Анна Одувалова - Не смей меня желать

Марк

Твари жрут мое тело. Даже здесь, в госпитале, за чертову тучу километров от тех мест, где идут бои. Боль вгрызается в слабую плоть, высасывает остатки жизни, пытаясь добраться до сердца сквозь окровавленные бинты.

Врачей нет уже три дня, только медсестры, которые и могут-то лишь вкатить очередной укол обезболивающего. Никто не хочет тратить свое время на долбанного обреченного. Кусок мяса, который по какой-то иронии судьбы еще дышит. Но я не только дышу; я живу, чувствую и думаю. Думаю о том, что, наверное, сдохнуть все же будет лучше и правильнее. Мое тело превратилось в кровавое месиво. Даже если выживу, мне не восстановиться полностью никогда. Даже если выкарабкаюсь, не смогу вернуться на войну и, вероятнее всего, не сумею жить в мирных реалиях. Как и все мужчины в моей семье, я умею только одно – убивать. Поэтому в моем случае смерть – лучший выход. Я всегда знал, что уйду, так же как ушел отец: на поле боя. Но у судьбы свои планы; боль оставляет меня в покое и отступает в сумрак, а мои физические раны начинают постепенно заживать, чего не скажешь о душе. Ей приходится несладко.

Ника

Полгода спустя

Каблук ломается, и я бегу, спотыкаясь и пролетая в лужи до середины щиколотки. Дыхание сбивается, и я не знаю, что будет хуже: если мерзавцы меня догонят или если отец узнает, что я снова сбежала после назначенного им комендантского часа. В общем-то, если меня догонят эти психи, отец точно узнает, где проводит ночь его дочурка. Очень плохо! Просто отвратительно!

До припаркованной за углом машины остается совсем чуть-чуть. Я дергаю дверь, вваливаюсь на водительское сиденье, тут же завожу мотор и блокирую двери. Теперь в безопасности. Ушла. Все же Лизка – тварь! Вытащила меня в этот гадюшник – кто только надумал назвать его ночным клубом? – и свалила с официантом! Ладно бы с кем! Она потащила себе в постель разносчика бокалов и бросила меня одну в потной и обдолбанной толпе пьяных уродов!

Ладно, я тоже не трезва. Пара бокалов вискаря дома, пара коктейлей тут. В голове до сих пор шумит. Не знаю от выпитого или от похотливых взглядов тех парней. Они подвалили ко мне в центре зала и активно делали вид, будто мы уже знакомы. Сочли меня более пьяной, чем я есть на самом деле. Им плевать на дизайнерские шмотки, на туфли из кожи крокодила – дико модные, дико дорогие. Они видели перед собой не богатенькую наследницу, а обычную пьяную девчонку. Это забавляло. До той поры, пока они не решили, что я должна непременно поехать с ними скоротать вечер.

Поначалу вылазки в такие сомнительные места будоражат. Кровь играет и в ней скачет адреналин, но потом… потом, границы размываются. Знакомства опаснее, клубы подозрительнее. И вот сегодня Лизка бросила меня и свалила, а я еле сбежала! Я не готова спать с первым встречным, в отличие от нее. Я вообще не готова ни с кем спать. Только вот она этого не понимает. «Зачем лишать себя удовольствия?» – передразниваю я приятельницу и даю по газам.

Прикрываю глаза, стараясь отвлечься и не вспоминать, как меня прижимают к потному телу, прогоняя из памяти сжимающиеся руки на талии, упирающееся в спину чье-то достоинство. Нет! К демонам такие развлечения! С этого дня только респектабельные клубы, только свой круг и проверенные места. Лучше встретить там папу с очередной длинноногой девицей, чем таких вот уродцев!

Домой в таком виде ехать нельзя, поэтому я поступаю, как обычно: втапливаю посильнее и мчусь на побережье. Несколько часов, проведенных наедине с природой, выветривают хмель, я успокаиваюсь и возвращаюсь домой.

Папочка уже спит, он не имеет привычки меня ждать, лишь бы не споткнуться на лестнице и не перебудить весь дом. А еще не забыть выкинуть с глаз долой туфли. Если их заметит наша домработница, то настучит папе и мне мозг вынесет своими догадками. А фантазия у нее работает всегда, дай боже. Впрочем, даже она не может предположить, как я развлекаюсь. И это хорошо, а то меня запрут дома.

Как же я ошибаюсь, когда рассчитываю, что получится вернуться тихо и незаметно, как обычно! У дома меня уже ждут. Несколько полицейских машин, люди и взбешенный отец в домашнем халате! Это меня тревожит особенно. Он даже в столовую спускается в деловом костюме. Сильнее него меня пугает заплаканная Ленькова Маргарита Игоревна – мать Лизы.

