В подъезде его останавливают вездесущие бабки и пытаются сказать, что посторонним тут ходить нельзя. Марк с удовольствием скалится, пугая старушек своими шрамами. Он принципиально надел майку с коротким рукавом, не закрывающими плечи, задолбало прятаться. И в ответ на глупое кудахтанье припечатывает, что он тут живет.

— Нужно Татьяне сказать, что такие квартиранты тут нам не нужны, — возмущается одна.

— Не получится, — нагло ухмыляется Марк. — Это квартира не Татьяны.

— Да, это ее сына — ветерана, между прочим. — проявляет удивительную осведомлённость самая бойкая. «Не какого-то бомжа, как ты» — читается между строк, тем приятнее припечатать глухим.

— А я и есть тот самый ветеран.

— Да ты не ветеран. Ты бандит, вон рожа какая.

— А такую рожу, бабушка, дарит война, вместе с квартирой, а теперь простите, но я хочу домой.

Хочет он утопиться, а не домой, но об этом он никому говорить не готов.

Вполне себе русский запой, в который Марк влетает с азартом в первый раз в жизни, прерывается на третий день. Мать приезжает сама. Видимо, скупые и изрядно корявые сообщения в вайбере наталкивают ее на мысли о том, что дела идут не самым лучшим образом. Ну, а может, Самбурский настучал. Такой вариант Марк тоже не исключает.

Она замирает на пороге однушки и укоризненно взирает на него.

— Марк… ну вот от тебя я такого не ожидала.

Она смотрится чужеродно в этой квартире. Высокая, подтянутая, с идеально волосок к волоску уложенными светлыми волосами. В свои сорок семь мать выглядит лет на десять моложе.

— Ну, прости, я не оправдал твоих ожиданий.

— Валера сказал ты ушел. То, что он сказал это матом, заставило меня задуматься все ли у тебя хорошо.

— Валера-а-а, Валера-а-а-а, — пьяно передразнивает Марк и отворачивается к окну. Спиртное не лезет. С другой стороны, жизнь тоже не лезет, а что делать? Идти вешаться? Марку кажется, мать не оценит совсем.

— Расскажи, что произошло? — просит она усталым голосом. И то ли он, то ли выпитая водка заставляют откровенничать.

— Я влюбился… — признание вырывается случайно.

— И, судя по всему, что-то пошло не так, — вздыхает мать. Она даже не садится. Так и стоит в центре комнаты. Марк ее прекрасно понимает, трезвый он бы тоже сидеть тут не стал. — Она не ответила взаимностью?

— Это дочь Самбурского…

В глазах матери вся гамма чувств. Он уже видел нечто похожее у Самбурского, который не дал Марку по роже, только потому, что не сомневался ему прилетит в ответ. Ну и из-за матери, возможно.

— Богатая девочка… богатого папочки…

— Так это он тебя выгнал и запретил общаться? — хмурится мать, и Марк понимает, если сейчас кивнет, то «Вале-ера-а» получит люлей. Приятно, но нечестно.

— Мама, — Марк закатывает глаза. — Поверь, я облажался сам. Но и это не играет никакой роли. Ничего не играет. Кто она, а кто я?

— Ты ее любишь.

— Она об этом не знает.

— Так скажи. В чем проблема? Я думала, в армии научили тебя быть смелым.

— Не буду. Я обещал Самбурскому, что не трону его дочь. Наврал. Признался, ушел. Конец истории.

— А о ее чувствах ты подумал?

— Да. Уйти попросила меня она.

— И наладить нет никакой возможности?

— Вишь. — Марк трясет почти пустой бутылкой водки. — Налаживаю.

— Короче, — губы Татьяны сжимаются в тонкую полоску. — Сейчас ты приходишь в себя. Убираешь все это говно, — она обводит рукой комнату. — И завтра приезжаешь ко мне. Понятно?

— Понятно, — Марк кивает, поднимает глаза и просит. — Пообещай мне.

— Что?

— Я не знаю, что тебя связывает с Самбурским. Старая дружба, новая дружба…

Мать вспыхивает и слишком быстро отвечает.

- Ничего.

— Я вообще не об этом. Не говори с ним обо мне, о Нике. Вообще не говори.

— Марк…

— Не говори. Если ты думаешь что это сказка про красавицу, чудовище и отца, который мешает трепетному счастью молодых, ты ошибаешься. Это просто сказка про богатую красавицу и чудовище, которое спало с ее подругой. И про подругу, если что, Самбурский, в отличие от Ники, не знает. Пусть все так и останется. Иначе у тебя будет не только пьяный сын-неудачник без работы, у тебя будет пьяный кастрированный сын-неудачник без работы.

