— Розалинда не имеет к этому никакого отношения. Это в честь тебя, — твердо заявил он. — Ты моя леди Руссетт. Моя рыжеволосая жена. Я придумал это имя ночью, когда ты спала, и сразу понял, что ты в моей памяти навсегда останешься под ним. — Он укрепил факел в подставке и взял ее за подбородок. — Только утром я понял все значение этого имени. Я попросил каменщиков вырезать наши инициалы над каждой дверью. Ведь камень вечен, как вечна моя любовь. Ты мок настоящая жена, Руссетт. Ты моя леди Р.

— Но это невозможно! В книге говорится…

— Ничего подобного. Разве ты не помнишь, как там написано? — Он зашел в комнату для гостей и вышел оттуда с путеводителем. Протянув его Селине, он предложил: — Прочти сама, дорогая. И скажи, что там написано.

Селина взяла книжку трясущимися руками.

— Нет, не может быть. Я не леди Р. Это Розалинда. — Она открыла нужную страницу, где говорилось о Растоне, его жене и их сыне. — Ага, вот здесь. — И она начала читать вслух: — «Во времена средневековья летописцы редко записывали имена женщин, поскольку не считали их столь же значимыми фигурами, как мужчины, с точки зрения влияния на ход истории. И это касается жены сэра Гастона де Варенна. До нас дошел лишь ее инициал „леди Р.“. Эта чета оставила…»

— Перечти эту строчку.

— «Эта чета оставила малоизвестный, но важный след…»

— Не эту, чуть выше.

Она нахмурилась, все еще не понимая, и снова посмотрела в текст:

— «До нас дошел лишь ее инициал „леди Р.“.

— Еще раз.

Сердце Селины забилось в бешеном ритме.

— «До нас дошел лишь ее инициал „леди Р.“.

— Здесь указана лишь одна буква. И она не относится к Розалинде, — с торжеством заявил он. — Мы сами придумали за летописцев, что я был женат на леди Розалинде. Ведь в книге об этом не сказано. Моя жена — ты. — Он провел рукой по ее волосам. — Это у нас с тобой будет сын, который спасет жизнь королю. Это тебя, Руссетт, я люблю. И не полюблю больше никого.

Книжка выпала из ослабевших пальцев Селины и хлопнулась в каменную крошку, покрывавшую пол. Ведь в детстве, глядя на вырезанные на стенах вензеля, она мечтала о рыцаре, скачущем вместе с ней на боевом коне… о любви, такой сильной, что о ней будут помнить спустя века…

Она приникла к Гастону, сжимая его в объятиях, чувствуя, как сердце разрывается от радости.

— О Боже, все осуществилось! — всхлипывала она.

— Это означает, что ты вернешься ко мне. — Его руки крепко держали ее, теплое дыхание шевелило волосы. — Ты должна найти способ вернуться, Руссетт. Пусть это займет месяцы, даже годы. Ты должна найти в твоем времени людей, которые помогут тебе вернуться. Среди школяров или…

— Ученые, — пробормотала она, уткнувшись ему в грудь. — У моих родных много знакомых среди ученых. Астрономов, физиков. Я поговорю со всеми, кто согласится меня выслушать. Я найду способ вернуться! Я вернусь! Гастон, все должно получиться. — Надежда воскресла, от волнения Селина дрожала, и если бы Гастон не поддержал ее, она, наверное, упала бы на грязный пол.

— Конечно, ты найдешь способ. Ты попадешь домой, тебя там вылечат, а потом вернешься сюда. Потому что нам это на роду написано. — Он наклонился и крепко поцеловал ее. — Нам на роду написано быть вместе.

Она таяла от его поцелуя, от его непоколебимой убежденности в успехе, от его огромной любви. В первый раз она почувствовала уверенность: ничто не сможет разлучить их.

— В твоей книге сказано, что мы должны назвать его Сореном. — Гастон стоял в кухне возле пылающего очага и держал в руке кубок с вином. — Так звали моего отца.

— Мне нравится, — ответила Селина, перемешивая в миске лук, уксус и перец для острой приправы. Большинство слуг, включая лучших поваров, уехали, и она решила сама похозяйничать и приготовить им обед. Найдя немного мяса и сыра, она начала готовить энчиладас — блинчики с начинкой. — Это будет хорошей памятью о твоем отце. Сорен де Варенн. Хорошее, гордое имя!

— Для гордого, отважного сына.

Задумчивый тон Гастона вызвал у Селины, улыбку. Она уже представляла себе их сына — такого же высокого и красивого, как отец, растущего в доме, полном любви.

— Для второго ребенка сама выбери имя, — с довольным видом разрешил Гастон.

— Может быть, Дуизил? — предложила Селина, пряча улыбку. — Или Союз Луны?

