— И второй положительный момент, — продолжал Артем. — Окончательно развеян миф о прошлом: тебе нечего там искать и нечего за него цепляться. Я, конечно, не вправе вмешиваться…

— Ты считаешь, что еще не вмешался?

— Я привез тебе то, о чем ты просил, и честно сказал все, что думаю. Удовольствия мне это не доставило, поверь… По большому счету я всегда хорошо относился к Тамаре. Знаешь, как меня подмывало вырвать из журнала лист с ее фамилией? Еле сдержался… Но будем реалистами, хватит иллюзий… Ладно… — махнул он рукой. — Сам решай… Пойду перекушу чего-нибудь, и спать. Голова гудит: то ли с дороги, то ли от мыслей. Присоединишься?

— Я уже ужинал. Ты иди, я потом подойду.

Оставшись один, Алексей снова уставился на каминное стекло.

«Итак, с Лидой все ясно… Но и Тамара хороша… А ведь все последнее время я не переставал о ней думать… Размечтался, расслабился… А враг почуял и нанес удар… Но сегодня этому положен конец: нечего жить прошлым и питать глупые иллюзии», — с горечью согласился он с Кушнеровым…


На следующий день первым делом Радченко подробно расспросил Чернова о распорядке Лидиного дня. Так как наблюдение за ней продолжалось, Владимиру не составило большого труда по-военному четко ответить на все вопросы: месяц назад Соколовский с детьми переселился в квартиру на Тверской, старшую девочку перевели в престижную лингвистическую школу, младшую — в хороший детский сад. Каждое утро Лида провожает их до дверей учебного заведения и садика, три раза в неделю возит старшую в изостудию и, пока ребенок занимается у мольберта, успевает вернуться и доставить младшую в хореографический кружок. Затем снова забирает старшую, заезжает за младшей, и все вместе они возвращаются домой. Если у Андрея Ивановича нет дежурств, семейство собирается в квартире не раньше восьми вечера.

Около шести машина Радченко въехала во двор дома. С неба огромными хлопьями падал снег, и потому дворники пришлось оставить включенными.

— Идут, — первым заметил три засыпанные снегом фигурки Владимир.

Минут через пять в квартире зажегся свет. Выждав немного, Алексей прихватил с заднего сиденья папку и открыл дверцу машины. Пройдя мимо кивнувшего ему консьержа, он поднялся на четвертый этаж и нажал кнопку звонка.

— Папа! Папа! — раздались за дверью обрадованные детские голоса и топот ног, затем послышался голос Лиды.

Дважды щелкнув замком, дверь открылась.

— Привет, — поздоровался Алексей и, не дав женщине опомниться, переступил порог квартиры.

— Зачем… ты… здесь? — спотыкаясь на каждом слове, спросила она.

— Да вот заглянул, — улыбнулся он двум кудрявым девчушкам, выглядывавшим из-за ее спины, и, не дожидаясь приглашения, стал снимать дубленку. — Захотелось увидеться накануне развода. Я ведь еще имею право входить в эту квартиру. Чаем угостишь? Холодновато на улице.

Разувшись, он сделал шаг вперед.

— Это папины, — решив, что он хочет надеть стоявшие в углу мужские шлепанцы, опередила его старшая девочка и достала из тумбочки другую пару. — Для гостей вот эти.

— Папины так папины, — безропотно согласился гость, чем окончательно расположил к себе сестричек.

— Вы к папе? На прием? — защебетали они. — Папа скоро будет, только на дому он не принимает, — добавила старшая со знанием дела.

— А почему вы решили, что я на прием?

— Мы вас раньше не видели, а новые люди приходят только на прием.

— Зато тетя Лида хорошо меня знает. Правда? — обернулся он.

— Знаю, — поборов растерянность, подтвердила та. — Проходи в гостиную.

— Вообще-то у меня серьезный разговор. Может, лучше в кабинете?

— Там сейчас детская…

— Ну, тогда… Тогда подойдет и гостиная.

— Только ты подожди немного, я детей покормлю, — встрепенулась Лида и бросила взгляд на часы. — Мы быстро.

— Конечно. У меня достаточно времени.

С папкой в руках Алексей зашел в комнату, где работал телевизор, и его внимание сразу привлекло кресло, в котором гордо восседали мягкие игрушки.

«Вот чего не хватало в этой квартире», — с грустью констатировал он.

Спустя десять минут в комнате появилась Лида, плотно закрыла за собой двери и молча присела на диван. Слегка приглушив звук телевизора, Алексей взял папку и протянул ей копию медицинской карты.

