С этой мыслью я и просыпаюсь. И тут же слышу приятный женский голос:

– Дамы и господа. Наш самолет произвел посадку в аэропорту Лос-Анджелеса. Местное время тринадцать часов двадцать четыре минуты. Температура двадцать восемь градусов по Цельсию.

Ремень безопасности должен быть застегнут до выключения табло «Застегните ремни».

Приносим свои извинения за причиненные неудобства при посадке, связанные с местной зоной турбулентности.

От имени экипажа благодарим вас за то, что вы воспользовались услугами авиакомпании «Аэрофлот». Мы будем рады новой встрече с вами!

В отношении путешествий люди делятся на три категории. Одни одержимы страстью к передвижениям, их хлебом не корми, дай увидеть новые места. Другие, наоборот, привязаны к родным пенатам, и в дальние дали их калачом не заманишь. А третьи к перемене мест относятся равнодушно и перелет на другой континент воспринимают так же спокойно, как поездку в метро от шоссе Энтузиастов куда-нибудь в Новогиреево.

Увы, судьба (под судьбой я понимаю не какую-то всевластную разумную силу, а исключительно ход событий и стечение обстоятельств) не интересуется нашими предпочтениями и склонностями нашего характера. А потому порой домоседов, к вящему их неудовольствию, мотает от Мичигана до Магадана, а романтики дальних странствий либо сидят дома, сглатывая слюнки на буклеты турфирм, либо на с трудом добытые гроши путешествуют автостопом и ночуют в поле чистом. Я, к счастью, относился к третьей категории. Для меня затворничество не стало бы трагедией, а поездка, даже в Антарктиду, не заставила биться в экстазе о пол с воплями «Ура, наконец-то!».

Более того – если большинство из нас видит за рубежом только блеск фасадов и вывесок, я обращаю внимание и на изнанку этого благолепия. А в этом отношении, по крайней мере, развитые страны мало чем отличаются друг от друга. Как говорит Матвей, свое Бирюлево есть в каждом мегаполисе. И, алаверды, в каждом городе мира есть своя Красная площадь, фигурально выражаясь.

Мне одинаково непонятны те, кто восхищается чем-то чужим, а свое ни в грош не ставит, равно как и те, кто исходит любовью к каждой кривой осинке или пальмочке, если она произрастает у отчего дома, а все чужое поливает помоями. Дома хорошо, в гостях тоже неплохо.

Потому, спускаясь по трапу в аэропорту Лос-Анджелеса, я не испытывал ни особого воодушевления, ни наоборот. Разве что легкое разочарование – я-то ожидал увидеть бетонные джунгли, застроенные небоскребами от горизонта до горизонта, и на их фоне – ультрасовременное здание аэропорта. Ничего подобного – небоскребов в Городе ангелов оказалось не больше, чем в Москва-сити, да и аэропорт оказался вполне заурядным, а его визитная карточка – диспетчерская башня – вообще до боли напоминала блинчик, зависший над Пейзажным мостом, разве что размерами побольше. А вот горы на горизонте неприятно напомнили мне давешний сон, заставив поежиться.

За таможенным контролем меня тут же перехватили двое встречающих, оказавшихся русскими и вообще приятными ребятами. Гена являлся харьковчанином, он вел машину и по большей части молчал. Предупредил только, что ехать долго, часа четыре, и лучше было лететь до Фриско, и вообще, Силикон Вейли даже входит в округ Сан-Франциско и связана с ним метро. Саша оказался почти что москвичом, из Долгопрудного. С ним мы, по большей части, и общались. Говорил он медленно, тягуче, словно не сразу вспоминал нужные слова, хотя он рассказал, что с языком проблем не будет, «потому что в Силикон Вейли английский – четвертый по употребимости после хинди, русского и китайского». В конце поездки он признался, что ожидал встретить кого-то более заносчивого, дескать, их предупредили, что к ним едет, как выразился вездесущий Ильич, «большой пуритц»[9], да они и сами с Википедией дружат. Опаньки, а я и не знал, что обо мне написано в Вики. Надо посмотреть, как приеду.

Мы промчались по величественному Тихоокеанскому шоссе через знаменитую Санта-Барбару, не обращая внимания на местные достопримечательности, которых здесь, по словам Сашки, находилось как блох на вшивом Барбоске, и действительно довольно быстро, часа за два, добрались до Сан-Хосе. Остановились мы лишь один раз, чтобы отдохнуть и перекусить с видом на океан. Поскольку Генка был за рулем, а я отношусь к трезвенникам, пили мы только кофе, при этом Сашка все удивлялся, какого лешего Ильич отправил меня в ЛА, если «у нас в Хосе свой международный аэропорт, да и до фрискинского доплюнуть можно в хорошую погоду».

