Лана Мур - (Не)случайная для принца

Тихое шуршание от соприкосновения ткани и песка прошлось зазубренным ножом по моим натянутым нервам. Это могло обозначать лишь одно — Мия уже сняла платье.

Понадобилась вся моя выдержка, чтобы не показать нетерпение и не обернуться.

— Мне всю ночь здесь стоять? — спросил я, постаравшись придать голосу все безразличие, на которое был способен.

— Можешь повернуться, — глухо раздалось за спиной.

Я нарочито медленно развернулся и, стараясь сохранить хладнокровие, выдохнул сквозь стиснутые зубы.

Обхватив колени, Мия свернулась клубком у самого костра. Мне была видна только узкая спина с темным провалом талии, более темная на фоне белой кожи полоска лифчика, пересекающего узкую спину и такой же треугольник, прикрывающий попу. Под тонкой кожей трогательно проступал позвоночник, и от этого Мия казалась еще более хрупкой.

Расстеленное на песке платье оказалось многообещающе маленьким. Чтобы на нем уместиться, нам придется крепко прижаться друг к другу. Даже не знаю, радовала и меня эта перспектива или нервировала.

Давило все: оставшаяся на яхте Голди, разница в социальном положении, как ни странно оставшийся здравым рассудок, но все это с легкостью перечеркивала ее чертовская притягательность.

В метущемся свете костра было незаметно, только когда подошел, я понял, что Мия дрожит всем телом.

Да уж, влажный ночной воздух — не самая комфортная вещь для сна. На бедре Мии белела съехавшая повязка. Прежде чем тоже расположиться, на оставленном для меня крохотном куске ткани, я опустился на колени и вернул повязку на место.

Разумеется, исключительно из медицинских соображений. А руки подрагивали не от нетерпения, а то холода — промозглая влажность добралась и до меня.

Мия вздрогнула, но не пошевелилась, пока я не улегся рядом и не прижался к спине, обхватив руками ее плечи.

Вздрогнув, она выдохнула коротко, глухо и настолько чувственно, что у меня подпрыгнуло не только сердце. Будто я сделал нечто большее, чем просто прижался к спине.

— Отпусти! Не смей ко мне прикасаться! — воскликнула она и в попытке вырваться, едва не угодила в костер.

— Тихо-тихо, — почему-то шепотом сказал я и, обхватив ее, снова прижал к себе. — Иначе поджаришься. Как бы ни был голоден, даже жареную чайку предпочел бы жареной тебе. Не обижайся, просто вырастили меня не людоеды, — а она будто и не слушала меня и продолжала упорно вырываться. — Послушай, — когда это порядком надоело, я встряхнул ее за плечи. — Платье слишком маленькое для того, чтобы мы могли разместиться на целомудренном расстоянии. Вот если ты была бы размеров на десять поупитаннее, тогда проблема бы не возникла. Но раз ты так категорически против, могу уйти на песок. Только учти, ты уже начала мерзнуть. Раньше утра надеяться на спасение нечего, а к утру у тебя будет гипотермия несмотря на костер. Даже две палки горят дольше, чем одна, согреться двум людям проще, чем одному. Так каков будет твой положительный ответ?

Мия сидела, обхватив колени, и подозрительно на меня косилась. С одного боку ее кожа раскраснелась от жара костра, а с другого — покрылась мелкими пупырышками. Она вздрогнула, зябко передернула плечами, посмотрела на черное небо и… кивнула.

— Будешь распускать руки, получишь по физиономии, — строго посмотрев, предупредила Мия. Она постаралась придать себе неприступный вид. Но у полуголой, беззащитной, съежившейся у костра, у нее это получилось не очень убедительно.

— Ты снова придаешь слишком большое значение себе и этой ситуации, — я постарался за бравадой скрыть подступающее волнение. — Нам просто надо с наименьшими потерями для здоровья дождаться утра и спасателей.

Последний раз глянув на меня с забавно-грозным видом, Мия отвернулась и улеглась лицом к костру, спиной ко мне. Я снова, и на этот раз с молчаливого согласия, прижался сзади и, согревая, обхватил ее за плечи.

— Что же ты делаешь со мной? — прошептал в спутанные, пахнущие солью волосы.

В голове и душе был полный сумбур, словно там тоже похозяйничал шторм и перевернул все привычные установки. Что случилось с высокомерным Нордгейтом? Он ли это, или морская вода попала в мозг?

