Сильвия Дэй - Не искушай меня

– Да будет вам, – насмешливо протянул он. – Мы с вами знаем, как это делается.

Лизетт смотрела, как он заходит в ее спальню с таким видом, словно эта спальня была его собственной. Он схватил стул, на котором только что сидел виконт, развернул его и уселся задом наперед, обхватив руками спинку.

В этой очень женственной бело-розовой комнате мощное мужское начало Саймона заявляло о себе до неприличия громко. Он даже не пытался скруглить острые углы. Невольно Лизетт сравнила его с Эдвардом. Разница сразу бросалась в глаза. Эдвард был настоящим мужчиной во всех смыслах этого слова, и, тем не менее, он сумел обуздать свое чисто мужское стремление к превосходству и сегодня утром проявил сдержанность, не боясь показаться размазней. Ради нее. Лизетт почувствовала странное теснение в груди и поспешила отогнать воспоминание. Сейчас она не могла о нем думать. Ее измученная душа не перенесла бы таких мыслей.

– Расскажите мне о себе, Лизетт, – протянул Куинн, пристально глядя на нее.

– Мне следовало убить вас за то, что вы без спроса вторглись в мой дом, – прошипела она, пряча смятение под маской агрессии – дело для нее привычное, иначе она не выжила бы.

– Хотелось бы посмотреть, как вы станете меня убивать. Вы слабы, как котенок.

– Если я закричу, ко мне придут на помощь.

– Кто? Те слуги, которых приставил к вам Дежардан?

Он прав. Она была слаба, с ней случилось то, что, как она себе обещала, с ней никогда не должно случиться.

– Я здесь не для того, чтобы причинить вам вред, – тихо сказал он. Он вдруг стал очень серьезным. – Я просто хочу знать, кто вы.

– Зачем?

– Мне кажется, я встретил вашу родственницу, и хочу понять, прав ли я.

Лизетт побледнела, и ладони ее увлажнились.

– Что такого сделали вам ваши родители, чтобы заставить вас пойти на все эти ухищрения? – тихо спросил он. – Угрожали выдать вас замуж? Урезать ваше содержание?

– Чего вы хотите? – огрызнулась Лизетт.

Саймон приподнял бровь.

– Ко мне это не имеет никакого отношения.

– У меня нет семьи. Все умерли.

Саймон прищелкнул языком:

– Лгать грешно. Хотя, я думаю, эта ложь – самая безобидная из всего, что вы совершили в жизни.

– Вы такой самонадеянный, так безапелляционно судите всех, – запальчиво бросила Лизетт, – словно знаете все на свете. Словно вы выше других людей.

– В настоящий момент у меня такое чувство, словно я вообще ничего не знаю. Я надеюсь, что вы прольете свет на то, что происходит.

Лизетт и выжила во многом благодаря умению правильно судить о людях, и сейчас у нее было ощущение, что Саймон говорит искренне. Разум подсказывал, что он блефует, но сердцем она ему верила.

– Понятия не имею, о чем вы говорите.

– Ваша сестра очень любит вас и глубоко скорбит о том, что вас потеряла. Неужели вам нет до нее дела? Неужели сердце ваше настолько остыло, что вы можете просто взять и вычеркнуть ее из своей жизни одним махом?

– Моя сестра? – Лизетт схватилась за горло.

Комната начала вращаться у нее перед глазами. К горлу подкатил ком, и она вслепую потянулась к тазу на тумбочке.

Саймон не медлил ни секунды. Он оказался рядом с ней в то же мгновение, как стул, на котором он сидел, упал на пол. Он поднес таз к губам Лизетт, и ее вырвало. Ослабевшее тело не вынесло напряжения дня.

Когда спазмы в животе прекратились, она без сил откинулась на подушки. Саймон подошел к двери и запер ее. Еще мгновение, и в дверь постучали, после чего подергали ручку.

– Мадам Маршан? – раздался из-за двери женский голос. – С вами все в порядке?

«Только попробуй сказать ей, что я здесь», – одним взглядом сказал ей Саймон, угрожающе приподняв бровь.

Лизетт судорожно схватила ртом воздух и ответила:

– Я перевернула стул, когда шла к ночному горшку. Вам ни к чему беспокоиться.

– Я принесу ключ и помогу вам, – предложила мадам Фуше.

– Нет! Прошу вас, не надо. Я хочу спать, и все. После долгой паузы из-за двери донеслось:

– Хорошо. Позвоните в колокольчик на столе, если я вам понадоблюсь.

Саймон стоял, прижав ухо к двери. В конце концов, он кивнул и вернулся к Лизетт. Он поставил стул наместо и сел на него как подобает, а не задом наперед. Он терпеливо ждал, пока она начнет говорить.

