— Здесь очень красиво, — прерываю наше молчание. — Спасибо, что привез нас сюда.

— Не за что, мне тоже здесь очень нравится.

— Часто сюда приезжаешь? — пытаюсь выведать, как часто он тут бывает, потому что всем сердцем хочу вернуться в это прекрасное место.

— Не очень, если честно. Много разных воспоминаний…, - что-то не договаривает он. Я ничего не спрашиваю, потому что, возможно, Николас не хочет об этом говорить, а мне неудобно самой спрашивать, что произошло, и какого рода воспоминаниями наполняет его это место. — Их чертовски тяжело снова впускать в свою жизнь.

— Почему? — едва слышно спрашиваю я, не надеясь получить ответ, если честно.

— Это связано с моим отцом, — сразу же отвечает он. — Знаешь, у меня никогда не было примера взаимоотношений отца и сына, — начинает неожиданного говорить он. — И все не от того, что у меня не было отца. Он был физически на этой планете, и мы даже жили в одном доме. Но его никогда не было рядом со мной. Не было ни одного момента в моей жизни, чтобы он сказал «Сынок, ты молодец» или «Сынок, давай погоняем вместе мяч». Это все, увы, не про мое детство и не про меня. Поэтому, сейчас мне отчасти странно находиться здесь и видеть тебя и Райли, у которых настоящие отношения матери и дочери, как и должно быть. Это большое счастье для вас и, прежде всего, для нее, — говорит он и говорит, не ожидая, что я присоединюсь к этой беседе, не ожидая моих вопросов, которые я, конечно же, не буду задавать. Мне достаточно того, что он сам хочет мне рассказать. Я понимаю, что ему нужно выговориться, и даю ему такую возможность, не суюсь к нему с расспросами. Просто слушаю.

— Помню, я любил приходить на озеро, не сюда, на другое, которое чуть дальше от нашего дома. Моей мечтой всегда было порыбачить. Не в смысле подурачиться вместе с ребятами моего возраста и соревноваться, кто первым поймает рыбешку или кто из нас поймает рыбу побольше. Я приходил на озеро один воскресными днями, все лето напролет, и с завистью наблюдал, как отцы со своими сыновьями вместе рыбачат. И им было неважно, кто первым поймает рыбу. Нет, вовсе нет. Это был особенный ритуал отца и сына — вылазка парней двух поколений семьи, когда старший передавал свой опыт и навыки младшему, давая тем самым пример, что всегда и во всем нужно держаться вместе. Что мужчины — это оплот и крепостная стена семьи. Я завидовал, — продолжал он, — и мне становилось грустно. Каждый раз я уходил оттуда со слезами на глазах. Но однажды мой ритуал прекратился, конечно же, не по моей воле. — После этих его слов у меня вообще отпали всякие вопросы по поводу рыбалки. Это были еще одни непрошенные воспоминания на его голову, которые возможно я разбудила.

— Мне было одиннадцать лет, — продолжал он, как ни в чем не бывало. — В очередной раз я возвращался домой с воскресной «рыбалки», когда, подходя к дому, меня за ворот рубахи схватил мой отец, от которого разило дешевым пойлом. Я видел по его глазам, что он был пьян в стельку и, как обычно бывало в таком состоянии, он был зол. Лишь повзрослев, я понял, что он заливал бурбоном свою никчемность и свои неудачи. А на меня, как на маленького мальчишку, который не способен дать ему отпор, он выливал всю свою злость. Спускал на меня всех собак. Бил меня, калеча мое тело, все же избегая моего лица. Видимо, не хотел, чтобы кому-то были очевидны его методы воспитания.

У меня на глазах начали наворачиваться слезы, потому что я в красках приставляла его рассказ, видя, как взрослый пьяный амбал избивает своего собственного сына. Это просто мерзко и недопустимо. Я обернулась в его объятиях и увидела на лице Ника горькую улыбку.

— Когда я уже не мог терпеть его ударов, то начинал тихо стонать, обливаясь слезами. Он же начинал орать на меня, говоря «Ну что ты плачешь как девка? Веди себя как мужик, хватит распускать слюни». Кажется, я всегда буду помнить эти слова, которые иногда так и крутятся в моей голове. Я молчал и ничего ему не отвечал. Я был настолько им запуган, что просто предпочитал его тихо ненавидеть, нежели распалять его гнев еще сильней. Я боялся, что однажды он может забить меня до смерти, поэтому просто стал его избегать после того случая и не попадаться вообще на глаза.

Николас замолчал, тяжело вздохнув.

