– Конечно, нет, сэр.

– В таком случае отныне и впредь я обязываю тебя бегать и играть с Дейзи, а заодно следить, чтобы она не вертелась под ногами у рабочих. Ты выполнишь мою просьбу?

Шарлотта не удержалась от улыбки: она и представить не могла, что Карсингтон способен позаботиться о хорошем самочувствии Дейзи, но еще и готов уделить внимание маленькому подмастерью. В его голосе она уловила нотки сочувствия и дружелюбия, что ее несказанно удивило. Из своего опыта она знала, что распутникам, такие чувства уж точно несвойственны.

– Да, сэр. Обещаю сделать все, как вы сказали. Это так любезно с вашей стороны, что вы мне все подробно объяснили. – Мальчик, похоже, был точно так же изумлен, как и Шарлотта. – Скажите, где мне лучше с ней поиграть?

– В саду или в парке. И смотри будь внимателен: здесь у нас еще не все обустроено и налажено, так что нужно смотреть под ноги, чтобы не сломать себе шею. И держись подальше от прудов, чтобы не упасть случайно в воду.

– Да, сэр. Благодарю вас, сэр.

Вскоре Шарлотта услышала удаляющиеся шаги мальчика и отрывистый лай Дейзи, а потом тяжелые шаги Дариуса, которые раздавались все ближе и ближе. Стараясь ничем не выдать свое присутствие, она замерла в темном углу конюшни.

– Если вы думаете, что можете спрятаться от меня даже в этом светлом платье, то вы самая наивная женщина на всем Северном полушарии, – усмехнулся Дариус. – Вы подслушивали, и это еще одна дурная привычка в придачу ко всем остальным.

Шарлотта, щурясь, вышла на свет.

– Я пришла сюда, потому что мне хотелось побыть одной, – тихо сказала она. – А потом мне показалось неуместным выйти и присоединиться к разговору. Или лучше сказать «к допросу»?

– Да, это было похоже на допрос, – признался Дариус. – Я не хочу, чтобы ребенка били за то, чего он не делал.

Шарлотта сжала кулаки.

– Надо было сначала сказать мне: я бы никогда этого не допустила.

– Да, но при вас Тайлер сделал бы вид, что стремится вам угодить, а позже побил бы мальчика.

– Не понимаю, почему вы считаете, что он не побьет мальчика позже, что бы вы ему ни сказали?

– Потому что тогда ему придется отвечать передо мной, а я способен побить его самого в случае, если он не выполнит мою просьбу.

Взгляд Шарлотты невольно опустился на руки Дариуса – его ладони не выглядели натруженными и мозолистыми, но зато были сильными и крепкими. Она не сомневалась, что в этих руках достаточно силы, чтобы ударить, и в то же время эти руки могут быть очень нежными.

Шарлотта вспомнила, как трепетала под его прикосновениями, и поспешила перевести взгляд налицо Карсингтона, но из-за того, что в конюшне царил полумрак, она так и не смогла ничего прочитать в его глазах.

– В таком случае благодарю вас, – примирительно сказала она. – С вашей стороны было так мило проявить заботу о незнакомом мальчике.

– Ну, теперь уже он, скорее, мой знакомый, – усмехнулся Карсингтон. – Достаточно было заглянуть в его глаза, чтобы понять: в жизни ему довелось хлебнуть немало горя.

Стараясь скрыть волнение, Шарлотта с трепетом спросила:

– В его глаза?

– Не сомневаюсь, что вы ничего не заметили, потому что тогда у вас кружилась голова, но дело в том, что у мальчика глаза разного цвета: один голубой, а другой зеленоватый. Необразованные люди имеют предубеждения насчет таких вещей: обычный природный казус они называют меткой дьявола, дьявольским знаком невезения, это в сочетании с остальными факторами делает положение Пипа весьма уязвимым.

– Да-да, кажется, Тайлеры считают, что мальчик слишком грамотен, – заметила Шарлотта.

– То, что с ним занимались и обучали его, теперь очень осложняет ему жизнь. – Дариус огорченно покачал головой. – У него есть и второй недостаток – сомнительное происхождение, – ведь мы не знаем, кто его родители.

Сердце Шарлотты сжалось, но все же ей с трудом удалось сохранить внешнее спокойствие.

– Люди иногда бывают такими злыми… Они плохо относятся к детям с физическими недостатками или к тем детям, у которых нет родителей, – проговорила она. – Можно подумать, дети в этом виноваты!

Дариус внимательно вгляделся в лицо Шарлотты.