Сан-Хосе вызвал во мне двойственные чувства – похоже на Сочи, только высотность повыше. Солнечно, свежо, океан рядом, пальмы симпатичные, местами довольно уютные кварталы, но самолеты носятся буквально над головой, едва не задевая небоскребы, по крайней мере так кажется. Я и сам сначала недоумевал, на кой мне было лететь в Лос-Анджелес, чтобы потом машиной переться в город со своим аэропортом, но все выяснилось быстро – после санкций прямых рейсов из Москвы не было ни в Сан-Хосе, ни даже в Сан-Франциско. Только в Лос-Анджелес.

Вообще, Соединенные Штаты я прозвал про себя страной «если бы». Эти два слова не покидали меня все мое краткое пребывание в ней. Если бы я приехал сюда год или два назад – меня бы поразила Силикон Вейли и приятно обрадовало то уважение и то дружелюбие, с которым там ко мне относились. А относились ко мне действительно как к «большому пуритцу», особенно с учетом того, что сам Марк, который Цукерберг, поздоровался со мной как со старым приятелем – и это при том, что я являлся, в сущности, его прямым конкурентом, и конкурентом весьма опасным.

Или если бы я мог привезти сюда Карину! Ее мне здесь очень не хватало. Как бы я хотел гулять с любимой по улочкам этого города или купаться в океанских волнах, да даже просто бродить по здешним супермаркетам или по похожему на цыганскую ярмарку мексиканскому рынку! Без моей Золушки все это было не в радость, без нее все казалось пресным, неинтересным, бесцветным… А моя тоска доходила даже до того, что однажды, когда я возвращался в отель, мне показалось, что я воочию увидел Карину.

Она промелькнула, словно призрак, и скрылась за открытой дверью минивэна с логотипом какой-то новостной компании – две черные буквы на зеленом фоне. Дверь микроавтобуса тут же закрылась, и он сразу же двинулся с места в сторону выезда со стоянки. Я лишь успел заметить, что за рулем его сидел темнокожий, скорее мулат, возможно, кубинец.

Конечно, предположить, что моя любимая оказалась в Калифорнии в компании неизвестного мне кубинца, я не мог. Это было всего лишь déjа-vu, и ничто иное. Но мне, как назло, вспомнился рассказ Карины про доппельгангера – и я почувствовал ничем не мотивированный страх.

Конечно, глупо бояться призраков и доппельгангеров в моем-то возрасте! Я же не школьник в летнем лагере. И все-таки что-то примитивное в нас поддерживает и питает подобные суеверия, потому многие взрослые и серьезные люди обходят стороной черных кошек, хотя чем может повредить несчастное животное?

К концу моего пребывания, словно еще одна примета, погода неожиданно для всех взяла и испортилась. Небо заволокло тяжелыми тучами, то и дело срывался дождь, и казалось, подобному поведению природы удивлены даже старожилы.

* * *

Перед бурей, грозой или снегопадом у метеочувствительных людей, которых с каждым годом становится все больше, резко ухудшается самочувствие. Это вполне объяснимо – в окружающей среде происходят изменения, и это отражается на нашем организме. Я, в силу своей «профдеформации», всегда считал человеческую психику чем-то вроде компьютера и вскоре с удивлением отметил, что многие правила, применимые к компьютеру, вполне уместны при описании человеческой психики, а соответственно концепции организации компьютерных сетей неплохо применяются для анализа общественных отношений – и, что самое удивительное, наоборот тоже. Эта находка меня заинтересовала. Пообщавшись на конференции с айтишниками разного профиля, происходившими из разных культур, я еще больше уверился в этом выводе и еще больше этим заинтересовался. Возможно, когда-нибудь я создам стройную теорию на сей счет и, конечно же, опубликую ее… Глядишь, еще и Нобеля отвесят, чем черт не шутит, последнее время его повадились давать кому ни попадя.

Так вот, человеческая психика, на мой взгляд, совершеннейший компьютер, и нам, пользователям, известна лишь малая часть его возможностей. Что вполне справедливо и для «железа» – рядовой пользователь той же операционки «Виндовс» знает о ее возможностях хорошо если десять процентов, и из того, что знает, использует только малую часть. Чтобы в этом убедиться, достаточно просто взять книжицу из разряда «Виндовс для чайников».