— Иногда мне кажется, что я просто смотрю какой-то фильм в своей голове, и все это было не со мной. Физически я не чувствую этой боли на своем теле, но в душе раны по-прежнему еще слегка кровоточат. Такое невозможно забыть.

Теперь я понимаю, почему не смотря на весь ужас случившегося, он пытается не забыть это, хотя бы частично вспоминать. Никому не захочется вновь пережить повторно предательство, испытав однажды предательство своего родителя, который дал тебе жизнь и в то же самое время не давал тебе жить. Это просто какая-то дурацкая ирония. Боже, взрослые бывают такими ублюдками по отношению к своим детям.

— И как ты это терпел? — спросила я, стараясь не выдать, что я тихо оплакиваю его горькие воспоминания.

Николас громко вздохнул: — Когда мне было тринадцать лет, то отец умер, и меня забрали к себе родственники матери в Филадельфию. Они состоятельные, но у них никогда не было детей, так уж случилось, поэтому они помогли мне стать тем, кем я сейчас и явлюсь. Я им очень благодарен. Жаль, что сейчас они уже не с нами, упокой Господь их души.

— Зачем ты сюда приезжаешь, если столько плохих воспоминаний вызывает это место, это озеро? — вновь оборачиваюсь и смотрю на него, желая получить искренний ответ.

— Я тебе уже говорил, что стараюсь бороться со своими страхами, смело глядя им в лицо, а не прячась под кровать и не забиваясь в угол, как делал, будучи маленьким. Это полностью заслуга моего отца, я таким остался навсегда и во всем. Это как напоминание мне о том, что я никогда не буду обращаться подобным образом со своим сыном или дочерью, неважно. Я хочу быть достойным примером для своего ребенка, а не жалкой тенью для подражания. Я не хочу быть как он, понимаешь?

— Понимаю, — киваю я и полностью поворачиваюсь к нему, освобождаясь от его объятий и вытирая пальцем слезы, что стекают по щекам, не желая, чтобы Николас видел, что я расстроена его детством. В таких красивых местах такое уродливое, искалеченное детство. Это просто ужасно. Дети не виноваты в грехах своих родителей, но к сожаленью жизнь иногда так несправедлива.

— Ты хорошая мать, — утверждает Николас. — Райли очень повезло, она просто замечательный ребенок и так похожа на тебя.

У меня вырывается смех сквозь слезы: — Что ты. Она копия своего папочки. И, вообще, не захвали меня.

— Это чистая правда, — говорит он. — Ваша особая связь видна невооруженным глазом.

— Кажется, ты ей нравишься, — излагаю Николасу свои наблюдения. Он смотрит удивленно на меня, словно ожидал от меня услышать все что угодно, только не эти слова. Он ничего не говорит некоторое время, что, кажется, прошло уже несколько часов.

— А тебе я нравлюсь? — испытывает он меня серьезным взглядом.

— Странный вопрос, — мое лицо в данную секунду должно явно выражать просто крайнюю нелепость его вопроса, ведь я здесь, с ним. — Ты даже не представляешь, насколько сильно нравишься.

Он молчит и смотрит на меня.

— Я очень хочу, чтобы ты был как можно чаще рядом со мной и моей дочерью.

Николас склоняет голову, смотря на свои ноги в турецкой позе.

— Не думал, что когда- нибудь дождусь от тебя этих слов.

— Наверное, пришло время признать очевидное, — слегка улыбаюсь.

— Мамочка! Мамочка! — прерывает наш разговор радостный голос Райли, которая бежит к нам со всех ног и бросается меня обнимать.

— Доброе утро, солнышко, — обнимаю дочь в ответ и целую в макушку. — Проголодалась? — спрашиваю ее.

— Очень! — воодушевленно восклицает дочь. — Слона бы съела! — похлопывает она себя по животу по-деловому, мы же с Николасом переглядываемся и взрываемся от смеха.

— Пойдём тогда завтракать и будем собирать вещи, — говорю, утирая слезы с глаз. Это утро выдалось богатым на эмоции: то я плачу от горечи за Ника, то от смеха над своим находчивым ребенком.

— Мы уже уезжаем? — Райли сводит разочарованно своим бровки. — Так быстро?

— Милая, ты же знаешь, мне и Николасу завтра на работу, ничего не поделать, — успокаиваю своего ребенка.

— Я вас сюда еще обязательно привезу, — заверяет ее Николас, когда видит, насколько она расстроилась. — Обещаю.

— Правда? — лицо Райли снова озаряет воодушевленная улыбка. Похоже, не только я сегодня полна разных эмоций, но и моя дочь поспевает за мной.

