И вот во время этого визита к родителям и всплыла вдруг Лидия Петровна с Марком…

— Он был такой красавчик, к тому же младше на три года, и вдруг повёлся на меня! Это было чудо! Если бы ты только знала, как меня на нём замкнуло! Это уже потом я поняла, что всё это не было случайностью, и его мамаша давно подыскивала перспективную невесту для своего сынули, а моя мама как обычно жутко переживала, что так и останется без внуков и от души желала мне счастья… Вот они там по-своему и договорились свести нас с Марком за дружеским родительским ужином. И сейчас-то я это понимаю, да, но тогда-то — ни сном, ни духом! Божечки, как я боялась его потерять! Что я только от него не терпела! Как ловко он умел пригреть, надуть в уши, дать почувствовать себя богиней… и тут же прижать, опустить на самое дно и убедить, что без него я ничтожество. «Старая», никому не нужная очкастая уродина… Это счастье длилось полгода, потом я уехала на первую стажировочную сессию — на три месяца. Так боялась, что пока я там, он здесь найдёт себе кого-нибудь! Но когда вернулась, оказалось, что он ждёт и любит только меня. Я несколько раз устраивала его поездки в Лондон, но каждый раз это было как со старухой из сказки о Золотой рыбке: Марку становилось всё меньше и меньше. Он хотел уже не просто жить в гостинице и ждать меня с работы, а тоже работать, да не абы где, а также в нефтяной сфере. Устраивал мне сцены, требовал, чтобы я либо нашла варианты для него, либо выбирала — или он, или моя карьера. Я стала ездить без него, ссылаясь на регламент компании, а он стал угрожать, что бросит меня. Не передать это состояние, когда головой ты понимаешь, что он несёт ересь и тебе обидно и хочется послать его к чёрту, но ты не можешь, потому что… что-то внутри не даёт. Зависимость какая-то!

— Я знаю, — усмехнулась Полина.

— Ну да, — улыбнулась Инга. — Кому я рассказываю. Короче, во время одной из поездок у меня случилась истерика, мне пришлось пообщаться с психологом, и он объяснил мне, что такое абьюз. Представь только: мне на тот момент было почти двадцать пять, перспективный специалист высокого звена, востребованный кадр в правовой сфере нефтегазовой отрасли — а я как наивная дурочка, только тогда осознала, что Марк меня просто использует в качестве девочки для битья. Жертвы. Было очень сложно решиться, но я всё-таки сказала ему, что мы расстаёмся… И я говорила ему это ещё четыре раза на протяжении целого года, и каждый раз не могла заставить себя уйти, потому что он убеждал, что любит меня так, как никогда и никто больше не будет и, потеряв его, я могу распрощаться со своим женским счастьем. Дальше были новые истерики и нервные срывы. Я даже чуть было не забросила стажировку, но Маркуша убедил, что нельзя, что надо не только продолжать стажироваться, но и крайне необходимо найти постоянное местечко и для него и тогда мы точно сможем быть всегда вместе. Лидия Петровна тоже в уши дула, мягко стелила. Марк нагадит — она пожалеет. Марк опустит — она приподнимет. Такой слаженный, семейный тандем, паучьи сети…

В общем, неизвестно, сколько бы это ещё тянулось, если бы в одну из очередных ссор Марк не сорвался и не изнасиловал Ингу. И пока она судорожно думала, как быть, чтобы не подорвать нервы престарелых родителей обращением в полицию, нарисовалась Лидия Петровна и, увещевая никому ничего не рассказывать, добавила, что если Инга вякнет хоть слово — её дорогой папашечка лишится должности декана, потому что у Лидии Петровны очень тёплые отношения с ректором. И эти отношения действительно были, об этом весь Универ знал. А для Ингиного отца, человека старой закалки, почти двадцатилетнее деканство было гордостью и едва ли не смыслом жизни…

И Инга просто уехала, послав Марка и его мамашу к чёрту. Засела сначала в Англии, потом перебралась в Москву. Работа с психологами, стилистами, пиар-менеджерами… Стихийное замужество, рождение ребёнка, развод. Личностный и карьерный рост. Служебное знакомство и изысканный роман с Эмилем Исааковичем…

— Я до сих пор вздрагиваю от мысли, что могла бы сглупить и остаться с Марком! Так он ещё и преследовал меня потом почти три месяца, представляешь! И знаешь, что меня спасло? Ваши с ним отношения, Полин! Он просто нашёл новую девочку для битья и успокоился.