– Что я должна вам сказать? – спросила Лизетт.

Голова у нее нещадно болела. Перед глазами плясали красные пятна, и лоб покрылся испариной.

– Я пытаюсь понять, в каком родстве вы находитесь с Линетт.

– С Линетт?

По красивому лицу Саймона пробежала тень.

– Вам не знакомо это имя?

Лизетт покачала головой, но в душе ее вспыхнула искра надежды, и от этой надежды у нее так закружилась голова, что она вообще потеряла способность соображать.

– Где ваша семья, Лизетт? Кто они?

– Я не знаю, – прошептала она, чувствуя себя так, словно стоит нагая перед толпой.

– Как вы можете не знать, где ваша семья? Я – бастард, и все равно знаю, что родился в Дублине и что мать моя была портнихой.

Лизетт проглотила вязкую слюну и, потянувшись за влажной тряпкой на тарелке на ночном столике, приложила ее к горящему затылку.

– Я ничего не помню о своей прошлой жизни. Все, что я о себе помню, исчерпывается двумя последними годами моей жизни.

Саймон уставился на нее, не моргая:

– Как такое возможно?

– Хотела бы я знать! – воскликнула Лизетт, сотрясаемая беззвучными рыданиями.

– Проклятие! – Саймон встал и принялся ходить по комнате, совсем как Дежардан. – Два года назад погибла молодая женщина с вашим именем. Ее похоронила семья – родители и сестра-близнец.

– Сестра-близнец?

Неужели, правда? Неужели судьба смилостивилась над ней, наконец, подарив сестру, точь-в-точь похожую на нее? Сестру, в которой она узнает себя?

– Да. – Саймон остановился и сделал глубокий вдох.

Он провел рукой по волосам, оставив их в беспорядке. Он не заметил этого, и ему, похоже, было все равно.

– Как вы получили свое имя?

– Депардье называл меня Лизетт. И мне… мне это имя пришлось по душе. Я решила, что буду Лизетт.

– Депардье?

– Увы, он относится к моим самым ранним воспоминаниям. – Лизетт зябко повела плечами.

Ей опять стало плохо. Ее бы снова вырвало, если бы хоть что-то осталось в желудке.

– А Руссо? Или все же Маршан?

– Дежардан дал мне фамилию Руссо. Сказал, что она мне подходит. Как правило, я называла себя Маршан в качестве дополнительной защиты от Депардье. Он злился из-за того, что потерял меня, и, поскольку, он не мог держать меня при себе постоянно после вмешательства Дежардана, он мог бы прийти ко мне так, от нечего делать, если бы знал, как меня найти.

– Мне вы не сказали, что ваша фамилия – Маршан.

– Моя миссия в Англии должна была стать последней из тех, что поручал мне Дежардан. Он пообещал, что, если я смогу узнать имя вашего руководителя, он освободит меня. Я не видела причин для того, чтобы скрывать свое имя, тем более что совсем не была уверена в том, что это имя – настоящее.

– Я думаю, Дежардан прекрасно знает, кто вы, – сказал Саймон. Он стоял, уперев руки в бока. – Я думаю, он держал вас при себе, чтобы в случае чего использовать как козырную карту в своей игре.

– Но… – Нижняя губа Лизетт задрожала, и она прикусила ее, чтобы не показывать перед Куинном слабости.

– Вы действительно думаете, что ему есть до вас дело? Если он посылает вас убивать тех, кто путает его карты?

Лизетт молчала. Ей было больно и страшно от сознания того, что обратиться ей действительно не к кому. Нет, она не верила в то, что Дежардан любит ее в любом понимании этого слова, но она действительно надеялась, что он жалеет ее, пусть совсем чуть-чуть.

Саймон подошел к кровати и сел, взяв руку Лизетт в свою. Он пристально смотрел ей в глаза, словно хотел заглянуть в душу.

– Ваша семья вас любит. Им очень не хватает вас. Они примут вас с огромной радостью, несмотря ни на что. Я в этом уверен.

Горло Лизетт сжал спазм.

– Я не стою их любви. Больше не стою.

– Это не вам решать, – проворчал Саймон и погладил ее по руке. – Однако кое-кто мечтает увидеть вас мертвой. И этот некто пошел на все, чтобы вас сочли таковой. В Польше есть могила, в которой лежит чье-то тело, и на могильном камне стоит ваше имя. И вы считаетесь умершей. Пока.

– Они знают обо мне? – спросила Лизетт и высвободила руку, чтобы смахнуть слезы.