Нет, Нордгейт продолжал язвить, с этим все осталось по-прежнему, но откуда взялись забота и внимательность?

Я перестала дышать, когда он коснулся ноги. Что он собирается делать? Если позволит что-то лишнее, пусть пеняет на себя — не посмотрю, что в нем течет наследная кровь.

Но он лишь поправил сползшую в пылу борьбы повязку. Его пальцы были удивительно теплыми, осторожными, будто прикасался к выпавшему из гнезда хрупкому птенцу.

Я чувствовала, как пылали щеки, кожа покрылась пупырышками, будто под ней пропустили разряд тока, сердце колотилось так сильно, что, похоже, решило переломать мне все ребра, оставшиеся целыми после Нордгейта.

Разумеется, во всем были виноваты жар опаляющего лицо костра, обступившая нас ночная прохлада… ну а сердце… Это последствия шока. Точно.

Успокаивая себя таким образом и стараясь дышать ровно, чтобы не выдать волнение, которое Нордгейт со свойственной ему самоуверенностью может неверно истолковать, я ждала, когда он закончит с повязкой.

Ноге снова стало прохладно, я почувствовала, как сзади проминается песок, и спины коснулась теплая грудь, а плечи будто накрыли нагретым одеялом.

Нордгейт не наглел, не пытался воспользоваться ситуацией, и, спустя некоторое время, мне стало невероятно, даже противоестественно хорошо. Рядом с ним, в его руках, мне было уютно и тепло. Слабые отголоски мяты расслабляли и убаюкивали, ровное теплое дыхание ласкало шею, и я стала погружаться в дрему.

— Я, наверное, должна сказать тебе спасибо, за то, что спас меня, — прежде чем окончательно заснуть, пробормотала я. — Но не буду. Если бы не ты, я вообще бы здесь не оказалась.

Прижимающаяся к моей спине грудь резко приподнялась и опала, а смешок ударил в затылок будто короткий поцелуй. Я невольно вздрогнула и почувствовала, как предательски напрягается грудь. Хорошо, что Нордгейт этого не видел.

— Я, наверное, должен сказать: «не стоит благодарности», — в тон мне, но с отголоском прежней издевки ответил он. — Но не буду. Ты сама сделала все возможное, чтобы сегодня мы оказались здесь.

Он опять?!

Я дернулась, чтобы освободиться от его рук, но Нордгейт лишь крепче прижал меня к себе.

— Тш-ш-ш, — прошипел он на ухо. — Насыплешь песка на нашу постель или упадешь в костер. Я бы не хотел ни того, ни другого, — и для надежности еще переплел наши ноги.

Нордгейт еще что-то возился, видимо, устраиваясь поудобнее, а я, согретая костром и его теплом, незаметно проваливалась в дрему.

Проснулась внезапно — что-то коснулось губ, и стало трудно дышать.

Распахнула глаза и не сразу сообразила где нахожусь, а вспомнив, попыталась вскочить, вот только ничего не получилось.

— Обожжешься, — уха коснулся хриплый шепот, и меня практически притиснули к твердокаменной груди. Аромат лимона и мяты усилился, обволакивал, пробирался под кожу и путался в волосах. Казалось, он старается добраться до самых потаенных уголков души, о которых я и сама не подозревала.

Нордгейт как-то странно всматривался в мои глаза, будто никогда прежде их не видел, потом его взгляд скользнул по щеке, задержался на губах, и красиво очерченный рот напряженно сжался, а крылья аристократического носа раздулись.

Что он собирается сделать? Он бессмертный? Кроме нас здесь никого нет и защитить его некому.

Я тщетно искала на его лице хоть тень сомнения. Сосредоточенно нахмуренные брови, решительный взгляд, а в глазах, будто адское пламя, пляшут отблески костра. Под золотистым бликом на смуглой коже часто-часто бьется жилка.

Раньше, ослепленная неприязнью и обидой, я совсем не замечала, что он едва ли не воплощение искушения.

На его горле шевельнулись тени, и я невольно сглотнула. Сама не замечала, как дрожали мои губы, и дыхание вдруг стало прерывистым.

Я не поняла, что произошло потом. Не иначе, соленая вода повредила и мой мозг, или столь пагубно сказалось кислородное голодание.

Нордгейт еще крепче прижал меня к себе и наклонился, а мои губы приоткрылись сами собой.

Едва уловимым движением он подмял меня под себя, и я почти задохнулась от жара его рта.

