Сэм Файнер, кажется, был парнем, что надо. Но он, конечно, тоже нырял все утро. И у него уже была камера поиграться. Из всех них только у него было настоящее подводное снаряжение — привезенный за большие деньги «Скотт Гидро-Пак» с тремя заполненными двойными баллонами, поскольку фильтрованного воздуха на Гранд-Бэнк не было. На катере он с помощью Бонхэма и Орлоффски надел его, хотя глубина была всего пятнадцать футов, и прыгнул за борт. Чтобы сберечь воздух, он дышал только через выводную трубку «воздушного экономизатора» на одной стороне маски во все лицо. Бонхэм только с трубкой пошел за ним и дал ему камеру. Орлоффски, который вовсе не был парнем, что надо, взял ружье и, чертыхаясь и проклиная плохое дно, отправился один. Не прошло и пятнадцати секунд, как Грант неожиданно оказался в воде в одиночестве.

Пятнадцать футов — это глубина конца большинства плавательных бассейнов, по дну которых Грант свободно бродил. Не нужно даже продувать уши. Ясно, что не могло быть и речи о свободном нырянии без акваланга. Там хоть можно подобрать шпильки или пару кусочков мрамора. Несколько рыб-игл шныряло то здесь, то там, несколько крошечных яркоокрашенных сержант-майоров рылось в песке или в траве. Вот и все.

Рассерженный поведением Кэрол Эбернати, раздраженный тем, во сколько обойдется ему эта поездка, раздраженный уроками свободного ныряния, которые обещал и не давал Бонхэм, он поплавал вокруг катера, увидел и изучил первого морского зайца, о котором он читал, но никогда не видел, который и был-то похож на жидкое пирожное тесто, свернутое в ватрушку, поглядел со страхом и отвращением на коричневые чернила, выплескивающиеся изнутри, когда раскрывался острый кончик; понырял к песку и траве, удерживая дыхание, а потом, до смерти утомленный, он начал расширять круги и уплыл от катера. Здесь он на крайнем пределе видимости увидел, что Орлоффски преследует рыбу, и поплыл в этом направлении.

Большой поляк нашел крошечный коралловый рифик. Канат для рыбы был пристегнут к бикини и на нем было несколько маленьких рыб-попугаев не длиннее фута. Когда Грант подплыл, он гнался еще за одной. Человек, выглядевший защитником профессионального футбола, мчался за этими маленькими созданиями с той же злобой, какую Грант видел у преследующего рыбу покрупнее Бонхэма, только злоба здесь была еще больше. С грубой, животной, абсолютно эгоистичной прямодушностью он нырнул за другой маленькой рыбой-попугаем, как увидел Грант, и выстрелил в нее, едва она начала двигаться. Теперь у него было шесть штук. Грант помахал ему и уплыл по своему скучному кругу. Душа у него не лежала стрелять в глупых, аденоидного вида маленьких рыб, и он усомнился: не слаб ли он? Когда он нырял и лежал на песке или траве, он большей частью думал о Кэти Файнер и о том, как странно, что когда-то знал ее, потом не видел в Нью-Йорке, а теперь снова встретился на забытом богом острове Гранд-Бэнк на южных Багамах, где ее новый муж, возможно, войдет в дело со шхуной с его новым другом и учителем плавания. Мысль о Кэти вернула к печальным мыслям о Лаки. Он размышлял, знала ли ее Кэти? Когда он услышал бычий рев Бонхэма с катера, он подплыл к Орлоффски, который был еще дальше, и вернулся.

Оказалось, что камера испорчена. Вернее, взводящий механизм, сконструированный и сделанный Уильямом, и так работал плохо, а теперь почти вовсе сломался, так что они совсем не могли перевести пленку. Бонхэм звал их, поскольку они могли возвращаться, а он с Уильямом до завтра поработает с ней. Обычно бесстрастный Бонхэм был теперь на пределе раздражения, и когда Орлоффски подплыл со связкой маленьких рыб-попугаев и собирался закинуть ее на борт, он заревел:

— На кой хрен тебе это нужно?

— Я што-то должон делать, штоб убить чертово время, — как обычно грубо ответил Орлоффски.

— Тогда выбрось их к дьяволу, — сказал Бонхэм. — Что я с ними должен делать?

— Не командовай. Может, черномазые возьмут, — резко сказал тот и бросил рыбу в катер. Вылезая из воды и наблюдая за этой маленькой стычкой, Грант заметил нечто, что видел и раньше, но не придавал значения: он никогда не слышал от Бонхэма слова «е…» во всех его многочисленных формах. Сам он часто его употреблял, как и большинство людей в его более или менее сложном мире, хотя и не с абсолютной вульгарной грубостью Орлоффски, и можно было ожидать этого и от Бонхэма. Отметив, что Сэм Файнер внимательно изучает своими гранитными глазами Орлоффски, Грант вскарабкался на катер.

