Я видел, что ей по-настоящему страшно, и поспешил ее успокоить:

– Да ладно… может, существуют и светлые доппельгангеры, предвещающие что-то хорошее. Давай будем так думать, хорошо?

– Я погуглю, – неуверенно сказала она.

Я возразил:

– Зачем? Ты лучше подумай, что надеть на конфу. До нее еще два дня, так что время есть. Если тебе надо, скажем, что-то купить…

– Я не пойду, – сказала она, нахмурившись. – Я что-то неважно себя чувствую… и вообще – ну зачем она мне?

– А я тебе не говорил, что тобой уже заинтересовалось телевидение? – спросил я. Она отрицательно покачала головой. – Так вот, скоро тебе предстоит стать звездой ти-ви, моя драгоценная. Так что пора привыкать к вниманию, чтобы потом не кукситься…

– Эй, ты не забыл, что я вообще-то журналист? – спросила она. – Я внимания не боюсь, я не какая-то там дикарка, впадающая в ступор при виде фотоаппарата.

– Тем более, – ответил я. – Тогда почему бы тебе не прогуляться со мной на конфу?

– Я же говорю, чувствую я себя последнее время как-то неважно, – неуверенно сказала она. – Голова кружится, подташнивает… может, это от тех суси?

– Да мы их ели уже давно, – ответил я. Неделю назад мы с ней ходили в «Якиторию», хотя, в общем-то, ни она, ни я от японской кухни не фанатеем, но жить в Москве и не захаживать в «Якиторию» – как-то странно.

– Ну не знаю… – сказала она. – Очень похоже на отравление. И знобит меня немножечко. Если к послезавтра пройдет… я подумаю.

С этим я не мог не согласиться.

* * *

К вечеру Карина уже точно решила, что пойдет со мной на конференцию, и мы даже обсудили, что она станет рассказывать, если ей будут задавать вопросы. Она призналась мне, что все-таки немного боится: хоть она и готовила себя к публичной деятельности, но брать интервью – одно дело, и совсем другое, когда берут интервью у тебя. Карина расспрашивала меня о том, как я себя ощущал, когда впервые попал в объективы журналистов. Я признался, что поначалу чувствовал себя не в своей тарелке, но потом пообвыкся.

– Хотя от кадров вроде приснопамятной Ксюшеньки до сих пор робею, если честно, – не мог не признать я.

Карина хохотнула:

– Ты в курсе, что Ксюшенька тоже считается топ-блогером? Вот только у нее фоловеров и двадцати тысяч не наберется. А как она изгаляется, как изворачивается…

– А о чем она пишет? – спросил я.

– Обо всем на свете, – ответила Карина. – Она считает себя экспертом во всех областях. В основном, правда, все ругает – власть, церковь, мужиков… особенно мужиков. И пропагандирует вегетарианство.

– Не люблю вегетарианцев, – признался я.

– Почему? – удивилась она. – Кстати, ты мне сочку не принесешь, что-то пить захотелось… или нет, давай я сама схожу.

– Ну, мне не тяжело, – сказал я, поднимаясь, но Карина уже вскочила и убежала на кухню, как была, одетая лишь в собственное очарование. Хорошо все-таки, что мы живем высоко и у нас по соседству нет таких же высоток – последнее время Кариша взяла моду расхаживать по дому в костюме Евы и агитировала меня косплеить Адама. Признаться, без одежды я чувствую себя как голый. То есть не очень уверенно. Все-таки я не Шварц и не Ван Дамм, чтобы гордиться своим обнаженным торсом.

Пока она отсутствовала, я успел подумать о том, что совсем забросил собственный блог, с тех пор как Карина завела свой. А также – поискать в Сети Ксюшенькин уютненький[7] и даже убедиться в его убогости.

Кажется, ничто не доставляло этой даме такого удовольствия, как заходить на страницы известных и уважаемых людей и писать им гадости. Да не просто гадости – ничем не обоснованные оскорбления. Причем было абсолютно не важно, чем именно выделяется человек – если он был хоть в чем-то отличен от серой массы, он получал, причем именно по тому, чем отличался. А уж если Ксюшиной мишени удалось хоть мало-мальски чего-то достичь, она вцеплялась в него мертвой хваткой.