— Марк…

— Мам, это и так больше, чем я когда-либо говорил о своих отношениях. Скажи спасибо тому, что я пьян до поросячьего визга. Все кончено, более того, ничего не начиналось. Самбурский хочет, чтобы я держался от Ники подальше, Ника хочет, чтобы я держался от нее подальше. Я хочу держаться от нее подальше, а то, что мне сейчас херово… ну это все пройдет.

— Я жду тебя завтра, — говорит она и уходит.

Ника

Эти три дня без него я провожу, как в бреду. Слишком сложно, слишком больно. Мир стал пустым. Отец, кажется, все понял, но молчит. Какой молодец, не свойственная ему тактичность. Видимо, чувствует, если вдруг заведет шарманку про «так будет лучше», «хорошо, что закончилось все сейчас» или не дай бог, «я бы все равно не позволил» я взорвусь, как долбанная петарда, и мы поругаемся в хлам. В итоге, все здесь живущие ходят по струночке и не мешают мне страдать. А я недоумеваю, как может опустеть мир, когда из него исчезла единственная составляющая, которая и пробыла-то в нем недолго?

За эти три дня я даю очередные показания в полиции. На сей раз, на меня даже не пытаются давить, и все остальное время сижу дома, спрятавшись ото всех. Мне названивает и написывает в соцсеях Дина, но я не могу взять трубку, а просьба в ВК дать телефон Марка, вызывает самый настоящий рвотный спазм. На это сообщение я тоже не отвечаю. И, наконец, сегодня, на четвертый день телефон молчит.

Вчера заезжал Пашка, но я отказалась даже к нему выходить и на территорию велела не пускать, сославшись на дурное самочувствие. Очень надеюсь, он поймет, что видеть я его не хочу. Все это время я думаю о Марке. О том, за что он так со мной поступил, и можно ли секс с Диной считать изменой.

На душе настолько погано, что хочется постоянно рыдать. У нас такие сложные взаимоотношения, что я не вижу ничего странного в его поступке, он злился. А на тот момент мы даже друзьями не были. Просто двое, старающиеся сделать друг другу побольнее. Только вот простить я его не могу все равно. Мне больно, что меня заменили ей. Если бы я согласилась уехать с ним домой, ничего бы не случилось. С другой стороны… попытка оправдать чужой поступок своими действиями — это путь в никуда.

А еще голову терзает понимание, нас с Марком связывала только болезненная страсть, которая тяжело давалась обоим. Но кто сказал, что позже, когда мы сдались, на месте страсти выросло хоть что-то другое? Я к нему стала относиться несколько иначе, лучше, нежнее, а он ко мне? В этом я не была уверена. Так же не была уверена в том, что окажись на моем месте Дина, он не предпочел бы ее снова, взамен болезненных отношений со мной. Все это не дает мне забыть о нем. Не дает спокойно спать и отключиться. Я просто и безыскусно страдаю в лучших традициях женской депрессии. Лопаю мороженое и совершаю недостойное — пытаюсь найти его профили в соцсетях.

Это непросто. Макс не любитель зависать в сети. После многочисленных попыток натыкаюсь только на страницу в инстаграмм. Она довольна старая — ей лет восемь и первое фото меня поражает. На нем Марк совсем юный, худощавый и длинноволосый. Точнее длинные волосы только на макушке. Они собраны в хвост, а виски выбриты. На этой фотке парень позирует в профиль на фоне заката. У него совсем юное и очень симпатичное лицо. Ему тут лет семнадцать не больше. На следующем он стоит на руках на фоне моря. А потом тишина, затянувшаяся почти на год. Снова пара фоток уже в военной форме и с короткой стрижкой. Несколько без рубашки где-то в пыли. Последняя фотография опубликована прошлой весной. Уже серьезный и задумчивый взгляд не парня, а молодого мужчины. Едва заметная ухмылка в уголках губ и абсолютно гладкое лицо. Рельефные плечи без шрамов и крепкие мышцы груди. На фото он в борцовке на фоне спортивного зала, на лбу капельки пота, на заднем фоне груша и кусочек ринга. Видимо, он после тренировки. А дальше тишина. И от этой тишины становится грустно. Мне нравится Марк на последней фотографии, но я даже сохранить ее не хочу. Я не знала его таким — уверенно-безмятежным. В его душе еще не поселилась боль. Он с уверенностью сморит в будущее и не знает, что ждет его в ближайшее время. Я закрываю страницу, которая не дала мне ничего, и прижимаю к груди подушку. Кажется, я почти готова его простить и попытаться понять. Только вот нужно ли это самому Марку? От мыслей меня отвлекает стук в дверь. Я вздрагиваю и с удивлением смотрю на встревоженное папино лицо.