— Идемте завтракать! — восклицаю, поднимаясь с пледа, и беру Райли за руку.

— Идите, я сейчас соберу пледы и приду следом за вами, — говорит Ник, когда я поворачиваюсь к нему.

— Уверен, что справишься? — предлагаю свою помощь.

— Определенно! — утвердительно кивает он, быстро целует меня в щеку, и мы уходим в дом.

По пути я оборачиваюсь и наблюдаю, как Николас, держа собранные пледы в руках, застыл на минуту и смотрит на озеро. Я гадаю, о чем же он может думать. Мне хочется верить, что он оставляет в этот момент там свои худшие воспоминания. Мне очень хочется, чтобы он освободился от дурных воспоминаний, которые не всегда нужно хранить при себе. Порой они нам слишком мешают и делают озлобленными к своему прошлому, которое давно пора отпустить с миром.

Я еще раз оглядываюсь на него, и наши взгляды встречаются на секунду. Его глаза слишком серьезны, словно я оторвала его от чего-то крайне важного, запретного для меня, но когда он начинает улыбаться, я понимаю, что он не пытается закрыться от меня, а наоборот — готов поделиться со мной всем, что у него есть на душе. Так подсказывает мое сердце, а оно не может мне лгать. Оно — самый верный друг и помощник.

Этот мужчина меня заставляет поверить в лучшее. Заставляет меня саму отпустить все напоминания прошлых неудач, обид, тревог, предательств. Они тянут меня назад, не давая двигаться вперед. А я страстно хочу идти, шагать, бежать вперед, причем рядом с этим человеком.

Порой мне кажется, что я так запуталась, что каждый новый ответ порождает во мне еще больше вопросов, что, кажется, я никогда не найду нить истины, своей личной истины. Но эти выходные дали мне понять, что сейчас я как никогда к ней близка.


Глава 27. Мороженное сближает

Николас


После нашей поездки в горы Поконо между мной и Стеллой что-то изменилось. Это невозможно отрицать и с этим не стоит спорить. Причем эти изменения в лучшую сторону, они меня окрыляют и подпитывают, заставляя радостно трепетать все мои внутренности перед каждой нашей встречей. Мне даже на секунду показалось, что я наконец-то подобрал ключ к этой женщине-загадке. Вот только так ли это на самом деле?

По неизвестно причине мне было очень легко открыться Стелле и рассказать о своем детстве. Слова полились из меня, и я не хотел останавливаться, хотел говорить и говорить, словно в попытке избавиться навсегда от воспоминаний, которые отчасти сделали меня тем, кем я сейчас являюсь.

Сколько себя помню во взрослой жизни, я всегда был суровым, иногда жестоким, временами озлобленным. Уж поверьте, повод всегда находился. Иногда я никого и ничего не щадил на своем пути. У меня не было иного примера, лишь пример озлобленности и ненависти родом из детства. Идти напролом и не сдаваться. Я хорошо выучил этот урок.

Пережив все издевательства своего отца надо мной, уже освободившись от всего этого после его смерти, я решил раз и навсегда для себя: все будет по моим правилам и никак иначе.

К сожалению, у меня не было примера крепкой семьи, только жалкое подобие из отца-алкоголика, который избивал меня и матери, которая, кстати, не выдержала всего этого и сбежала. Я её не виню, она все же делала некоторые попытки забрать меня с собой, но отец силой отобрал меня у неё. Не знаю, почему она решила не бороться дальше, не обращалась в органы опеки, да и вообще, где были глаза всех моих других родственников? С тех пор ни я, ни моя родня ничего не слышали о ней. Где она теперь? Жива ли она?

Иногда на меня накатывали воспоминания, порождающие борьбу желания и боязни создавать семью, потому что во мне течет его кровь. Я боюсь, что не смогу стать достойным примером для своих детей, не смогу их чему-то научить и указать верный путь.

Но эти выходные, проведенные в горах Поконо со Стеллой и Райли, дали мне пищу для размышлений. Мне было чертовски уютно и комфортно с ними двоими, что заставило меня поменять свое мнение. Сейчас я полон сомнений и думаю, что все мои табу на семью были какой-то самолично сфабрикованной глупостью, ограниченностью.

После поездки я стал частым гостем в доме Стеллы, и в последнее время совсем не ночевал в гостевой спальне, словно комната Стеллы стала моим вторым домом. Такое частое времяпрепровождение в её доме для меня значило очень много. Она стала мне доверять и перестала заморачиваться по поводу и без.