— Глянь вот, а я новости досмотрю, — произнес он, продолжая незаметно за ней следить.

Реакция последовала незамедлительно.

— Откуда это у тебя?! — побледнела женщина.

— Не важно. Но я знаю все… Кроме цены, которую ты заплатила. — И тут в его памяти мелькнул виноватый взгляд Лидиной матери, когда он столкнулся с ней у палаты с надписью «Послеоперационная». — Или за все платила Надежда Степановна? — добавил он, осененный догадкой. — Неужели и Иннокентий Вельяминович… — растерялся Алексей.

— Папа ничего не знал, — зажмурив глаза, быстро замотала головой Лида. — Он даже не догадывался о моих проблемах. — Под ресницами заблестели слезы. — Мне ведь обещали, что не останется следов… Ненавижу… Везде ложь… Жизнь с тобой была ложью.

— Ты сама положила ей начало.

— А почему ты сдался? Почему поверил мне, а не своей Тамаре? Ты ведь мог ее защитить, но этого не сделал! Ты один во всем виноват! — с вызовом посмотрела она ему в глаза. — Разве не так? — Радченко опустил взгляд: признаваться в том, что Крапивина скорее всего была беременна от кого-то другого, Лиде не хотелось. — Если бы ты знал, как я устала бояться, что тебе все станет известно… Столько лет жила и дрожала, а вдруг ты что-то заподозришь… Как хорошо, что закончился этот кошмар, — закрыла она лицо руками.

— Не закончился… Соколовский…

— Не смей! Я все сделаю, лишь бы он ничего не узнал! — быстро перебила Лида.

У Алексея тут же отлегло от сердца.

«Умница Артем! — мысленно отдал он должное проницательности друга. — Вот у кого талант распознавать людей! Осталось только применить его в собственной личной жизни!»

— Он ничего не подозревает, он мне верит! — добавила Лида и, тупо уставившись в телевизор, замолчала.

— Это не выход, — не предполагая, во что может вылиться дальнейший разговор, осторожно начал Алексей. — Рано или поздно тебе придется все ему рассказать, иначе ты снова совершишь ошибку. Кто-нибудь начнет тебя шантажировать… Если ты ему дорога, он все простит. Ты только представь себе, что значит жить с чистой совестью! Расскажи ему сама, сходи в церковь, покайся… Ну, не знаю, что еще… — Он взглянул на Лиду и осекся: по ее щекам одна за другой сбегали огромные горошины слез.

В комнате снова стало тихо.

— Ты оставишь мне хотя бы квартиру? — наконец решилась она спросить.

Растерявшись, Алексей машинально нажал кнопку на пульте и выключил телевизор: такого быстрого исхода дела он не ожидал.

— Она твоя, я своих решений не меняю. И это еще не все… Скажи, Соколовский думает о частной практике? Глядя на тебя, я не сомневаюсь: он хороший специалист… Значит, так… Завтра ты заберешь заявление о разделе имущества, распрощаешься со своими цепными адвокатами, послезавтра нас тихо и мирно разводят. Взамен я сделаю все, чтобы помочь Соколовскому открыть свое дело и встать на ноги. Я в этом заинтересован не меньше тебя: будет хорошо тебе — будет спокойно мне. Ты мое слово знаешь, я никогда тебя не обманывал.

— Не обманывал. Даже когда нам было хорошо в постели, ты ни разу не сказал, что любишь.

Алексей запнулся и снова посмотрел на бывшую жену: как же глубоко несчастна была с ним эта женщина!

— Это первое… — снова попытался он собраться с мыслями. — Второе: я должен знать, кто передал тебе список компаний холдинга… То есть фактически заставил пойти против меня.

— Друзья, — опустила глаза Лида. — Они просто хотели мне помочь и объяснили мне мои права…

— Какие права? — перебил он, хотя при слове «друзья» внутренне напрягся: неужели недоброжелателей несколько? — Пойми наконец, эти люди — враги, твои и мои. Им наплевать на тебя, на Соколовского, на этих девочек, — кивнул он на дверь, за которой слышался детский смех. — Они хотят раздробить холдинг и прибрать к рукам все, что отойдет к тебе! Деньги нужны всем и всегда, поэтому я даже не спрашиваю, зачем ты согласилась на их предложение! Но в результате ты могла лишиться всего…

В этот момент за спиной скрипнула дверь.

— Тетя Лида! Тетя Лида! — зазвенели детские голоса. — Мы уже поели и посуду вымыли. Можно немножечко на компьютере поиграть?