О, она была крайне изобретательна в своих оскорблениях и все время метила так, чтобы задеть человека побольнее. Наезжать на близких намеченной жертвы, оскорблять тех, кого человек любит, желать им зла являлось для этой пиявки пера не только вполне допустимым, но даже предпочтительным. Из самых мягких примеров: модель, которая сетовала на то, что после болезни никак не может набрать вес, она называла тощей коровой и говорила, что скелетам лучше лежать в могилах и не шокировать окружающих. Оперной певице, у которой обнаружился сахарный диабет, желала, чтобы ей побыстрей оттяпали ноги, как Невинному и Луспекаеву. А у фигуриста, неосторожно похваставшегося тем, что его жена беременна (пара долго пыталась зачать ребенка, но с этим возникли проблемы, так как жена спортсмена тоже была фигуристкой и, видимо, тренировки как-то сказались на ее женском здоровье), уточнила, знает ли он отца ребенка, или в том, кто этот человек, не уверена даже сама счастливая будущая мать. При этом скриншоты своих, с позволения сказать, подвигов Ксюшенька без стеснения переносила в бложек.

Откровенно говоря, при прочтении всего этого безобразия я буквально почувствовал подступающую к горлу тошноту. И откуда в людях столько зла? Нет, правда. Как часто мы повторяем всуе: «Все люди – Божьи твари». Но действительно ли все? Разве мало вокруг просто тварей? Тварей, которые ничего в этой жизни не делают, сидят на шее у того, кто все им приносит на блюдечке с голубой каемочкой. Скучно такой твари, нечем себя занять. Единственное ее развлечение – зависть и ненависть к кому-то, кто на нее не похож, кто живет по-другому и достигает успеха своими усилиями. И нет для твари большего удовольствия, чем сделать такому человеку какую-нибудь гадость.

Вот и начинает такая тварь от скуки собирать ингредиенты для пакостей. Коллекционирует сплетни, подслушивает разговоры, выведывает чужие тайны и интимные секреты… И сыплет, сыплет все это в котел, щедро приправляя собственными комплексами, пороками и извращениями. А когда пакость, как ведьмино зелье, будет готова, выплеснет ее, злорадно хихикая, вам на голову, заодно обрызгав и всех, кто, на свою беду, окажется поблизости.

И что же, эти твари тоже Божьи? Сомневаюсь… Думаю, если кто-то и создал их, то никак не Господь. Точнее, не он их сделал такими. Вообще не понимаю людей, которые при первой возможности начинают чем-то попрекать Господа: каждый человек делает себя сам, каждый отвечает за свой выбор и его последствия.

Но объясните мне, пожалуйста, почему так многие выбирают быть, простите за резкость, откровенным дерьмом? Или они сами не понимают, как выглядят со стороны? Убей меня Челябинский метеорит, если я понимаю, что такого веселого в том, что кому-то благодаря тебе стало хуже! От фразы «сделал гадость – сердцу радость» меня с детства выворачивает.

– Любуефься? – спросила тихо вернувшаяся в комнату Карина, присаживаясь на край кровати. В одной руке у нее был запотевший стакан с холодным молоком, в другой – початая баночка оливок.

– Было бы на что, – отмахнулся я. – Откровенно не понимаю, как она еще жива и здорова. Лично я бы ее ласково приложил об стеночку, наедь она на тебя, например.

– Уфе прикладывали, – ответила Карина, жуя оливку. – Она и в больнице лежала с сотрясением, и с синяком на пол-лица щеголяла, а все неймется. Может, она мазохистка? Ну, то есть в смысле…

– Да ну ее, – перебил я Карину. Мне хотелось как-то сменить неприятную тему, и я переключил свое внимание на странный набор продуктов в ее руках, – и ты еще потом удивляешься, от чего тебя тошнит. Ты же за соком пошла, что за странный выбор продуктов?

– Чет молочка захотелось, – сказала она, вытряхнув из банки себе в рот пару оливок. – А оливки я всегда люблю. Хочешь?

Я кивнул.

– Так вохми, – сказала она, зажав оливку губами. Я понял намек, и тут же бросился за лакомством, при этом я неосторожно подтолкнул ее руку, и молоко из стакана брызнуло мне на грудь.

– Не так быстро, – сказала она, высвобождаясь после моего поцелуя, в ходе которого я ухитрился отнять у нее оливку и съесть. – Видишь, я тебя молоком облила…

Она отставила банку с оливками на тумбочку и быстро подхватила пальцем каплю, скатывающуюся у меня по груди. После чего игриво облизнула палец и отставила стакан с молоком на ту же тумбочку.

– Нельзя так продукт разбазаривать, – проворковала она, легонько толкая меня в грудь. Я откинулся назад и прикрыл глаза, чтобы через секунду почувствовать ее теплое, почти горячее дыхание на своей ключице…

Говорят, что любовь – это игра для двоих, и в этой игре никогда не бывает побежденных. Побеждают оба участника.