— Нет, — усмехнулась Полина, — не успокоился. Он при каждом удобном случае вспоминал тебя и попрекал мне, мол, бросил такую шикарную девушку ради такой ничтожной твари, как я. К тому же, если уж прям честно, наша с ним связь началась гораздо раньше вашего разрыва. Наверное, ты была тогда в поездке, а я не знала, что у него кто-то есть. Ты вернулась — он меня бросил. Ты бросила его — он вернулся ко мне. И я, дурочка наивная, приняла.

— М-да. Не повезло тебе. Но дело даже не в этом, а в том, что если бы я тогда не промолчала, если бы не струсила и не пошла на поводу у сучки-мамашки — его бы посадили, и у тебя всё сложилось бы совсем иначе.

— А ты не одна такая, не переживай. Тут оказывается, целая компания жертв уже насобиралась. И если бы не молчала каждая предыдущая, то не появилась бы и каждая следующая…

***

В середине марта, через полтора месяца после того, как Грофштайн начал заниматься этим делом, лёд, наконец, тронулся, и суд кассационной инстанции всё-таки истребовал дело для рассмотрения, проверил его производство в полном объёме и, по итогам рассмотрения, в середине мая, постановил о возобновлении расследования уголовного дела по факту убийства. А ещё примерно через два месяца, в начале июля, состоялось открытое судебное заседание.

***

Для дачи свидетельских показаний характеризующих личность погибшего уже были поочерёдно вызваны Светка и ещё две какие-то девушки, а Полина всё сидела. Она знала, что там, в зале, полно журналистов — из-за Грофштайна, конечно. Там же был и Артур Соловьёв, куда же без него на такой-то тусовке! Ещё там были Макс с Ленкой и Алексей с Людмилой — они сразу сказали, что обязательно будут. А вот тёти Вали не было, как и гвоздя программы — Лидии Петровны, которая срочно уехала на какое-то там лечение, выставив вместо себя представителя от потерпевшей.

Эмиль Исаакович предсказал такой поворот ещё в мае, когда было запущено возобновление расследования. «Ей здесь больше нечего ловить» — сказал он тогда и оказался прав. Это был уже другой уровень, не по зубам Лидии Петровне. На одну силу всегда найдётся другая — бо́льшая. На один интерес — другой, более амбициозный.

В городе происходил, как назвал это Грофштайн — «шорох». Уже сейчас шли выборочные прокурорские проверки производств уголовных дел, над которыми работали те же лица, что и, в своё время, над делом Руслана. А в случае выигрыша по данному судебному разбирательству предстояли ещё более глобальные и уже прицельные проверки. Директива на это спустилась сверху, из Москвы, и против этого уже не попрёшь. Слишком уж громким стал общественный резонанс по этому делу, чтобы можно было «спустить на тормозах» вопиющие нарушения, халатность и превышения должностных полномочий лицами высоких инстанций.

Дверь зала заседаний открылась, и для дачи показаний вызвали свидетеля защиты Сафонову Полину Александровну.

Шла по проходу, не дыша, не видя никого вокруг и не смея поднять взгляд от пола. Добрела до трибуны, вцепилась в неё как в спасательный круг. Грофштайн предупреждал — вести себя свободно и слегка отстранённо… А как, если справа, чуть впереди, клетка, а в клетке ОН? И больше ничего — ни толпы, ни судьи, ни самого зала заседаний. Зато тут как тут та самая ниточка: горячая, звенящая от напряжения струнка от сердца к сердцу…

Глава 54

Он возник словно из ниоткуда и предложил попробовать запустить процесс пересмотра. Руслан понятия не имел, кто такой этот Грофштайн, но на предложение согласился, терять-то нечего. На вопрос о размере гонорара адвокат ответил как-то снисходительно и небрежно, как говорят о женских капризах: «На общественных началах. Безвозмездно», хотя даже одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять — такие бесплатно не работают.