— Можно, — незаметно смахнула слезы Лида. — Только совсем немножечко, пока папа вернется.

— Ура! — заверещали сестрички и скрылись за дверью.

— Мамой еще не называют? — неожиданно поинтересовался Алексей.

— Пока нет. Леночка иногда пытается, а Света еще хорошо помнит мать. У них и портрет в комнате стоит.

— Правильно. Подрастут — сами все решат. Мне кажется, ты будешь им хорошей матерью.

— Правда? — с надеждой посмотрела на него Лида, и на ее ресницах снова блеснули слезы.

— У тебя получится. Ты можешь быть ласковой, любящей — я знаю. Ведь это ты выходила меня после аварии.

— Леша, прости меня, пожалуйста. Прости за все, — прошептала она и, закрыв лицо руками, заплакала. — Я завтра же заберу заявление, только прошу о двух вещах: ничего не говори Андрею и не спрашивай, кто помогал мне в этом деле… Я сама должна разобраться. У меня так мало друзей…

— Хорошо, — пришлось ему согласиться.


Домой Радченко вернулся около часа ночи. Вечер в квартире на Тверской продолжился знакомством с Соколовским, раньше обычного вернувшимся домой, приглашением поужинать и долгим мужским разговором.

«Не он, — окончательно убедился Алексей. Андрей Иванович произвел на него хорошее впечатление. — И Лида рядом с ним стала другой, это правда. Кто же тогда?»

Артема он нашел в кабинете.

— Ну и?.. — не отрываясь от монитора, спросил тот.

— Завтра утром Лида заберет иск.

— Слава тебе Господи! — перекрестился Кушнеров. — Может, теперь белая полоса пойдет?

— Будем надеяться.

— Гниду, как я понимаю, она не сдала?

— Это было ее условие… Но, мне кажется, сдаст, когда убедится, что ее использовали. Она не глупа, разберется.

— Конечно, не глупа, — скептически согласился Артем. — Только пуля в ее голове со смешенным центром тяжести. Не знаешь, куда повернет…

— В любом случае ему — или им — недолго осталось. Ладно, не будем загадывать. Завтра Чернов введет в курс дела Дуброва… Я пошел спать. Спокойной ночи.

— Спокойной… Я еще поработаю…

* * *

…Дни, остававшиеся до Нового года, были наполнены для Тамары странной и непонятной тревогой. Ничего особенного не происходило, ровным счетом ничего, но на душе было беспокойно, хотелось прильнуть к кому-то сильному, уверенному в себе, почувствовать себя защищенной… Приступы таких желаний в последнее время случались все чаще и были такими острыми, что хоть волком вой в пустоту!

Но рядом по-прежнему никого не было. Если же иногда Тамара ловила на себе случайный мужской взгляд, то по привычке собиралась в комок, выпрямляла спину и холодно глядела поверх, сквозь, в сторону, но только не в глаза тому, кто ею интересовался…

В один из таких вечеров она лежала на диване в гостиной и смотрела старый, знакомый еще с детства советский фильм.

«Эту елку мы с Сережкой покупали после его возвращения из Штатов, — во время рекламы перевела она взгляд на сверкающее разноцветными огоньками пушистое великолепие в углу. — Времени с тех пор пролетело немало, а рядом со мной так никого и нет… Почему? Ну почему так хочется этой проклятой любви!»

Не выдержав, она подняла с ковра мобильник и, собравшись с духом, позвонила одному из своих давних и безуспешных воздыхателей. На звонок ответил приятный женский голос. Оторопев на секунду, Тамара нажала «отбой» и опустила трубку на пол. Почувствовав подступивший к горлу ком обиды, она вскочила с дивана, влетела в свою комнату и зарылась головой в подушку.

«Игру в любовь придумали мужчины, — донеслось откуда-то из незапамятных времен. — Любви на свете нет, есть сладкая иллюзия…»

Тамара вздрогнула и повернулась на спину.

«Мама, мама… — щелкнула она выключателем настольной лампы. — Жаль, что в свое время ты понятия не имела о феминизме, потому что об этом в первоисточниках марксизма-ленинизма не было сказано ни слова… Многого бы достигла на этом поприще… И меня воспитывала, словно готовила к борьбе на баррикадах… Женщина должна быть сильной… Кому должна? Ну, вот она, я — сильная, смелая, независимая, только почему-то не очень от этого счастливая… А быть слабой не умею… Да если бы и сумела, разве это принесло бы мне счастье?.. Может быть, оно как раз в равновесии между силой и слабостью?..»