— Такие имена у вас в ходу? — Он уже не выглядел таким довольным.

— Еще как! — подтвердила она, стараясь выглядеть серьезной. — Еще есть распространенное имя Вупи. А девочку можно назвать Зоуи.

— Мою дочь будут звать… Зоуи?

— Можем составить имя из нескольких слов. Вупи-Зоуи де Варенн, — размышляла она, продолжая мешать соус. — Гм, мне бы понравилось: миледи Вупи-Зоуи.

Гастон выглядел совершенно обескураженным. Она уставилась в миску и закусила губу, чтобы не расхохотаться.

— Миледи Вупи-Зоуи, — эхом произнес он. Она не отрывала взгляд от стряпни.

— Да. А может, Вупи Широкая река. Или Вупи Диванная подушка? — Она подняла глаза и сделала непроницаемое лицо.

Гастон молчал, словно вдруг разучился говорить.

— Или… — Наконец она не выдержала и рассмеялась. — Мы могли бы выбрать и что-нибудь попроще. Например, Жаклин, как зовут мою сестру.

— Значит, ты шутила, когда называла эти странные имена? — догадался он, и улыбка тронула его губы.

— Ну конечно, шутила, — призналась она.

— Как славно ты смеешься, Руссетт! — Улыбка совершенно преобразила и его лицо, подняв уголки глаз. Он подошел к ней и облокотился на стол, наблюдая за ее работой. — Ты знаешь, — вдруг заметил он после недолгого молчания, — у этого стола высота удобна не только для приготовления пищи.

— У тебя одно на уме. — Она быстро обошла стол, прежде чем он успел приблизиться к ней. — Учти, никакой герцог не сможет жить одной любовью. Ему нужна и физическая пища. Подожди хотя бы, пока я тебя накормлю.

— Очень хорошо! Корми, если хочешь. — Он решил не настаивать и, сделав глоток из кубка, хитро взглянул на нее. — Я могу заняться этим и после обеда.

Она взяла с другого конца стола небольшой чугунок и вылила в него соус.

— Тебе сначала надо меня поймать, — с вызовом бросила она.

— Заняться охотой, моя рыжая лисичка? — медленно, словно в раздумье, произнес он. — Ну что ж, пожалуй, погоняемся.

— Гонка будет продолжаться всю ночь?

— Нет, Руссетт, она будет продолжаться недолго. Как только я поймаю свою жертву и затащу к себе в берлогу, я быстро с ней расправлюсь. Начну, пожалуй, с поцелуев. Сначала в ее мягкую…

— Прекрати, или нам придется идти в спальню голодными.

— Я и так слишком голоден, чтобы ждать, когда мы отправимся в спальню. — Он хлопнул по столу тяжелой ладонью.

Селина взяла чугунок, ложку и ответила ему храбрым взглядом.

— Чем дольше я смогу заставить своего хищника ждать, тем более голодным он будет.

Гастон шутливо зарычал, неотступно следя за каждым ее движением. Приладив чугунок на крюке, торчавшем из стены над очагом, она продолжала помешивать соус ложкой.

Помолчав немного, он глубоко вздохнул и заговорил приглушенным голосом:

— Когда ты будешь ходить с большим животом, ты станешь еще более прекрасной.

Селина хотела ответить, но в этот момент ее поясницу пронзила резкая боль. От неожиданности она прервала работу и неподвижно застыла, ловя воздух ртом. Гастон этого не заметил, потому что, глядя в пол, продолжал говорить, как мило она будет выглядеть беременной.

Боль была мучительной, хуже она никогда себя не чувствовала. Селина ждала, когда приступ пройдет, но он не проходил, зато стала неметь правая нога.

О Боже!

Изо всех сил она сжала ложку, стараясь унять дрожь в руках. Все будет хорошо. Осталось всего два дня. Два дня до затмения. Через два дня она окажется в 1993 году, доктора вытащат этот проклятый осколок, и она вернется к мужу.

Два дня. Ни Гастон, ни кто-либо другой здесь не могут ничего сделать, чтобы помочь ей. Надо справиться самой. Хотя бы до возвращения в ее время, до момента, когда она окажется в настоящей клинике.

Ей удалось сделать вид, словно ничего не произошло. Она снова начала помешивать соус и даже откликнулась на слова Гастона.

— Прекрасной? С большим животом? — небрежно ответила она, скрывая между словами судорожные вздохи. — Но ведь я стану… толстой.

— Прекрасной! — возразил Гастон. — И я буду заниматься с тобой любовью очень осторожно.

— Ты голоден?

О Боже! Какая боль!

— Да, — проворчал он. — Пожалуй, перекушу, не дожидаясь, пока ты все закончишь.