– Ты? Где? Была? – спрашивает отец отрывисто, едва я только вываливаюсь из новенького блестящего «лексуса». Сейчас в скоплении людей я с неудовольствием осознаю, что вообще-то так и не протрезвела. Колготки на мне порваны, волосы растрепаны, а на одной туфле не хватает шестнадцатисантиметровой шпильки. Красавица, ничего не скажешь. Папина гордость. Ладно, хоть травку сегодня не курила… или курила? Черт, какая же каша в голове!

– Я…я… – папе я ответить не успела.

– Ника-а-а-а, – кидается ко мне с рыданиями Маргарита Игоревна. – Мою Лизоньку, мою девочку убили!

Марк

– Тронешь ее хоть пальцем, а тем более еще каким-нибудь местом – убью. – Самбурский говорит это таким тоном, что вопросов не возникает: он не шутит. – Она у меня девочка красивая, капризная и избалованная, но невинная. Пусть тебя не обманывает ее поведение. Ника может корчить из себя все, что угодно, но трахать ее будет только законный муж. А ты, при всем моем уважении, на эту роль не тянешь.

– Так, может, стоит нанять кого-то постарше, чтобы наверняка, – голос ровный, словно и не нужна парню работа, но взгляд настороженный с вызовом. Весь в отца. Знает себе цену.

– То есть себе ты не доверяешь?

– Речь не обо мне, а о вас. Доверяете ли вы мне. Если нет, то какой смысл пробовать сотрудничать?

– Меня просила твоя мать. Ей я отказать не могу – это раз. Я знал твоего отца, я обязан ему жизнью и на своем пути не встречал более честного и преданного человека (но тут вопрос: теми ли я путями хожу). Он не мог воспитать своих сыновей иначе. Мудаки они, знаешь ли, растут в наших кругах. Им бы я Нику не доверил. И все эти элитные охранные агентства… прости, но там воспитывают эскортников. Мне это не подходит, мне нужен человек, на которого я могу положиться. Я ответил на твой вопрос?

– Вполне.

– Тогда жду от тебя ответной любезности.

– Я услышал ваши требования, – Марк кивает. – А также я отдаю себе отчет, что совсем не тот типаж, который может зацепить молоденькую, богатую девчонку. Неужели вы сами не видите?

Валерий Самбурский смотрит на недовольную, небритую физиономию перед собой. Одну щеку парня рассекает шрам. Он же задевает уголок губы. Взгляд спускается к глухому вороту водолазки, но даже над ним виднеется пара шрамов. Следы на младшем Воронове везде. Валерий Иванович читал досье и знает, парня буквально по кускам собрали. Марк не сидел бы перед ним, хмурясь, если бы не его мать. Не только потому, что не пришел бы сам устраиваться на работу телохранителем к взбалмошной малолетке, просто не выжил бы. На нем уже поставили крест. Татьяна впервые за двадцать пять лет пришла сама и просила о помощи. Деньги и связи помогли парню выкарабкаться, но внешность у Марка стала, прямо скажем, специфическая. Вслух же Самбурский говорит в сущности то, что думает. Не о новом телохранителе дочери, а вообще.

– А черт этих баб поймет, что им надо?

Ника

– Она избалована, капризна и упряма.

Отец выглядит слишком серьезным и, кажется, повторяет эту нелестную характеристику далеко не в первый раз. Мне на миг становится стыдно за свое, безусловно, недостойное поведение. Но всего лишь на миг. Потому как стыдиться тогда, когда бессовестно подглядываю за отцом в щель двери и подслушиваю важный разговор, несколько лицемерно. За подслушивание мне не стыдно. Должна же я знать, о чем идет речь. Впрочем, я предполагаю! И мне очень сильно это не нравится.

– Все понимаю, – голос мужской, низкий и отстраненный. Словно говорившему совершенно не интересно. Жаль с такого ракурса видно только краешек дубового стола и рукав черной водолазки говорящего.

– Мне хочется, чтобы ты помнил о моих условиях. Единственное, что прошу – не спать с моей дочерью и сделать так, чтобы ей ничего не угрожало.

Даже так! Теперь папочка решает с кем мне спать, а с кем нет! Щеки вспыхивают то ли от злости, то ли из-за того, что собственный отец думает о моей сексуальной жизни больше, чем я сама.

Я едва успеваю отскочить в сторону, когда дверь распахивается и отец выходит из кабинета. Я даже не думаю скрываться и на возмущенный взгляд не реагирую. Папа грозно хмурит брови, открывает рот, намереваясь что-то сказать, но не успевает, так как за ним следом выходит Он.

