Сюзан Таннер - Навсегда

Поразмыслив еще некоторое время, он обнаружил, что судьба этой девушки не так уж ему безразлична, как хотелось.

– И чем же вы намереваетесь заняться?

От его громкого голоса Ханна вздрогнула.

– Я хотела бы поехать в резервацию. Думаю, что люди, убившие моего мужа, были солдатами, которых он застал за чем-то недозволенным.

Джеб замолчал. Она была всего-навсего женщиной. Она даже не представляла, сколь наивным было ее намерение. Но он преклонялся перед ее желанием наказать убийц. Он вспомнил о тех трех солдатах, которых застал врасплох проповедник, а затем рассказал Гарретту о том, что они виновны в убийстве поселенца, а также и в том, что вину за свое преступление они решили свалить на обитателей резервации. Он вспомнил, с какой ненавистью они посмотрели тогда на проповедника, когда их провели мимо него. Возможно, девушка и права. Действительно, это они убили ее мужа. Джеб не хотел, чтобы это осталось безнаказанным.

– При первой же возможности я пошлю телеграмму в Остин. Эти люди будут наказаны.

Сначала Ханна как-то замешкалась, затем решительно покачала головой.

– Конечно, я не знаю их имен и вряд ли смогу хорошо описать их. Но если я их увижу, то обязательно узнаю.

Джеб сдвинул шляпу назад и уставился на нее:

– Значит, вы собираетесь вот так запросто подойти к ним, указать на них пальцем и сказать: «Вот они. Повесьте их!»

Ханна покраснела. В его устах это прозвучало смешно, но именно так она и собиралась поступить. Она выпрямилась.

– Это то, что должна сделать я. – Похоже ее заявление его не убедило. – Послушайте, мистер Уэллз, я весьма признательна вам за все, что вы сделали, но вам не стоит меня сопровождать. Я сама могу найти дорогу.

– Леди, да вы бы даже не смогли найти дороги от церковной скамьи до выхода из церкви, – Джеб тяжело вздохнул. Пора положить конец этой затее. – Кроме того, резервации уже не существует. Индейцы переселяются в другое место. Все собрались и уехали оттуда. Все, вы понимаете? – Он почувствовал явное удовлетворение, что помешал выполнению ее безумного плана.

– Тогда я поеду за ними. Они не могли далеко уйти, ведь там женщины и дети, – недолго думала Ханна.

– Миссис Барнс, – начал он, пытаясь сохранять хладнокровие, – я присутствовал при том, как ваш муж обвинил их. Я знаю их в лицо. И я сделаю так, что они будут должным образом наказаны.

Слушая Джеба, Ханна вдруг догадалась, что он разговаривает с ней словно со слабоумной. В его голосе звучала снисходительная усмешка, вперемежку с раздражением. Но она вовсе не была тупицей.

Теперь она вспомнила, как Кэйлеб рассказывал ей, что, когда искали виновных, при этом присутствовал какой-то человек, за которым посылал начальник лагеря.

– Неужели это вы обнаружили тех троих? – медленно спросила она.

Джеб кивнул головой, чувствуя какой-то подвох. Как же ей удалось поймать его?

– Они ведь вам не поверили тогда, не так ли? Они не поверили ни единому вашему слову, потому что Кэйлеб не разглядел их лица. Но сейчас им придется поверить мне.

Джеб различил в ее тоне те же язвительные нотки. А он-то думал, что она тихоня, которая боится даже собственной тени. Он вспомнил, как она сидела на крыльце с незаряженной винтовкой, ожидая возвращения убийц ее мужа.

Он сделал последнюю попытку отговорить ее:

– Месть – обоюдоострый меч, миссис Барнс. Ханна знала, что он прав, но она хотела выполнить свой долг, если не перед Кэйлебом, то перед Богом.

– Эти люди заплатят мне как за сына, так и за мужа. Я знаю, что они задумывали еще одно убийство. Пускай, я не собираюсь прятаться.

Джеб почувствовал, как пристальный взгляд ее голубых глаз пригвоздил его к месту. Он посмотрел на могилы, оставшиеся позади. Скоты! Так они убили и ее ребенка.

– Ну, хорошо, я отвезу вас к Пламмеру, и вы все расскажете.

Он смирился с тем, что ему придется повернуть обратно. Когда-то они догонят индейцев и сопровождавших их солдат. А он мог бы уже быть так далеко по дороге в Нью-Мексико. И что ему делать с ней потом?

Джеб наблюдал, как она подгоняла лошадь, все дальше и дальше уезжая от своего дома. И он покачал головой. «Опасный путь она избрала для себя», – подумал он. Проклятье! Да, долгая им предстояла дорога.