– Боже, да вы плачете? Какой же сентиментальной особой вы временами становитесь, право!

– А вот и нет. – Шарлотта недовольно фыркнула. – А если бы и плакала, то что из этого? У вас ведь тоже сердце, а не камень: я слышала, как вы заверили мальчика, что он больше никогда не вернется в работный дом.

Дариус пожал плечами, и от его проницательного взгляда ей стало не по себе.

– Что-то не так, вы сами на себя не похожи и как-то странно себя ведете с того самого момента, как споткнулись о ведро с водой.

И тут Шарлотта представила лицо мальчика ясно и отчетливо, как будто он сейчас стоял перед ней, отчего на нее снова нахлынула печаль, бездонная, как море. Она почувствовала, что черная тоска грозит поглотить ее, как это было с ней десять лет назад.

Безысходность. Отчаяние. Темнота.

Нет, больше такого с ней не повторится. Если она снова погрузится в эту темную бездну, то уже никогда не сможет снова выбраться из нее.

В порыве охватившего ее отчаяния Шарлотта обвила руками шею Дариуса и привлекла его к себе, прижимаясь к нему с таким неистовством, словно была утопающим, хватающимся за брошенную ему веревку.

Она прижалась губами к его губам и поцеловала его так, словно теперь он оставался ее последней надеждой на жизнь.

«Заставь меня позабыть обо всем», – неслышно произнесли ее губы, И, словно читая ее мысли, Дариус поцеловал ее жадно, исступленно, так что ее печаль растворилась в тепле и ласке их объятий. Как во сне, Шарлотта гладила его руки, чувствуя рельефные мускулы. Потом положила свои ладони ему на грудь – такую широкую и твердую – и, на мгновение завладев ею, стала, словно слепая, изучать его тело тонкими пальцами. Даже холодок стыда не мог вытеснить тепло этих прикосновений и чувство, что он принадлежит ей, а она – ему, и вскоре и стыд, и страх, и печаль, и тоска окончательно исчезли, а с ними исчезло и прошлое со всеми его несчастьями.

Теперь с ними оставалось только настоящее, а все остальное не имело значения – только его нежные губы на ее шее, только теплые ладони, которые ласкали ее грудь так, словно Дариус старался запечатлеть в своей памяти их форму. Имело значение то, что он расстегивал сейчас ее лиф, то, как под слоями одежды ее кожа откликалась на его прикосновения.

Тепло разливалось по всему ее телу, проникая под кожу, опускаясь в низ живота. Только один миг. Только этот миг имел смысл. Это счастье. Счастье испытывать желание и чувствовать себя желанной.

Шарлотта запечатлела в своей памяти ту нежность, которую Дариус уже успел ей подарить, и теперь возвращала ему ее сторицей, осыпая поцелуями его лицо. Всеми своими ощущениями она откликалась на его мужественность – запах дорогого мыла и крахмала, легкий аромат лесных трав, – все это, смешанное вместе с властным запахом его кожи. Шарлотта купалась в этих ощущениях, прикосновениях, вкусе и запахе. Если она сейчас и чувствовала, что падает в бездну, это была не юдоль печали, а море наслаждения. Она словно бы окунулась в диковинное озеро с прозрачной водой в каком-то экзотическом месте, удаленном от цивилизации. Мрак, в который погружалось сознание, не страшил ее, а, напротив, ощущался сейчас ею как благостное чувство. Это была темнота летнего ночного неба, расцвеченного яркими звездами и освещенного полной луной.

Шарлотта просунула руки под сюртук Дариуса и ощутила под пальцами замысловатые узоры вышивки на его жилете. Его тело манило ее как магнитом. И ее руки вскоре оказались на его спине, под жилетом, а потом устремились ниже, к краю его поясного ремня. Руки Шарлотты пробрались под ремень, туда, где единственным барьером, отделявшим ее от его кожи, была тончайшая ткань.

Через эту материю тонкой выделки она ощущала пальцами форму его спины и тепло его кожи. Дариус был так красив и силен, его кожа так живо трепетала под ее прикосновениями!

Шарлотта потянула за рубашку, но ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она высвободила рубашку из брюк. Она протянула руку, чтобы найти пуговицы, но вместо этого ее рука наткнулась на его мужское естество, которое раздулось и пульсировало.

Она не отдернула руку и стояла, замирая от волнения, с бешено колотящимся сердцем. Внизу ее живота поднималось желание – пульсирующее и сильное до боли.

Дариус застонал и накрыл ее руку своей ладонью, а затем сказал ей что-то, но его голос был таким глухим и хриплым, что Шарлотта не разобрала ни слова.