Ну а потом завязалась вся эта юридическая волокита, которой Руслан не касался, и знать не знал, на какой стадии она находится. В удачу верилось с трудом, тем более на фоне прошлой отклонённой апелляции, но когда он получил весточку, что суд истребовал материалы дела для проверки — понял, что на этот раз, кажется, может и фартануть…

В мае суд принял решение о дополнительном расследовании и пересмотре дела и Руслана перевели на зону вблизи родного города. Это всё ещё была колония, но дома и стены помогают. Надежда растекалась по венам, как молодая брага, пьянила. Навязчивой, теперь уже почти непреодолимой манией крутилась мысль написать Полине. Пусть не письмо, а хоть пару строк… Вот только о чём и зачем? Почти два года запрещал себе даже думать о ней, а теперь нарисоваться? И что дальше? Нет. Глупо. Может потом, если дело выгорит, он и зайдёт к ней ещё раз извиниться за невольно причинённый в её жизни разлом, поставит точку, прежде чем уехать к чёртовой матери из города окончательно. Ну а если не выгорит… Ох уж это Если!

О свободе было страшно даже мечтать, как будто удача, дама капризная, могла психануть и отвернуться. Плюс тюремные приметы и суеверия, которыми, хочешь, не хочешь, а обрастаешь… И Руслан, поставив жизнь на режим ожидания, просто делал вид, что ничего не происходит.

***

В зале оказалось много народа, как будто они все собрались на шоу. Впрочем, в какой-то степени так оно и было, и Грофштайн был великолепен. Он даже отклоняемые по несущественности свидетельства обыгрывал так, что суд всё-таки проявлял к ним неожиданный интерес. Заводил своё шоу издалека — с характеристики погибшего. В свидетелях неожиданно возникла Полинина напарница Светка, и такого порассказала, что если бы гадёныш был жив, можно было бы смело начинать процесс против него самого. Светкины свидетельства поддержались ещё какими-то девчонками, и то, что рассказали они, повергло в шок даже Руслана, хотя он на зоне наслушался и не такого. Вот только все эти свидетельства, хотя и были разгромными для личности гадёныша… Но оказывались не по существу рассматриваемого дела.

И всё-таки Грофштайн знал, что делает. Какими-то окольными путями вывел вдруг на общественно-опасный склад личности потерпевшего и на то, что Руслан, на самом-то деле, не просто сам стал жертвой рокового стечения обстоятельств, но предотвратил более тяжкое преступление, которое неминуемо свершилось бы, если бы не его решительные действия.

Грофштайн рубил факты, выкапывал какие-то справки о том, что на момент гибели потерпевший был пьян, что справка о побоях полученных потерпевшим незадолго до гибели, во-первых, не доказывает причастность к этому Руслана, а во-вторых — липовая! Она не сходилась ни по результатам обследования и анализов, ни по факту нарушения потерпевшим больничного режима, но при этом отлично демонстрировала изначальный умысел потерпевшего на ложный оговор подсудимого и демонстрировала наличие возможностей для подлога фактов на уровне доказательной документации…

Всё это Руслан уже пропускал мимо ушей, и с каждой минутой всё больше напрягался — неужели Грофштайн всё-таки обойдётся без показаний Полины? С одной стороны, это не имело особого значения, если адвокат решит, что и без этого достаточно свидетелей, но с другой — хотелось рычать и метаться по клетке, от нестерпимого желания увидеть её! Хотя бы просто увидеть! Как будто происходящее было не судьбоносным разбирательством, а долгожданной свиданочкой.

И её всё-таки вызвали. Хлопнула, впуская горячую волну притяжения, дверь, и Руслан тут же упёрся взглядом в свои до хруста сцепленные пальцы. Голову словно сворачивали силой, и приходилось пересиливать себя, чтобы не посмотреть на идущую по проходу Полину… Но Грофштайн предупреждал — вести себя спокойно и слегка отстранённо, нарочито демонстрируя отсутствие личных мотивов. И Руслан, как мог, демонстрировал.

Её голос — взволнованный, но неожиданно крепкий и даже требовательный, ласкал. Сразу вспомнилась первая встреча и Полинкина перепуганная решимость — как смешной котёнок с распушенным хвостом, шипящий на бродячего пса: «Только сунься! Посажу, понял?» Прикрыв глаза, с трудом сдержал улыбку. Грозилась посадить, а сама уже второй раз в защите выступает. И почему всё так по-дурацки в жизни? Почему он не родился позже, или она раньше? Почему не встретились ещё сто лет назад, не прожили вместе, долго и счастливо, целую вечность?

Задумавшись, машинально глянул на неё… И так и остался с отвисшей челюстью. Хулиганская, взлохмаченная, чёрная как смоль стрижка пацанки. Яркими голубыми топазами горят глазищи, пылает гневный румянец на заострившихся скулах. Не котёнок, нет. Кошка — независимая, хара́ктерная и чертовски сексуальная. Другая. Чёрт, совсем другая!