Леон Уилкинс свирепо смотрел на своего капитана, но Пламмер, сидевший за маленьким столом на открытом воздухе, казалось, даже не замечал, что его подчиненный уже терял остатки терпения. Его это совершенно не беспокоило. Лучи позднего полуденного солнца попадали на чернильницу, стоявшую на столе рядом с рукой Пламмера.

Вот уже два дня как они выехали из резервации. Эти два дня тянулись очень медленно. Женщины и дети, которые шли пешком, совсем не могли идти так же быстро, как продвигались солдаты, в том числе и Уилкинс. Ему уже опротивело играть роль няньки для этих краснокожих, и он хотел, чтобы эта миссия скорее закончилась. Он мечтал, как бы развлечься в каком-нибудь подходящем, не слишком отдаленном отсюда местечке, где есть бары и проститутки.

Нетерпение Леона объяснялось его тревогой. С той ночи, когда Уэллз догадался, что это они убили фермера, Уилкинсу удавалось все это время избегать Пламмера. Он столкнулся с ним лишь один раз, когда их троих освободили. И Пламмер дал ему понять, что подозревает его. К счастью, Нельсон настаивал, что ни один из них в ночь убийства не выезжал на задание. Уилкинс был убежден, Что только это и заставило Пламмера Серьезно усомниться в их виновности, только это и спасло их.

Пламмер долго не отвечал, и Уилкинс подумал, что он вообще не расслышал его просьбу.

– По моим подсчетам, капитан, завтра, первого августа, кончается срок моей службы, – опять повторил Уилкинс. – Я хочу подписать документы на продление службы.

Все, что окружало сейчас Уилкинса: раздававшиеся по всему лагерю голоса его сослуживцев, запах кофе – напоминало ему, что армия – это лучшее, что у него когда-либо было.

Занятие фермерством – это слишком уж трудно, игра в карты – очень рискованно, а воровать – опасно. С тех пор, как он завел дружбу с Тоддом Шоу, он всегда мог хорошо поесть, и у него в кармане всегда были, пускай и небольшие, но деньги. Правда, на них трудно было что-либо купить, но проститутку поиметь можно было всегда.

Служба в армии не могла сравниться со всеми опасностями, которые раньше подстерегали его. Конечно, в армии тоже случались разборки, но без них вряд ли можно обойтись в любой мужской компании.

Наконец-то Пламмер оторвался от кипы документов, которые он внимательно прочитывал и складывал по порядку в стопку. Он медленно покачал головой и заговорил, подняв руку, наперед зная, что Уилкинс станет возражать. Его слова звучали спокойно, но решительно:

– Для тебя, Уилкинс, не будет никакого продления срока службы. Армия не нуждается в такой службе.

Лишь только Пламмер произнес последнее слово, Уилкинс прищурился, в его взгляде бушевала ярость, он даже забыл о том, что должен соблюдать осторожность.

– Почему это армия не нуждается в моей службе? Что, черт побери, вы имеете в виду?!

– Того фермера, – кратко пояснил Пламмер. Леон почувствовал как, несмотря на холодный ветерок, подувший со стороны реки, у него вспотела шея.

– Если я в чем-то виновен, почему же я все еще разгуливаю на свободе?

– Не в чем-то, Уилкинс, а виновен ты в убийстве. И если бы я смог доказать твою вину, то тебя вообще бы не было уже на этом свете.

Уилкинс замолчал, обдумывая сказанное. Холодный блеск в глазах капитана предостерег его от дальнейших пререканий. Если бы Пламмер мог, он повесил бы его. Без сомнения, это так. В конце концов благоразумнее и в самом деле держаться подальше от армии или, по крайней мере, от капитана Пламмера.

Ему пришло в голову, что если бы Пламмер был тогда в лагере в ту ночь, когда проповедник выследил их, то ему, Шоу и Нельсону, возможно, не видать было бы следующего утра. Им просто повезло, что вместо Пламмера был тогда молодой Гарретт, а поэтому Уилкинс никогда не станет больше испытывать судьбу.

– Вы совершаете ошибку, – бубнил Уилкинс, попятившись назад, – я не виновен. – Но, правда, о своей невиновности он уже рассуждал не слишком громко и не так долго. К тому же ему было невмоготу выносить этот пристальный взгляд капитана.

Готовый дать отпор любому, кто попытается задержать его, он ринулся прочь сквозь густой кустарник. Черт возьми, что же ему теперь делать? Он старался сообразить, где бы его могли приютить. К сожалению, таких мест осталось не так уж много.

Внезапно его взгляд уловил какое-то движение среди кустов, и Уилкинс резко повернулся. Он сразу же заметил темнокожего человека с блестящими черными волосами. Проклятые индейцы! Этот краснокожий украдкой подглядывал за ним. С каким удовольствием он бы увидел наконец самого последнего индейца!

