Искры в глазах и хрупкое тело в объятиях, которое двигается в унисон, и каждое скользящее движение приближает к разрядке. Ника что-то шепчет в приоткрытые губы, а Марк поцелуем снимает слова и ударяется снова, до фейерверка перед глазами, до низкого тихого рыка, вместе с которым поджимаются яйца и поясницу простреливает волной удовольствия. В этот же момент, тихо вскрикивает Ника, вцепившись руками ему в плечи; он успевает выйти из нее за секунду до того, как кончит. Горячая белая струя изливается ей на живот.

– Почему ты не трахнул меня раньше? – спрашивает Ника, притягивая парня к себе. В ее глазах туман и желание. Она настолько нереально выглядит после секса – с растрепанными волосами, горящими щеками и зацелованными губами, что желание просыпается снова и хочется без остановки зайти на второй раунд. Но Марк понимает, для первого раза это будет слишком.

– Потому, что идиот, – отдышавшись отвечает Марк на вопрос, повисший в воздухе, и закрывает рот поцелуем. Отголоски наслаждения до сих пор шумят в ушах. Удовольствие настолько сильное, что нет сил ни говорить, ни двигаться. Вырубает буквально в тот же миг. Ника еще возится в объятиях, заикаясь про душ, но тоже засыпает, доверчиво уткнувшись носом Марку в шею.


Ника

У меня нет ни разочарования, ни стыда, ни сожалений. Мне хорошо, когда я просыпаюсь в объятиях Марка, и нехотя вылезаю из-под его руки, чтобы пойти в душ. Тело приятно ноет, даже крови почти нет. Так пара капель на простыне, которую нужно отправить в стиралку. Я чувствую себя как после хорошей тренировки, та же вялость в мышцах и полный расслабон в голове. Впрочем, нет, гораздо лучше, чем после тренировки. Даже жаль, что секс не вошел в мою жизнь раньше. А может, и не жаль, потому что раньше – это был бы секс не с Марком.

Единственное, что меня гложет, пока я принимаю душ, это вопрос, почему Марк отталкивал меня раньше, а сейчас вдруг решился? В тот момент, когда я находилась на грани нервного срыва. Чтобы успокоить? Эта мысль отравляет мне настроение, и когда я возвращаюсь в комнату, к Марку, который лениво изучает меня с кровати, задаю вопрос сразу же.

– Ты спал со мной просто, чтобы я перестала истерить. Да?

На его лице удивление. Видимо, это не то, что он хочет услышать на утро после секса. Но Марк все же отвечает, предварительно поманив меня к себе на кровать. Я сначала медлю, но потом сдаюсь и присаживаюсь рядом.

– Нет. – Он качает головой, притягивает меня к себе в объятия и убирает прядь волос с моей щеки. – Совсем не так. Просто… – он закусывает губу, подбирая слова. – Когда с утра позвонил твой отец и сказал о случившемся, я понял, что мир, где солнце, песок и ты – нестабилен. Я и раньше об этом знал. – Он усмехается. – Но почему-то забыл о том, что некоторые вещи – те, которых реально хочется, – нельзя откладывать на завтра. Только после его звонка я понял суть твоих слов про телефоны. Прости, что пока все было хорошо, я не услышал тебя. Вокруг столько дерьма, что глупо отказываться от чего-то хорошего.

– Так я хорошее? – усмехаюсь сквозь слезы.

– Лучшее, – признается парень и добавляет совсем тихо. – И это меня пугает.

От нежности сердце сжимается в груди, но я не успеваю ответить. Звонит папа и говорит, что похороны перенесли на двенадцать, а, значит, нам нужно поспешить, чтобы успеть на церемонию. Ведь нужно еще заскочить домой и переодеться.

Поэтому мы второпях собираемся и выезжаем. А всю дорогу до города молчим. Отчасти потому, что самое важное уже сказано, отчасти из-за неизвестности и страха.

Меня не оставляет мысль о том, что когда мы приедем в город все вернется на круги своя. Я получу Марка в водолазке, который ни словом, ни жестом не покажет, что помнит, как занимался со мной любовью ночью. Впрочем, нужно называть вещи своими именами, как трахал меня ночью. Меня бесит, что я думаю о сексе, вместо того чтобы страдать из-за смерти подруги.

Самые положительные эмоции заглушили горе, а сейчас в машине меня разом накрыло всем. Терзает непонимание, что ждет нас с Марком даже не завтра, а уже сегодня. Как мне вести себя с ним? Как он будет вести себя со мной? Захочет ли повторить или сделает вид, будто секс мне приснился. Тут же наваливаются мысли о Дашке, о необходимости снова переносить этот кошмар под названием «похороны», а потом званый обед. Как-то общаться с друзьями, не врезать Паше, которые явно будет пытаться задеть Марка. Я просто хочу вернуться во вчерашнюю ночь, закутаться в нее, как в покрывало, и остаться навечно в домике у моря, потому что мое сердце осталось там.

Мы молчим, и это молчание очень меня тяготит – сильнее, чем раньше. Понятно, что причина – два сумасшедших наполненных солнцем дня. Домой мы приезжаем впритык. Я даже не успеваю сделать прическу. Просто заплетаю волосы в строгую косу, надеваю черное длинное платье, шпильки и выхожу на улицу, где меня уже ждет Марк. Чужой, в костюме и наглухо закрытой шеей. Я не люблю его таким.

Отец на работе, это и к лучшему. Не уверена, что хочу сейчас хоть какого-то общения. На мне ни грамма макияжа, поэтому на нос цепляю солнечные очки. Они делают образ более утонченным и стильным.

Марк открывает дверь и помогает сесть в машину. Он снова отстраненный и чужой, не мой Марк, который целовал и шептал «охренительная». Черная водолазка, темно-графитовый костюм и безукоризненная вежливость, за которую хочется убить.

И опять тишина, повисшая между нами, как вязкое облако. Я боюсь задать ему вопрос, боюсь спросить о нас просто потому, что для этого слишком мало времени в машине, а на похоронах, наверное, все же стоит думать о покойной, а не о своем разбитом сердце. Пока не поставлены точки над «ё» можно делать вид, будто у нас есть хоть какое-то будущее. Сохранять в душе надежду. И именно надежда помогает мне продержаться несколько следующих тяжелых часов.

Я не хочу сегодня пить, слишком хорошо помню, чем закончился прошлый раз. Поэтому стою в стороне от всех на поминальной службе, цепляюсь за рукав Марка, и это ни у кого не вызывает вопросов. Дина тут тоже с Георгием, и он поддерживает ее под локоть. Паша сам держится поодаль, видимо, папа все же предпринял какие-то меры. Это радует, я сегодня не выдержу еще и скандал. Да и Марк напряжен, как струна. Теперь я его знаю лучше, и есть основания считать, что лимит терпения на Пашу у него почти иссяк. Если парень опять выпендрится, то получит в рожу, и снова придется подключать папино влияние.

В ресторан заезжаем всего на час, и я, в очередной раз, выразив соболезнования, убегаю домой. Душат слезы. Мне сегодня, пожалуй, тяжелее, чем на похоронах Лизы. По многим причинам. Если Лиза нарывалась сама, и где-то на задворках сознания мелькала мысль о том, что рано или поздно ее жизнь может оборваться именно так, то Даша… Даша всегда была неизменно хорошей девочкой, которая имела лишь одну слабость – мужиков, годящихся ей в отцы.

Но и их она выбирала с умом. В ней не было безбашенности Лизы. И ее смерть нельзя списать на случайность. Поэтому сейчас у меня все в душе переворачивается, и по дороге обратно я реву.

У дома нас встречают. Папа ждет на дорожке, и едва я вылезаю из машины, тут же обнимает за плечи, что делает крайне редко, и увлекает в дом, подальше от Марка. Я бросаю на него один мимолетный взгляд. Парень даже не смотрит в мою сторону. Просто стоит и курит у машины. Наверное, это и есть ответ о нашем будущем.

– Пойдем, поешь со мной, – говорит папа.

– Не хочу, мы же только из ресторана, – отмахиваюсь я устало.

– Тогда выпьешь кофе.

Кофе я тоже не хочу, но не спорю, просто киваю и послушно иду в столовую на негнущихся ногах. В голове пустота, в сердце болезненная тяжесть.

– Ник, – говорит папа, когда мы усаживаемся в гостиной с чашками ароматного кофе в руках. – Я хочу тебя попросить – будь очень осторожна. В идеале снова уехать на дачу, но через пару дней.

– Почему через пару? – безжизненно спрашиваю я.

– Потому что все равно придется дать пояснения в полиции. Рассказать, где ты была вечером, когда в последний раз видела Дашу. Но в этот раз я не оставлю тебя одну, будут обязательно адвокаты, возможно, даже смогу вырваться сам и отвезу тебя лично. Я больше не повторю ошибку и не оставлю тебя без защиты. Хорошо, хоть Марк сориентировался и вмешался.

– Это было бы хорошо, – киваю я. – С тобой мне спокойнее. Они тебя боятся.

– Не то, чем стоит гордиться, – усмехается отец. – Но что есть, то есть. А как только все немного устаканится, ты уедешь или на дачу или может быть куда-нибудь подальше. Там решим.

– Куда? – настороженно уточняю я.

– Ну не знаю, на Бали, во Францию. Мало что ли мест?

– Все равно придется вернуться.

– Да, но я надеюсь, к этому времени мудака уже найдут. Верю, мы его найдем. На ментов надежды нет.

– Кто это папа?

– Не знаю. Но подозреваю, он хорошо знает, кто я. Это какой-то «привет» из моего прошлого. Не только моего, конечно. Из нашего общего прошлого.

– Но ты ведь почти не общался ни с папой Лизы, ни с родителями Даши.

– Ник, ну как не общался? Мы все росли вместе, как и вы с девочками мы учились в одной школе, на ноги вставили вместе. Да, друзьями не были, да жизнь развела, как и тебя бы развела с теми, с кем ты сейчас вместе отдыхаешь…

– Уже развела, – вздыхаю я и поднимаюсь. – Голова раскалывается. Пожалуй, пойду к себе. День был длинный и отвратительный. Хочу следующий.

– Иди, конечно, – кивает он. – Я сейчас уеду, не уверен, что вернусь.

– Кто она? – спрашиваю я и вижу, как папа напрягается.

– Не важно.

– Да я так, – отмахиваюсь от него. – Мне неинтересны твои козочки, и я далека от мысли учить тебя жизни. Ты взрослый дядя. Единственное, если ты подаришь мне братика или сестренку пусть это будет твое желание, а не чей-то коварный план. Хорошо?

– Ты говоришь хрень, – папа морщится, а я невольно улыбаюсь от взгляда на его кислую физиономию и целую в щеку. А после иду к себе.


Марк

Дурацкий день. Как после любого опьянения, когда на душе эйфория, неизбежно настигает похмелье. Это закон. И неважно от чего наступает опьянение: от вина или от сладких губ красивой и недоступной девочки. Она вчера таяла в его руках, была податливая, как пластилин, и кажется, полностью на сто процентов его. А сейчас в ее глазах лед.

Они с Никой обмолвились едва ли парой слов за весь день. Она снова превратилась в ледышку, к которой страшно подойти. В девушку не его круга. И это задевает. Сильнее, чем Марк собирается себе признаться. Он несколько раз хотел заговорить, но натыкался на полный боли и отчаяния взгляд. Пустой, равнодушный, и не мог выдавить из себя ни слова. Наверное, трахаться у них с Никой выходило лучше, чем общаться. Стоило себе в этом признаться.

А у дома Нику забрал Самбурский, и, наверное, можно было бы считать, что день закончен, но Марк на взводе и поэтому отправляется в зал, где до горящих легких бьет грушу, пытаясь снять напряжение. Наверное, он провел бы в зале еще больше времени, если бы не позвонила мать. До этого момента, разговора с ней получалось избегать. Хватало мессенжеров, но сегодня видимо звезды сошлись.

Разговаривать не хочется. Марку не нравится быть сыном-неудачником. Не нравится жалость, не нравится вызывать волнение. И не хочется отвечать на вопросы «все ли хорошо?». Нет. Не хорошо и не будет хорошо. Только вот, что можно изменить? И зачем говорить и слушать ложь? Она не поверит, что он доволен, он не скажет, что готов тупо выть на луну от осознания собственной никчемности. И к чему этот разговор? Самбурский платит лучше, чем кто-либо заплатит вояке в отставке. Другие перспективы – это охранное агентство, стоять в «Пятерочке». Или опять же охранять балованную стерву или ее папочку. Других вариантов нет. И все эти варианты херовые. Но нельзя вываливать это на мать. Она не виновата и искренне волнуется, но и врать о том, что все хорошо, жизнь налаживается, еще чуть-чуть и будет свадьба и детишки с кем-нибудь, тоже не хочется. Потому что единственная, о ком Марк может думать – это Ника. Мать явно будет спрашивать, есть ли кто на примете. Есть. Дочь Самбурского. Интересно, что мама на это скажет? Марк подозревает: много, и ничего хорошего. Нельзя трахать работу.

Именно эта мысль клокочет в голове, пока Марк разговаривает и пытается изобразить, что у него все просто замечательно, а когда убирает трубку от уха, то обнаруживает себя возле спальни Ники. Вот че за дрянь?!

Он долго изучает дверь, матерится, но все же дергает ручку, смиряясь.


Ника

Вздрагиваю, когда хлопает дверь ванную, и медленно поворачиваюсь, инстинктивно пытаясь прикрыться руками. Хотя, что он там не видел? Мысли о том, что без стука ко мне вломился кто-то другой, у меня даже не возникает.

Марк замирает в дверях. Он полностью одет. Снова эта дурацкая водолазка и рваные джинсы. Парень смотрит на меня с голодной тоской во взгляде.