И с этим он решил, что я буду спать? Мужик пугает. Одним видом. Если бы я встретила такого ночью в клубе, пожалуй, даже сбежать не смогла потому, что на меня напал бы ступор.

Простая черная водолазка с высоким воротником. Кажется, она осталась с тех пор, когда ее обладатель был изрядно крупнее. Худощавое тело, очертания которого не сильно разберешь под свободной тканью, и пугающая физиономия. Короткие, стриженные ежиком волосы, щетина, и на ее фоне выделяющийся светлым росчерком шрам, уродующий щеку и рассекающий уголок губы. Воистину папа, видимо, считает, что я нахожусь в том возрасте, когда любой представитель сильного пола вызывает единственное желание: запрыгнуть к нему в койку! Да таких нужно обходить десятой дорогой! И этого он собирается приставить меня охранять? Этак я ночью от страха писаться начну!

Мужчина изучает меня с ленивым интересом и от холодного пронзительного взгляда между лопаток пробегает холодок. Я боюсь и испытываю еще какое-то странное чувство. Не хочу находиться рядом с ним! Мне казалось, что с охранником клиент должен чувствовать себя, как минимум, спокойно и удобно. Но с этим типом?

– Ты издеваешься, да? – спрашиваю у отца. – Скажи, пожалуйста, где и в какой помойке ты его откопал?

– Побольше уважения, Ника! – рычит отец, я даже подпрыгиваю от неожиданности. На меня он голос повышает крайне редко. После того, как умерла мама, я единственный луч света в его жизни. – Марк – офицер в отставке и он видел такое, что тебе даже не снилось, – уже спокойнее замечает он.

Даже так. Мне дают не комнатную собачку, приученную рычать на незнакомцев, а выловили настоящего волка. Интересно, он вилку-то с ножом умеет держать? Или их там не учат таким тонкостям? Впрочем, какая разница обедать с ним в ресторане я точно не собираюсь.

– Мне не нужен твой цепной пес, – мило улыбнувшись, припечатываю я. – Да, произошедшее с Лизой трагедия, – мой голос дрожит, и на глазах выступают слезы. Приходится сделать глубокий вдох, чтобы загнать их обратно. – Но это не значит ровным счетом ничего. Я не буду таскаться по сомнительным заведениям. Да, мы сглупили. Да, она сглупила сильнее, чем я. Да, мы гонялись за острыми ощущениями. Поймали. Хватит на всю оставшуюся жизнь!

– Не спорь. Я все решил. Марк будет тебя сопровождать везде. Точка. Станешь выпендриваться, применит силу. Даже наручники, если понадобится. Ясно выразился?

– Я сейчас еду на похороны лучшей подруги и сторожевые псы мне без надобности!

– Вероника, он едет с тобой! Точка.

– В таком виде?

– Не переживайте, Вероника Валерьевна! – голос тихий, от него внутри начинает все вибрировать. – Я переоденусь.

Мне кажется или он надо мной ржет? Впрочем, может быть, шрам придает его лицу такое слегка насмешливое выражение.

– Рожу тоже переоденешь? – огрызаюсь я, разворачиваюсь и мчусь к себе в комнату.

Замираю на секундочку и, удостоверившись, что отец поднимается следом, с чувством ударяю дверью о косяк. Пусть знает – я оскорблена.

«В самом-то деле! Он издевается? Ну, хочет нанять охранника, почему все это нужно делать у меня за спиной? Нельзя посоветоваться? Придумать вариант, который устроит обе стороны?» – бурчу я, стаскивая домашнее платье. На мне лишь откровенный комплект: кружевной лифчик и такие же трусики. Красивое белье – еще одна моя маленькая слабость. – «Зачем нужно приглашать этого? Чтобы все друзья разбежались в ужасе? Неужели нет других вариантов!».

Злость кипит внутри и очень хочет вырваться наружу. Но я пока не знаю, как дать ей выход. Не мебель же крушить.

Да, согласна, случившееся с Лизой ужасно. Я сама перепугалась и до сих пор не могу отойти. Но это глупая случайность, она просто пошла с гребанным извращенцем, и он ее убил. Это не повод устраивать панику! С чего отец решил, что меня ждет такая же участь? Я подвергалась гораздо большей опасности, пока с подругой было все хорошо. В конце концов, именно она всегда была инициатором таких развлечений. Лиза любила адреналин и пощекотать себе нервы, а я шла у нее на поводу. Даже почти перестала общаться с Дашей. Она казалась мне невероятно скучной. И я лукавила, когда называла Лизу лучшей подругой. Она была скорее приятельницей, с которой хорошо, хоть и опасно тусоваться. Поэтому и скорблю я меньше, чем следовало. Хотя, кто придумал определять меру скорби?