А человеческая «операционка» намного сложнее и интереснее, да только мануалы к ней, говорят, находятся в недоступном для рядового ламера месте и охраняются файерволом ну очень высокого уровня[10]. Не удивлюсь, если там описано, например, как читать мысли или превращать свинец в золотишко. Кто знает, ведь даже с помощью тех вещей, которые созданы нами, мы научились делать не меньшие чудеса. Мыслей, слава богу, пока не читают, но свинец в золото вроде бы уже превратили в синхрофазотроне – правда, пока лишь несколько атомов…

Я не зря сказал о метеочувствительности; раньше я уже говорил о том, что мы удивительно нечувствительны к тем знакам, которые могут предупреждать нас о чем-то, что может случиться. Но даже самый нечувствительный и толстокожий человек порой без причины переживает какое-то странное волнение, какую-то необъяснимую тоску – и как раз тогда, когда неведомые силы его судьбы что-то меняют в привычном течении его жизни.

Тревогу я почувствовал, кажется, на второй или третий день своего пребывания в Сан-Хосе и сначала связал ее со своей тоской по Карине. Я с ней созванивался дважды в сутки по скайпу, чаще не получалось из-за разницы во времени. Она была спокойна, даже весела, много шутила и лишь чуточку тревожилась из-за того, что в «Гекате» к ней отнеслись, на ее взгляд, излишне серьезно.

– Я Василию Владимировичу говорю: «Я же беременна, а не больна», – рассказывала мне она, – а он мне отвечает: «Плохой врач лечит болезни пациента, а хороший – их предупреждает».

– Здравый подход, – комментировал я. Василий Владимирович, которого Карина неизменно хвалила, был главврачом и, как я понял, соучредителем «Гекаты», медицинским светилом и прочая, и прочая. Не довольствуясь рекомендациями Карины, я воспользовался гугл-поиском и тогда успокоился. Профессор Скорняков являлся действительно известной личностью, даром что молод, немногим старше меня. Научные звания и публикации в авторитетных журналах имелись даже в избытке, единственное, что меня смутило, хоть я и понимал, что придираюсь, – это полная тишина вокруг его деятельности со стороны коллег и конкурентов.

Научный, в том числе медицинский, мир кажется непосвященным холодным и стерильным, как лаборатория. На деле же там кипят такие страсти, что впору приключенческие романы писать. Страсти вообще кипят в любом человеческом обществе, от Капитолия до последней помойки, – отчего наука должна быть исключением?

В статьях ученые мужи, тонко иронизируя, поднимают доводы коллег буквально на смех, но оценить это под силу только специалисту. Чтобы понять, что творится в мире белых халатов и стерильных пробирок, достаточно прогуляться по форумам научных и медицинских сайтов. Если бы светила медицинской науки с тем же рвением, с каким они бросаются друг на друга, боролись с болезнями, наверно, мы жили бы вечно и без молодильных яблок. Иногда мне кажется, что наука развивается не благодаря, а вопреки стараниям ученых и все открытия делаются только для того, чтобы доказать сопернику, что он не прав.

А может, я слишком много уделяю внимания тому, что пишут на форумах?

Как бы там ни было, в этом бурном море вокруг корабля под именем «Академик Скорняков» царил полнейший штиль. О коллегах, даже тех, с кем он конкурировал, этот видный специалист ранней диагностики заболеваний отзывался с неизменным уважением; они относились к нему примерно так же – в худшем случае, просто игнорировали, но чаще отзывались не без похвалы, хотя и какой-то… накрахмаленной, как воротничок, – так хвалят вышестоящее начальство, если хотят выслужиться. Общие фразы, без «жара сердца», хотя, может, для ученых людей это норма?

Справедливости ради скажу, что Скорняков являлся не единственным в своем роде – подобных ему деятелей науки можно было найти в любой стране с мало-мальски развитой наукой, но и пересчитать их можно было по пальцам. Никто Скорнякова не ругал, но и восхищались им как-то осторожно. Впрочем, я решил, что просто придираюсь и предвзято отношусь к этому человеку.

Второе, что меня удивило, – это отсутствие в Сети вменяемых фотографий профессора. Возможно, где-то они размещались, но я так и не нашел их ни одним из средств поиска. Это меня скорее удивило, зная, как ученые мужи любят попозировать для собственных изданий по поводу и без. Вероятно, Василий Владимирович был не тщеславен. Настолько, что даже вполне информативная статья Википедии о нем (что, кстати, свидетельствовало тоже в его пользу, я имею в виду – наличие статьи в Вики, причем не только на русском, но и на других языках – английском, немецком, испанском, даже японском и китайском) вместо фото тиснула только его факсимиле.