– Можно сказать и так. Но одна лишь ваша сестра продолжает надеяться. Ваша мать видела тело, как видел его, ее супруг. Ей трудно поверить в то, что вы все же живы.

– Я понимаю.

– Одного взгляда на вас будет достаточно, чтобы отмести все сомнения.

– Я никогда вам не нравилась, – прошептала Лизетт. – Зачем вы все это мне рассказываете? Почему не оставили меня в мертвецах?

– Увы, я не могу поступить иначе, – покачав головой, сказал Саймон. – Хотя мне трудно представить, как вы можете принести своим близким что-то кроме горя.

Лизетт обдумала то, что он сказал, и глаза ее широко распахнулись.

– Все это ради Линетт, верно? Вы делаете это ради нее.

Саймон сжал зубы.

Она тихо засмеялась и привстала с кровати, выругавшись сквозь зубы.

– Бедняжка Саймон, – насмешливо протянула она. – Как жестоко обошлась с вами судьба, заставив влюбиться в женщину, которая так на меня похожа.

– Ведьма. – Он бросил на нее взгляд, полный холодной злобы, но Лизетт не испугал этот его взгляд. Саймон – пес, который громко лает, но кусает лишь в самом крайнем случае.

– И что нам теперь делать?

– Продолжайте в том же духе, – сказал он. – Никому не говорите о том, что я вам сказал. Дайте мне время. Мы все еще очень мало знаем.

– За вами охотится один человек.

– Я слышал. Предоставьте его мне.

Лизетт затаила дыхание, пытаясь придумать, что сказать, как помочь и как выразить свою благодарность.

– Я хотела бы что-нибудь сделать для вас.

– Вы можете. Все, что узнаете от Джеймса, передавайте в первую очередь мне.

– При чем здесь Джеймс? – Сердце ее перестало биться на мгновение. – Зачем вам его вовлекать?

– Именно из-за него я все еще в Париже, и, как муха в паутине, запутался в вашем прошлом. – Саймон направился в гостиную, явно расстроенный своими мыслями. – Поправляйтесь, – пробормотал он. – В скором времени вы можете мне понадобиться, – сказал он и исчез так же внезапно, как появился.

Лизетт осталась одна. Она была больна душой и телом. Терзаемая надеждой ожидания и глубоким раскаянием.

– Эдвард, – пробормотала она, свернувшись калачиком на подушке.

Судьба была так к ней несправедлива. Она давала ей одной рукой и отнимала другой. Неужели ей суждено всегда быть мукой для тех, кто к ней милосерден?

Зарывшись головой в подушку, Лизетт плакала до тех пор, пока не уснула.

Саймон покинул дом Лизетт с гораздо большим багажом, нежели с тем, с каким он туда прибыл. Он прихватил с собой одежду, принадлежащую Тьерри. Они с ним были примерно одного роста и носили одежду одного размера, и в том, что Тьерри почтит визитом Дежардана, не будет ничего необычного. Именно туда и направлялся сейчас Куинн.

Он спрятал собственную одежду в тисовых зарослях, что тянулись вдоль каменной ограды сада за домом, и вышел на аллею. Натянув треуголку Тьерри на самые брови и сунув руки в карманы его ливреи, Саймон отправился к Дежардану пешком.

Отсюда до виконта было не сказать, чтобы очень далеко, но и не очень близко. Достаточно времени, чтобы, прогуливаясь, обдумать то, чем он располагал, и решить, каких именно фрагментов мозаики ему не хватает для полной картины. То и дело Саймон осматривался, но ничего тревожного не заметил. И поэтому он несколько растерялся, когда из неприметного экипажа вдруг высунулась рука в перчатке. Было это совсем недалеко от дома, где жил Дежардан, – за углом от парадного входа.

Саймон замер, однако быстро пришел в себя и принял из руки неизвестного послание, не поднимая головы, чтобы его не узнали. Шторы в карете были задернуты, перчатка закрывала руку целиком, до локтя.

– Передай ему, что я теряю терпение, – раздался из кареты неприятный, скрипучий голос.

Потом по потолку кареты постучали, и кони тронулись с места. Карета уехала.

Саймон продолжал свой путь, засунув конверт в карман и делая вид, что ничего особенного не произошло, но на душе у него было очень неспокойно.

Очевидно, Эспри не был вымышленным персонажем, как изначально предположил Саймон. Он действительно существовал и представлял собой реальную угрозу.

Саймон уже через пару минут был у порога Дежардана. В дверь он постучал с демонстративной настойчивостью. Дверь широко распахнулась и дворецкий хотел было впустить визитера в дом, но вдруг заметил, что пришедший не Тьерри.