Он вжимал наши ладони с переплетенными пальцами с прохладный сыпучий песок. Я чувствовала, как напряжен Нордгейт. Его колено каким-то образом втиснулось между моих бедер, и кожу царапнуло грубое плетение.

Свежесть мяты и лимона приобрели терпкую горчинку, и в голове у меня окончательно все смешалось.

Нордгейт был нежен и осторожен. Будто поддразнивая, скользил губами по моим губам, щекам, сомкнутым векам, чем распалял еще больше, и я тянулась за неуловимыми губами. Сердце тем временем попеременно падало в живот и с невероятной силой заходилось в бешеном ритме так, что казалось, даже кожа вибрировала, или подскакивало и застревало в горле, мешая дышать.

В очередной раз устроив в животе атомный взрыв, отчего я выгнулась и буквально вжалась в Нордгейта, сердце подскочило и застряло в горле. Я безуспешно пыталась глотнуть хоть немного воздуха, и тогда Нордгейт навалился на меня всем своим весом, буквально распластав по песку.

Он впивался в мои губы, иногда покусывал и хозяйничал во рту, а я только и могла, что успевать за его стремительными движениями.

Жар разлился по всему телу. Горели щеки, уши, а губы просто пылали.

Я попыталась освободить руки, что обхватить его за шею, но он толь глубже погрузил их в песок, а сам еще сильнее вжался в меня, будто не давая ускользнуть.

Давление его бедра усиливалось, но мне и этого было уже мало, я старалась переместиться, чтобы прижаться еще теснее. Быть может, это хоть немного притушит сжигавший меня пожар.

В спину воткнулось что-то острое и твердое — оставшаяся пуговица.

Мозги моментально прочистились.

Господи, что я творю?! А как же Голди? Добрая отзывчивая Голди, единственная, кто проявила ко мне сострадание, а я в благодарность пытаюсь соблазнить ее будущего мужа?

Получается, Норгейт было прав, обвиняя меня в непорядочности.

Стало так мерзко, будто извалялась в зловонной грязи. Если я сейчас же все это не прекращу, то перестану себя уважать.

Избегая настойчивых и безумно приятных губ Нордгейта, я резко отвернула голову.

Надо отдать ему должное, он не пытался насильно продолжить поцелуй, а, опираясь на руки и слегка задыхаясь, старался заглянуть мне в лицо. В темных как ночь глазах плескалось недоумение и некая отрешенность, словно он сам не до конца отдавал себе отчет в том, что же сейчас произошло.

— Отпусти, — с трудом справляясь с обезумевшим сердцем, выдавила я.

Медленно, словно нехотя, Нордгейт расплел наши пальцы, оттолкнулся и перекатился на спину. Холодный ночной воздух коснулся кожи и вызвал зябкие мурашки. Охваченная каким-то безумием, я была словно одержима Нордгейтом и не заметила, что так похолодало.

Едва почувствовав свободу, я отшатнулась к костру и едва не села на отлетевший уголек. Но, даже если бы и села, то, скорее всего, не заметила бы — все что угодно, только бы оказаться подальше от Нордгейта.

Жар огня нещадно опалил кожу, но это все равно было лучше, чем ощущать тепло и запах Нордгейта, будоражащие все самые скрытые, самые потаенные желания.

Какое-то время он еще продолжал сидеть, не сводя с меня растерянного взгляда, потом порывисто поднялся и ушел куда-то вглубь острова.

Чувство опустошения, одиночества и покинутости накатывало волнами, сдавливало горло и обжигало глаза подступающими слезами.

Они катились по щекам неконтролируемым потоком, а я ничего не могла с собой сделать. Всхлипнула раз, потом второй, и, уронив голову на колени, зашлась в рыданиях.

Я не понимала, почему плачу и никак не могу остановиться. То ли уход Нордгейта напомнил, что в этом мире у меня никого нет, кроме самой себя, то ли потому, что он меня послушался и остановился, то ли от того, что позволила ему зайти так далеко и собственной слабости.

Потеряв счет времени, я не представляла, сколько так просидела. Слезы давно иссякли, но дыхание еще оставалось неровным, и я периодически вздрагивала от порывистых вздохов.

Хоть и знала, что на острове мы одни, но все равно вздрогнула, когда тяжелая рука опустилась на плечо.

— Я тебя обидел? — обычно бархатистый голос Нордгейта звучал непривычно хрипло. — Извини.