— Что-нибудь случилось? — спрашиваю я, понимая, что даже не помню, когда папа последний раз поднимался ко мне в комнату. Он внимательно смотрит на меня, кивает и каким-то потерянным голосом говорит.

— Да.

— Что-то с Марком? — подрываюсь я, чувствуя, что сердце в груди замерло, но в папиных глазах недоумение.

— А он-то тут причем? Пойдем, хоть кофе выпьем, и я тебе скажу.

Я киваю, мысленно вспыхнув. Вот какого я его сейчас вспомнила при папе? Теперь чувствую себя идиоткой.


Марк

Единственное, что Марк вынес из детства — это простую истину о том, что маму лучше не бесить. К счастью, бесилась она не часто, и делать это было не трудно. Поэтому, едва она уходит, как Марк выливает в раковину остатки спиртного и идет в душ. В холодный. Потом до тошноты убирается, разгребая завалы, заваливается спать, а когда просыпается — уже относительно адекватный, повторяет весь круг снова. В итоге к вечеру следующего дня, он может даже сесть за руль. Может, но пока не уверен, что хочет. Старая косуха висит в шкафу и в нее даже получается влезть. А в том году не вышло. За время болезни он похудел то того размера, которого был в до армейские времена. Так же в шкафу находятся джинсы и стопка маек. Это все он приготовил выкинуть и ругался, когда мать упрямо притащила ненужные шмотки в квартиру. Он не собирался их носить, но что-то изменилось. Наверное, Ника отчасти его излечила. Шрамов Марк теперь точно стесняться не намерен.

Когда идет в гараж, расположенные неподалеку, размышляет заведется ли агрегат, но не новый, покрывшийся пылью байк начинает довольно урчать, едва Марк в него заливает бензин и заводит. Это лучше чем автобус.

До матери добираться минут двадцать, поэтому Марк успевает как раз к ужину.

— Ну смотри-ка, — довольно хмыкает она, пропуская в дом. — Не рассчитывала тебя тут увидеть.

— Я всегда был послушным сыном, — пожимает парень плечами и заходит.

— И то верно, — соглашается мама. — У меня сломался кран, — заявляет она с порога. — И еще ручка на двери и надо немного подклеить обои.

Марк вздыхает, но радуется, что ближайшие несколько дней ему точно не придется терзаться различными мыслями.

Так и есть. На следующее же утро его ждут строительные магазины и увлекательный квест под названием «купи маме обои, такие как вот эти, но по цене тех и расцветки, как вон та клееночка».

Весь вечер Марк разбирает гостиную. Таскает мебель, передвигает шкафы и матерится. Мог бы догадаться, что мама его ждет не на чай с плюшками. Не, плюшки тоже были, но после того как он передвинул почти всю мебель. При этом сама мама вечером упорхнула и вернулась к полуночи. Марк даже не стал спрашивать, где она была. Меньше знаешь, крепче спишь.

А на следующее утро, разбирая один из шкафов, он натыкается на альбом с фотографиями. Натыкается, повинуясь ностальгии, потому, что выпала одна фотокарточка с отцом. Ему там, наверное, меньше чем Марку сейчас. Он раскрывает альбом и начинает перебирать снимки. На многих видит отца Ники. Он, мать и отец, похоже, много времени проводили вместе, а одна фотка заставляет замереть. На ней много народа на заднем фоне, сразу видно, сделана она случайно. А на переднем папе жмет руку молодой долговязый парень. Марк не придал бы значения, если бы не татуировка в виде головы волка на запястье.

— Мам! — орет он.

— Что случилось?

— А это кто?

— Да, я уж почти не помню… — отзывается она, разглядывая фотографию. — Один из друзей… да нет, даже приятелей, отца. С ним больше Валера общался. Там история нехорошая.

— Что за история?

— Я точно не знаю. — Мать присаживается на диван и бросает задумчивый взгляд в окно. — Когда твой отец только начинал служить, многие пытались мутить бизнес. Леньков, Самбурский и вот Гриша… не помню. Фамилия простая то ли Иванов, то ли Петров. Но эти-то были поумнее, пожестче, а у Гриши пошло что-то не так. То ли денег кому задолжал, то ли прогорел. Угрожали ему. Короче закончилось тем, что он попал в аварию. Кто-то говорил — подстроили, кто-то — сел за руль пьяным. На нем ни царапины, а вот Светка (это его девушка) погибла. Ей тогда было всего девятнадцать. Они жениться летом хотели. Гриша после этого исчез и в городе не появлялся. Ты куда? — удивилась мама, заметив, что Марк несется в сторону двери, поспешно на ходу, натягивая косуху.