переговариваются несколько минут. Я вижу, как он пытается

прикоснуться к ней, успокоить ее, но она дергает плечом, не давая ему к ней

притронуться. Он лишь выполняет свою работу. Все здесь лишь выполняют свою работу.

Куча придурков.

Через входные двери вносится пожилая женщина лет шестидесяти. Ее лицо

волнами обрамляют рыжевато-каштановые волосы, по щекам текут слезы, смешанные с

тушью. На груди завязана черно-коричневая шаль, через плечо перекинута коричневая

сумочка. Она сжимает в руках салфетки. Мое горе так подкосило меня, что я не

озаботилась салфетками. Я настолько не владею собой, что вытираю сопли о воротник и

рукава. И развожу у ног на полу лужи слез.

Женщина подбегает к стойке регистрации, а потом опускается на стул. На краткий

миг она поворачивается лицом ко мне, и я сразу же ее узнаю. Я смотрю на нее и не могу

отвести взгляд: она — моя свекровь, и в то же время совершенно чужой мне человек. Я

видела ее снимок в фотоальбоме, но она никогда не видела моего лица.

Отлепившись от стены, я иду в уборную. Я не знаю, как представиться ей. Не знаю,

как сказать ей, что мы обе здесь из-за одного мужчины. Что мы обе скорбим, потеряв

одного и того же человека. Я разглядываю свое отражение в зеркале. Лицо покраснело и

опухло. В глазах полопались сосуды. Я смотрю на свое лицо и думаю о том, что у меня

был тот, кто это лицо любил. А теперь его нет. И больше никто мое лицо не любит.

2 «Фли нтсто уны» — американский комедийный мультсериал, рассказывающий о жизни Фреда Флинтстоуна

и его друзей в каменном веке.

8

Выйдя из уборной, я не вижу своей свекрови. Кто-то хватает меня за руку. Я

оборачиваюсь — это Анна.

— Ты можешь войти, — говорит она и ведет меня к мужчине в красном галстуке,

который ведет меня через двойные двери.

Он спрашивает, хочу ли я, чтобы он вошел в палату вместе со мной. С чего бы мне

этого хотеть? Я его только что встретила. Он ничего для меня не значит. А мужчина в

комнате значит для меня всё. Ничто не может облегчить боль от потери всего. Я

открываю дверь. В комнате есть кто-то еще, но я вижу только тело Бена.

— Вы что?! — сквозь слезы спрашивает моя свекровь. Тихо и испуганно.

Не обращая на нее внимания, я обнимаю лицо мужа ладонями. Его кожа холодна.

Веки закрыты. Я больше никогда не увижу его глаз. Их вообще могли у него забрать. Я не

могу на него смотреть. Не хочу этого знать. На его лице ссадины, и я не знаю, что это

значит. Это значит, что перед смертью ему было больно? Он умер в одиночестве на