* * *

Счастливы те, кто просыпается от того, что выспался. Когда-то я не мог позволить себе такую роскошь и просыпался по будильнику; потом стал фрилансером… и все равно просыпался по будильнику, только график сна сменился на более удобный. А потом «Мы» заработала на полную мощность, и я получил возможность отключить столь полезное и столь ненавидимое всеми устройство раз и навсегда.

И все равно даже сейчас я порой просыпаюсь не по своей воле. Но не потому, что мне надо куда-то спешить. Иногда нас будят наши сны – например, бывают такие кошмары, при которых ощущение ужаса становится совершенно нестерпимым, так что хочется бежать – и ты бежишь из сна в реальность. К счастью, любой кошмарный сон заканчивается пробуждением…

А бывает так, что ты сквозь сон чувствуешь – что-то не так, и неясная, смутная тревога включает внутренние протоколы пробуждения. Все-таки наш организм – совершеннейшая система, и основная проблема в том, что достается она в управление непроходимо дремучим ламерам. Потому причина всех наших неприятностей – в частности, со здоровьем, но и не только, заключается в нашей собственной криворукости, а еще больше – в нашей лени и нежелании элементарно заботиться о сохранности той совершенной аппаратуры, которой наделил нас Господь.

И из этого правила не бывает исключений. Каждый из нас по-своему губит свой собственный организм, подчас думая, что делает только лучше. Но увы. В моей личной религии Бог в наказание за то, что Адам и Ева не читали мануал, отобрал у них техдокументацию, и их несчастные потомки, по мере своих слабых сил, осваивают доставшееся им оборудование методом научного тыка – с соответствующими последствиями, как-то так.

…Я проснулся как раз от такого тревожащего ощущения. Что-то стало не так, что-то было неправильно. Какое-то время я дрейфовал по краю сна, понимая, что это не явь. Во сне я вновь стоял перед огромным, в рост человека, старинным зеркалом, но в нем опять отражался не я. Там была моя Золушка, моя Карина. Она казалась грустной и держала в руках большое, румяное яблоко. Мы смотрели друг на друга; затем она что-то сказала, но что – я не услышал, поскольку нас разделяло стекло. Помню, я подумал, что это и не зеркало вовсе, а экран неизвестного мне компьютера, с абсолютно идеальной графикой. Должно быть, я отвлекся на эти мысли, а когда вновь заглянул в зеркало, вместо Золушки увидел уже Снежную королеву. Карина стояла в подвенечном платье, таком белом, что, казалось, от него исходит сияние, и яблоко в ее руках превратилось в хрустальное, напоминающее сердце.

Я вздрогнул и проснулся, инстинктивно пытаясь обнять Карину, но ее не было. В панике я вскочил, хотел позвать Карину, но вместо этого издал лишь какой-то нечленораздельный рык.

Не помня себя, я выскочил в коридорчик, затем, споткнувшись на ступеньке (в спальне, ванной и комнате, по замыслу архитекторов, вероятно, детской, но ставшей моим кабинетом, был теплый пол, потому в эту часть квартиры вели две ступеньки), вылетел в гостиную. Здесь горел свет, на журнальном столике стояла открытая аптечка, рядом лежали разбросанные лекарства… но Карины не оказалось.

Перепугался я не на шутку, но тут мое внимание привлекли странные звуки из уборной. К счастью, дверь туда стояла открытой, там я и нашел Карину. Она была так бледна, что на коже выступили синие прожилки вен, а под глазами пролегли глубокие тени, будто кто-то их подбил. Веки покраснели, словно от долгого плача, на бледных щеках виднелись следы слез.

– Что случилось? – Я испугался еще больше, но не мог не отметить, что бледность делает ее еще больше похожей на Снежную королеву.

– Меня ужасно тошнит, – сказала она сквозь зубы. – И болит живот, внизу. – Она провела ладонью по больному месту.

В наше время, говорят, аппендицит встречается все реже, но мне, например, «повезло» – аппендикс мне удалили в армии, но перед этим я успел хорошо распробовать все тонкости этого исчезающего недуга – ну, кроме разве что перитонита. Я даже не стал ничего говорить, сказал только какую-то обнадеживающую фразу в духе «не бойся, я с тобой» и тут же бросился на поиски смартфона. Нашел я его довольно быстро, он лежал в спальне, возле ноутбука, но не сразу вспомнил, как вызывать «Скорую». В конце концов умный агрегат сам определил, что мне нужно, и после первого же гудка мне ответили: