Анна Одувалова - Не смей меня желать

– Но если его невеста погибла, почему он стремился убить девушек? Ну нелогично же. Да еще так с изыском. Нож и роза.

– А вот это ты спроси у его психиатра. Говорят, толковый мужик.

– Что будет с ним?

– С психиатром-то?

– Что будет с Георгием?

– Его будут судить, если доживет до суда-то, – флегматично отзывается Самбурский. – Возраст у него не молодой, а условия жизни в тюрьме не сахарные, вся хронь обостряется, он ранен. Жалко, Андрюха – стрелок херовый, с нескольких метров задел по касательной. Вот ты бы не промазал, – с тоской говорит Самбурский, а Марк кивает. Точно бы не промазал, там вообще непонятно, как можно промахнуться. Но Самбурский продолжает. – Добивать его, конечно, не стали. Ребята у меня молодые в охране, трепетные, а потом менты приехали, ты тут кровью истекал. Короче, не до этого. Но… Гриша, он, ведь уважаемых людей обидел, они не забудут.

– То есть уберут его все-таки?

– Осуждаешь?

– Да почему? – Марк пожимает плечами и тут же морщится. – Он не должен выйти на свободу никогда, иначе обязательно постарается закончить начатое.

– Вот и я о том, – крякнул Самбурский. – Вот и я.

Марк прикрывает глаза и слушает шаги Самбурского. У дверей тот замирает и говорит.

– Я отослал Нику в Париж на неделю. Почти силой. Она рвалась к тебе, я соврал про реанимацию и про то, что к тебе не пускают. Обещал держать в курсе и обещал, что ты не сдохнешь. Она поверила. Моя дочь до сих пор считает, что я – господь бог и способен решить, кому жить на этом свете, а кому умирать.

– Спасибо, – Марк сглатывает, но понимает, что благодарность искренняя. Он не хотел бы, чтобы Ника была с ним из жалости, или из-за чувства долга.

– За что? – удивляется Самбурский.

– За то, что уговорили уехать и за то, что не пустили ко мне.

– Я не знаю, что происходит между вами с Никой, но я не хочу видеть тебя рядом с ней. Прости за откровенность.

– Знакомые чувства, – слабо усмехается парень и снова смотрит на Валерия Ивановича. – А самое главное, такие близкие. Я тоже не хочу видеть вас рядом с матерью.

Самбурский, кажется, даже немного бледнеет.

– А что вы думали, это такая тайна и я полный дебил и не догадаюсь? Так что мы с вами в очень похожей ситуации. Только вот я не приближусь больше к Нике. Я действительно исчезну и не буду с ней встречаться, потому что так правильно. Потому что не могу дать ей ничего. Ей будет лучше. А вот вы сделаете так же?

– А я могу дать, – отвечает Самбурский. – И ко всему прочему, хочу.

– Деньги? – хмыкает Марк.

– И их тоже. Но они не главное.

– А почему же вы против меня, раз деньги не главное?

– Потому что Ника слишком много из-за тебя плачет. Ты когда-нибудь видел, чтобы твоя мать плакала из-за меня?

Вопрос риторический. Не видел. Она наоборот, будто светится изнутри. Самбурскому ответ не нужен, он разворачивается и направляется к выходу. К чертям все. Марк в любом случае, все решил. Безусловно, деньги не главное, если про них не нужно думать нон-стопом каждый день. Вряд ли Ника хочет именно этого.

– Валерий Иванович, – тихо зовет Марк, когда Самбурский практически закрывает дверь.

– Ну что?

– Ремонт.

– Что ремонт?

– Я не успел доделать матери ремонт и теперь не знаю, когда закончу. Пошлите, что ли Андрея с Колей, все равно ни на что другое не годятся. А так, может, хоть обои не крест-накрест наклеят и мебель на место поставят.

– Уже.

– Что уже?

– Уже с ремонтом все решил.

– Спасибо.

– Да не благодари, не для тебя ж. Она и сама способна сказать «спасибо».

Через два дня Самбурский звонит и предлагает работу в его фирме. Это выглядит, как попытка наладить отношения. Типа если моя дочь к тебе все же вернется, то пусть ей хотя бы будет, что жрать. Хороший оклад, несложные обязанности. Ответственность большая, но она скорее моральная. Марк отказывается. Он хочет просто поставить точку. Он не будет искать Нику, как и она его, когда вернется из своей Франции и, как следует, обдумает случившееся. Зависеть от кого-то сложно и Марк не хочет вступать на этот скользкий путь. Самбурский матерится, а на следующий день прямо перед выпиской в больницу заглядывает Андрей, который просто передает визитку. Сначала Марк хочет ее выкинуть, но потом, подумав, все же сует в карман, понимая, что не будет ее использовать.

Ника

Я прилетаю из Парижа ночью, врываюсь домой и, едва переодевшись, мчусь в больницу. У приемного покоя я уже в восемь утра, даже чуть раньше. Знаю, что в такое время в палату не пускают. Часы посещения начинаются позже, но готова заплатить, сколько угодно, лишь бы увидеть его.

Я не знаю, как у отца это получилось. Как он убедил меня в том, что я могу, даже более того, должна уехать, чтобы восстановиться. Я опомниться не успела, как оказалась в салоне самолета, еще не в силах переварить случившееся и летела в спа-отель, где мне должны были помочь прийти в себя. Почему ни отец, ни эти врачи, никто не понимал, чтобы прийти в себя мне нужно одно – Марк. Знать, что с ним все хорошо. Знать, что он жив и все еще хочет меня. Я ему написала тысячу смс, пыталась дозвониться, но так и не смогла.

– Ну, милая, – сказал папа по телефону. – В реанимации ты лежишь голый под простынкой, чтобы, при случае, было удобнее ехать в морг. Там не до телефонов и соцсетей. Переведут в обычную палату, и все будет хорошо.

Я ему верила, верила даже по дороге в больницу. Поэтому, когда в приемном покое перепроверяют списки больных несколько раз и говорят: «А он еще вчера выписался», – пол уходит у меня из-под ног.

Выписался – это, конечно, не умер, но блин! Почему мне врали?! Почему врал папа, почему не брал трубку Марк? Да что с ними такое?!

Я настолько зла, что гоню, как сумасшедшая. Я готова разнести все к чертям. Знаю, что папы дома нет, поэтому еду к нему в офис. Устраиваю безобразный скандал в приемной и врываюсь прямо посередине совещания. Такого я себе никогда не позволяла, но и он перешел все границы.

– Ника…. – удивляется он. – Я думал, ты спишь?

– Дай. Его. Адрес! – чеканю я, наплевав на десяток солидных мужиков, которые смотрят на меня ошалело.

– Я освобожусь через полчаса, мы выпьем кофе и поговорим. Хорошо? – папа пытается перевести разговор в цивилизованное русло и сделать вид, будто все идет по плану. Но я уже завелась, и остановить меня может только еще один Георгий с ножом. И то, не факт.

– Нет. Я не хочу говорить! Дай мне адрес или я разнесу тут все к чертям!

– Дам. Полчаса. Хорошо? Дай мне полчаса.

– У тебя была неделя! – выплевываю я, но послушно выхожу в приемную, где плюхаюсь на диван и закрываю лицо руками. На миг становится страшно, что Марк совсем от меня сбежал и найти его не выйдет, но потом я успокаиваю себя. Как бы он хорошо не прятался, после моей истерики папа мне найдет все, что угодно. Даже если найти нереально.

Папа в кои-то веки пунктуален, он выходит ровно через полчаса и манит за собой в кабинет. Понимает, что скандалить со мной на глазах у всех сотрудников чревато.

– Зачем ты мне врал?! – возмущаюсь я.

– Чтобы ты успокоилась и пришла в себя, – спокойно и, кажется, не испытывая угрызений совести, отвечает он.

– Не понимаю.

– Он тебя спас, эмоции, адреналин. Понятно, что ты хотела выразить благодарность…

– Хрень! – припечатываю я. – Он мне нужен, дай мне его адрес. И совершенно неважно спас он меня или нет. Я пока ехала в этой долбанной машине с похорон Дины, когда еще не подозревала ничего, хотела звонить ему. Потому что мне без него плохо! Но не успела, телефон был уже у этого…

– Ник… – папа сглатывает, видимо вспоминает произошедшее и начинает мучиться угрызениями совести. Нечасто такое с ним бывает, но мне не жалко. Он поступает, как последняя скотина.

– Что ты мне хочешь сказать? То, что он мне неровня? – кричу я, наплевав на то, что нас могут слышать. – То, что не сможет меня обеспечить?

– Мне насрать, – отзывается Самбурский. – Я что вас не прокормлю, что ли? Деньги есть, работы вагон. Кто мешает-то? Посильный вклад в работу предприятия и все. Это неважно.

– Что?

– Мне насрать, сможет Марк тебя обеспечить или нет, лишь бы любил.

– Не понимаю…

– Ник, ему не насрать, – признается Самбурский. – Это он просил не пускать тебя и не говорить…. Точнее, я действительно считал, что тебе лучше уехать и прийти в себя, пока его тут латают. За это время ты подумаешь, что к чему. Он тоже…

– И получается… – Злость вспыхивает с новой силой, но уже не на отца. – Я надумала приехать, я помнила о нем каждый миг, а он вырубил телефон и попросил тебя мне врать?

Папа неопределенно дергает плечом.

– Да вы охренели оба, – потрясенно отзываюсь я. – Дай мне его адрес.

– Ник…

– Дай! – упираюсь я. – Мне наплевать, что он там себе возомнил. Мне все равно на тараканов в его башке…

– Это сейчас. Ему сложно будет жить и понимать, что содержит тебя не он.

– Папа, взгляни на меня, ты мне всегда что говорил?

Сначала он смотрит на меня недоуменно, а потом кивает и послушно повторяет слова из детства. Мне сейчас важно их услышать и хотя бы немного в них поверить, иначе я просто рассыплюсь на кусочки, которые будет невозможно собрать воедино.

– Ты достанешь мертвого, Ника и всегда добиваешься своего, так или иначе.

– Вот именно, папа. Не забывай это. Дай его адрес, а уж дальше я как-нибудь разберусь сама. Я переезжаю к Марку.

– Тебе там не понравится.

– Он живет с мамой?

– Нет, – отец морщится.

– Значит, понравится.

– А если он тебя прогонит?

– Ты сам себе веришь? – фыркаю я, а когда он качает головой и пишет на листочке адрес, я триумфально улыбаюсь и ухожу.

Марк

– Ты даже не пригласишь меня войти? – Она стоит за порогом такая потерянная и в то же время желанная. Неуместная в обычном подъезде обычной многоэтажки. На ней легкий сарафан, под которым явно нет лифчика, и шпильки, которые к нему совсем не подходят, но заводят с пол-оборота.

Прогонять ее не хочется. Вот просто не хочется, не тогда, когда она пришла сама. А Ника, кажется, ждет именно этого и боится. Марк отчетливо видит в ее небесно-голубых глазах страх и надежду, поэтому закусывает губу и кивком приглашает войти.

Отворачивается и идет в комнату, стараясь не думать о том, следует ли за ним Ника. Отвлекает тихий шорох. Он поворачивается и замирает с открытым ртом. Потому что хищные шпильки были совсем не к воздушному сарафану, а к микроскопическим трусикам. И кроме них и туфель на Нике ничего нет.

– Ты думаешь, я пришла поговорить? – усмехается она, поймав ошалевший взгляд парня. – Не-а, я пришла, чтобы остаться. И мне наплевать на твои аргументы.

– У тебя нет ничего кроме трусов… – хрипло выдыхает он, не в силах отвести взгляд от гибкого загорелого тела, от коричневых сосков и бесконечных ног.

– Ошибаешься. – Она делает шаг навстречу и заставляет отступить к стене. – У меня в машине чемодан с одеждой.

– Ник… – начинает Марк. – Это не лучшая…

Он хочет сказать, что это глупо, что она не сможет жить с ним тут, в таких условиях, но девушка подносит палец к его губам и говорит.

– Тссс.

А в это время другая рука уже тянет вниз резинку домашних спортивных штанов. Сразу вместе с трусами. Охренеть! Это единственная связная мысль в голове, потому что желание вспыхивает мгновенно, и оно такое сильное, что мозг отказывается функционировать. После Ники у Марка никого не было. А это просто охренеть, как долго.

Вид почти обнаженной блондинки на каблуках, которая опускается перед ним на колени, просто сносит крышу.

Марк слишком хорошо помнит, что прогнал ее в прошлый раз, и понимает, что не готов повторить этот подвиг снова. Она пришла к нему сама, а выгнать ее сейчас нет сил. И говорить тоже. Не тогда, когда ее ладони ложатся на член, а голубые глаза смотрят с восторгом и надеждой.

– Ты ведь понимаешь, что не можешь меня выставить? – шепчет она и скользит ладонями вверх по стволу, чтобы сжать пальцами под головкой.

– Не могу… – Марк смотрит на нее, на ее медленно двигающиеся руки, и понимает, что не в состоянии это контролировать.

– Это хорошо. – Она торжествующе улыбается. – Потому что ты мой.

Ника наклоняется, медленно проводит языком по уздечке, и снова смотрит, а когда через сжатые зубы Марка вырывается мат, смеется и говорит.

– Я тоже очень скучала, но… – острый ноготок легонько проводит по всей длине члена. – Я девочка неопытная, ты ведь подскажешь мне, как надо? – шепчет она и смотрит на член с таким восторгом, который Марк видел только в ее глазах.

От одной интонации, только от этих слов хочется кончить.

– Бля, Ника… – выдыхает парень и кладет ей руку на затылок, запутываясь пальцами в длинных шелковистых волосах. Давление получается непроизвольным, как и толчок бедер в сторону ее рта. Это так же естественно, как дышать. Ника послушно наклоняет голову ниже, до тех пор, пока ее дыхание не начинает щекотать головку члена.