Селина услышала, как он отошел в угол комнаты, где на столе лежали испеченные блинчики, и взял один.

— Прекрати! — рассердилась она. — С чем мы будем есть начинку? Гастон, принеси мне…

Из-за нового приступа боли голос сорвался. С широко открытым ртом она пыталась восстановить дыхание.

— Что ты сказала? — переспросил он, продолжая жевать.

Боль, сковавшая ее железным обручем, не отпускала, а становилась все сильнее. Она уронила ложку в котелок и дрожащей рукой оперлась о стенку очага. В глазах помутилось. У нее не хватало сил попросить Гастона о помощи.

— Руссетт! — обеспокоенно воскликнул Гастон.

Ноги Селины подкосились, перед глазами все плыло и кружилось. Она начала сползать на пол и лишь услышала, как он бросился к ней, громко стуча каблуками по каменному полу. Потом все вокруг погрузилось в туман — она больше ничего не видела, не слышала, не ощущала.

— Нет! Боже милосердный! Нет! — Его голос звучал где-то далеко и уже не доходил до ее сознания.

Селина ухватилась за его мускулистую руку и сквозь сгущающуюся тьму прошептала:

— Не хочу…

Даже желтый свет пламени свечи, стоящей у ее изголовья, не смягчал мертвенную бледность Селины.

Гастон не мог понять, как не разорвалось его сердце ни тогда, когда все случилось, ни сейчас, когда она недвижно лежала — бледная, почти бездыханная — под толстым слоем одеял. Кожа и губы приобрели синеватый оттенок, словно она истекала кровью. Но никаких ран на теле не было. Во всяком случае, ран, которые можно было бы зашить или перевязать.

Он крепко сжимал руку жены, будто так мог удержать ее на этом свете.

Впрочем, он понимал, что это выше его сил, что она с каждым моментом ускользает от него, уходит в небытие.

Гастон сжал зубы, глаза жгло от слез. Он не помнил, как подхватил ее, как принес сюда, в одну из верхних комнат. За все время она не издала ни звука: ни когда он уложил ее в постель, ни когда вызвал Бринну, ни когда колдунья попробовала напоить ее пахучим зельем в попытке вернуть сознание. От лекарства Селина лишь на мгновение пришла в себя, но тут же вновь впала в забытье.

— Милорд, — тихо сказала Бринна, кладя на лоб Селины холодный компресс, — я больше ничего не могу сделать. Настой помог бы при ране или горячке, но леди Селина страдает от чего-то другого, перед чем мои знания бессильны.

От слов женщины у Гастона перехватило дыхание. Он смотрел на свою жену, не желая поверить в случившееся. Ведь не было причин, чтобы так внезапно она перестала двигаться, смеяться и шутить. Словно ее поразила невидимая стрела. В мгновение ока из пышущей здоровьем женщины она превратилась в бледный бессловесный призрак, беспомощный против крошечного кусочка металла, который убивает ее на его глазах.

Убивает!

Поднявшаяся в груди волна бессильной ярости выплеснулась стоном, похожим на рычание. Она погибает от оружия будущего, от давнего ранения, и он ничего не может сделать!

Всю жизнь он разил противников с помощью своей мощи, боевого искусства, остро заточенной стали. Но теперь его жизненный опыт бесполезен. Ему не нужна сила, ничем не поможет хитрость. Он не знает способ, как победить невидимого врага. Даже его любовь перестала быть помощницей.

Он провел ее рукой по своей щеке. Как холодна ее кожа! Теплое молоко с медом превратилось в кусок льда. Он с трудом сдерживал рвущийся наружу вопль горя и отчаяния, который грозил разорвать его на куски. Еще совсем недавно она смеялась, его Руссетт, подшучивала над ним, сверкала улыбкой, красиво и грациозно двигалась…

Они придумывали имена для своих будущих детей.

А теперь маленький, скрытый в теле кусочек металла заставил ее замолчать. Неужели навсегда?

Он судорожно вздохнул, не стесняясь слез, которые, скатившись по щекам, падали ей на волосы и на подушку. Боже, за что? Почему сейчас, когда до затмения остались считанные дни? Всего через два дня она была бы в безопасности, была бы здорова. Неужели Господь не мог потерпеть это время?

С другой стороны кровати до него донесся шепот Бринны:

— Милорд! — Ее рука была прижата к шее Селины. — Сердце бьется все медленнее.

Гастон не двинулся.

«Руссетт, не покидай меня!..» — обращал он к ней беззвучную мольбу, и его плечи сотрясались от рыданий.

Продолжая сжимать ее руку, он выпрямился и стиснул пальцы в кулак. Он взглянул на Бринну, но из-за слез почти не видел ее.