– Да? – робко переспросила она.

– Нам нужно остановиться. Сейчас же. Остановиться? Она не желала останавливаться и поймала только одно: что безумно хочет его.

– Скажи, почему?

С его губ слетел толи всхлип, то ли стон.

– Что? – переспросила Шарлотта.

– Если мы не остановимся сейчас, – проговорил Дариус очень медленно, – тогда вам придется выйти за меня замуж. – Он опять немного помолчал. – Я не верю, что вы этого на самом деле хотите.

И в самом деле, слова «выйти замуж» подействовали на Шарлотту как ушат холодной воды. Вздрогнув, она мгновенно очнулась от своего сумасшедшего рая, резко отдернула руку и отшатнулась от него.

– Ах, – пробормотала Шарлотта, не узнавая собственный голос, низкий и хриплый, похожий на голос какой-то незнакомой женщины. Она перевела взгляд на свои руки – гадкие и порочные, потом посмотрела на Карсингтона, прямо в его золотистые глаза. – Что я делаю? Как я могла!?

– Вот именно, – угрюмо согласился он. – Именно об этом я и собирался вас спросить.

Глава 9

Шарлотта отвернулась, ее взгляд блуждал по стенам конюшни, по окнам, по мощеному полу, по гладким бокам коней. Наконец Дариус увидел, как она расправила плечи, выпрямила спину и высоко подняла голову.

– Я просто попыталась вас отвлечь…

– И надо признаться, это вам удалось. – Дариус вздохнул. Никто еще так сильно не отвлекал его.

«Все это из-за нехватки практики», – подумал он. За исключением того кратковременного периода, когда он был более-менее невинным, Дариус никогда не имел дела с девственницами.

К сожалению, такое объяснение нельзя было назвать удовлетворительным. Как-никак он уже не мальчик, а поэтому не должен был чувствовать себя так плохо, как сейчас, – словно больной, медленно поправляющийся после лихорадки.

Дариус медленно отходил от любовной горячки, размышляя о том, что не должен был так долго ощущать запах ее тела и вкус губ, чувствовать ее прикосновения…

Кроме того, он не должен иметь такое чувство, словно они только что пережили вместе нечто большее, чем одно знойное объятие.

Как правило, Дариус в течение определенного времени испытывал желание к какой-то конкретной женщине, а когда его желание удовлетворялось, начинал желать другую, потом третью и так далее, без конца. Вожделение казалось ему разумной и вполне рациональной вещью. Стремление самца к спариванию и размножению являлось естественным и определялось природным инстинктом. Этот инстинкт лежал в основе поведения животных, которых он изучал. Все в природе должно воспроизводить себя, и нет ничего удивительного в том, что большую часть времени и львиную долю энергии мужские особи посвящают этому занятию.

Однако только что пережитое Дариусом не было разумным и рациональным. То, что с ним творилось, было слишком сложно и пугающе непонятно. Из женщин, которых он встречал за свою жизнь, Шарлотта раздражала его больше всех. Во-первых, она раздражала его уже тем, что до сих пор не была замужем, и это делало ее недоступной для него. А если еще принять во внимание ее капризный характер…

– Вам не следовало меня целовать, – негромко сказал он.

– Знаю. – Шарлотта кивнула. – Это был… порыв.

– Пожалуйста, никогда больше не делайте этого.

– О, поверьте, вам нечего опасаться. Это мне урок на всю жизнь! – Шарлотта стала отряхивать юбки с таким же энтузиазмом, с каким служанки вытряхивают пыль из ковров.

– Послушайте, что же вы делаете? Ваши юбки совершенно чистые.

– Просто пытаюсь хоть чем-нибудь занять руки, чтобы не дать вам пощечину.

– Но это же вопиющая несправедливость, – возмутился Дариус. – И потом, вы первая это начали. Кстати, хотелось бы знать, зачем вы это сделали.

– Я вам уже сказала зачем, – раздраженно ответила Шарлотта. – Чтобы отвлечь вас. И вы сами подтвердили, что у меня это отлично получилось.

– Но от чего вы пытались меня отвлечь? Шарлотта снова принялась стряхивать с юбки несуществующие пылинки.

– Я уже забыла. Наверное, это было не очень важно. Дариус скрипнул зубами.

– Когда-нибудь, может быть, даже на днях, я придушу вас, и когда меня спросят, зачем я это сделал, я расскажу всю правду. Не сомневаюсь, что тогда присяжные заседатели выкрикнут в один голос: «Невиновен!»