Это был подросток, одиннадцати или двенадцати лет, но в глазах Уилкинса врагами были все индейцы – от мала до велика. Дети вырастали и становились кровожадными дикарями или матерями кровожадных дикарей. Именно такой и была та, которую увидел Уилкинс. Это была девочка. Уилкинс пристально смотрел на нее, но она и не пыталась убегать. Он прищурился. Что-то подсказывало ему, что где-то он встречал эту девчонку. Но, так и не вспомнив, он пошел дальше. К черту их всех, все они ему знакомы, все они были для него на одно лицо.

Он прошел еще немного, и его вдруг осенило, он вспомнил, где он видел ее. Как и в тот раз, она была полуодета. Он припомнил, как он преследовал этого «воина», пока не столкнулся с Джебом Уэллзом, защитившим тогда девчонку.

К черту все! Неудивительно, что Уэллз взял этого маленького ублюдка под свою опеку. Уэллз, как и многие другие солдаты и полицейские, относившиеся к женщинам-индианкам с таким же рыцарством, с каким они вели себя по отношению к любой женщине, забывали, что женщины-индианки могли всадить в него охотничий клинок так же ловко, как делали это мужчины-индейцы, а может быть, женщины делали это даже быстрее мужчин.

Воспоминание о том, как Уэллз посмеялся тогда над ним, привело его в ярость. И он развернулся и направился к девочке, но та моментально и бесшумно исчезла в лесу, и ни один листочек не шелохнулся на ее пути.

Нет, сейчас он не станет догонять ее, но, Бог даст, он отыщет ее позже. Сейчас ему надо было позаботиться б другом, куда пойти. Очень скоро, рассуждал он, Шоу и Нельсон окажутся в таком же положении, что и он. Они окажутся втроем в одной лодке, плывущей по течению.

Уилкинс поспешил туда, где оставил их.

– Этот сукин сын заплатит мне за все, – прорычал он, подходя к палатке. Он даже не понимал, кого именно он имел в виду, Пламмера или Уэллза. Но кто-то из них, наверняка, будет просить его о прощении.

Быстро темнело. Кэйлеб, наверное, все же был прав, и она, действительно, глупа. Она ехала неизвестно куда, с мужчиной, которого совершенно не знала, на лошади, на которой раньше никогда не ездила. Соскользнув на землю, Ханна огляделась вокруг. Именно это место Джеб выбрал для ночлега. Она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

– Чем… чем… я могу помочь? – с трудом выговорила она, удивившись своему охрипшему голосу. И это только после одного дня путешествия. Часто оставаясь одна, она бывало пела и часами болтала сама с собой, и голос у нее совсем не садился, как сейчас. Но она столько пережила за сегодняшний день. Но даже несмотря на это потрясение, ей не следовало доверяться незнакомцу. Уроки Кэйлеба пропали даром для нее.

Услышав ее вопрос, Джеб повернулся и впервые за время их путешествия внимательно присмотрелся к ней. Черт знает на кого сейчас была она похожа: вся в пыли с головы до ног, волосы выбились из-под шляпки.

Вдруг он почувствовал, что возбуждается, глядя на нее. Наверное, он был слишком долго без женщины, раз его организм так отреагировал на один только ее вид. Даже и через сто лет он никогда бы не выбрал ее, чтобы подняться с ней по черной лестнице «Голден Гал» или какого-либо другого салуна.

– Собирайте дрова, – наконец произнес он, видя, что она ждет ответа, но потом засомневался. – Можете это сделать?

Ханна вскинула голову, и накатившиеся слезы вдруг быстро отступили.

– Могу, – коротко ответила она. Неужели он думал, что этим приходилось заниматься Кэйлебу. «Кэйлеб…» – душа ее вновь заныла. Хорошей ли она была для него женой? За целый день она ни разу не вспомнила о нем. Сейчас у нее появилась возможность увидеть окружающий мир, и никто не ограничивал ее. Она может даже научиться ездить верхом.

Покачав головой, Джеб повернулся к лошадям, которых ему надо было расседлать и освободить от груза. Он подумал, что Ханна Барнс никогда и кочерги, наверное, не поднимала. Все чувства мгновенно отражались у нее на лице. На протяжении всего дня он тайком наблюдал за ней. И заметил, что удовольствие или восторг никогда не вызывали улыбки, лишь только немного оживлялись ее голубые глаза и в уголках появлялись небольшие морщинки. Что же, гадал он, заставляло ее сдерживаться и почему за все это время она не проронила ни слова. Возможно, все жены проповедников таковы?