— Езжайте. Я поплыву назад, — сказал Орлоффски. — Може, смареть и нечиво, но не мешает. Кинь свой шнур. — Бонхэм бросил.

Катер пошел, и Грант смотрел, как голова Орлоффски уменьшается за кормой, пока не исчезла вовсе. Они были почти в миле от берега, и он бы не хотел вот так остаться, даже без компаньона. Хотя глубина всего пятнадцать футов, все равно в любую секунду могла появиться акула. Это, кажется, не беспокоило Орлоффски. Когда он пришел в номер, то принял душ, чтобы смыть высохшую соль, улегся и немедленно шумно заснул.

Именно когда Грант спал, а Бонхэм возвращался из номера Уильяма вымыть запачканные работой руки, Кэрол Эбернати осторожно высунула голову из дверей своего номера и остановила его в темном холле.

— Я хочу с вами поговорить, Эл, если можно.

Бонхэм остановился и глядел сверху вниз на ее возбужденное, темноглазое, а теперь и заговорщицкое лицо. У него сегодня хватало забот из-за неработающей проклятой камеры.

— Хорошо, миссис Эбернати. В чем дело?

— Пойдемте в столовую, — она повернула голову к соседней двери. — Рон спит. — Она уже надела к ужину цветастое платье.

Бонхэм решился не сразу. Он не слишком огорчался ее явным нерасположением, но ясно же, что это не сделало поездку приятнее.

— О'кей.

— Я полагаю, вы удивлены, почему я так странно действовала по отношению к вам на самолете, — сказала она, когда они вышли на затененную галерею. Было уже почти темно. Скоро управляющий и служащий заведут на улице большой бензиновый генератор, чтобы включить внешнее освещение. Он будет тарахтеть, выделяясь среди жужжания насекомых, всю ночь, пока не уляжется последний клиент, и только тогда сторож выключит его до следующей ночи.

— Да нет, не очень, — ответил Бонхэм. — Хотя, пожалуй, слегка странно и неожиданно после того, как мы все веселились в Яхт-клубе.

Она кивнула; быстрый, чопорный, горячий кивок.

— У меня была особая причина. — Она не продолжала и ждала, но Бонхэм тоже молчал.

— Видите ли, — наконец заговорила она, с хитрым видом наклоняясь к нему, — у меня есть основания думать, что Рон размышляет, не вложить ли деньги в ваше дело со шхуной.

— Вы об этом знаете?

— Все знают.

— Не думаю, — прямо ответил Бонхэм.

— Ну, тогда допустим, что Рон мне рассказывал. Это важно?

Бонхэм покачал головой.

— Ну, все равно, я думаю, что это было бы очень хорошо для Рона. Он смог бы дать пять тысяч, даже десять тысяч, если бы захотел по-настоящему. И я думаю, это было бы хорошо.

— Тогда почему… — начал Бонхэм.

— Потому что он такой, — туманно сказала Кэрол Эбернати. Она продолжила. — Он каждый раз поступает наперекор моим желаниям. Следовательно, мой план — быть недоброй и грубой по отношению к вам — создан, чтобы подтолкнуть его в обратную сторону. Если Рон подумает, что вы мне нравитесь, а я хотела бы, чтобы он вложил деньги в вашу лодку…

Нервы у Бонхэма содрогнулись, когда она назвала большую шхуну «лодкой».

— …тогда он автоматически от этого откажется. С другой стороны, если он подумает, что я не выношу ни вас, ни ваш проект, он будет гораздо больше склонен поступить так… Итак. Вам не кажется, что с моей стороны это был мудрый поступок?

— Думаю, да, — сказал Бонхэм. — Но скажите, почему вы хотите, чтобы Рон вошел со мной в дело? В конце концов, вы меня едва знаете.

— Ради его здоровья, — сказала Кэрол Эбернати. — Ради его здоровья и духовного состояния. Он очень много работает над пьесами. Это очень нервная, изматывающая работа. Из-за этого он нуждается в чистом расслаблении. Я думаю, ваша лодка и частое ныряние с вами, скажем, три-четыре раза в год, для него будет наилучшим отдыхом.

Они дошли до двери большой столовой-бара и, стоя среди комаров, услышали приглушенные голоса из-за загородок. Неожиданно затарахтел большой генератор и зажглось наружное освещение.

— Так что если я буду теперь вашим «врагом», вы поймете, какова моя цель, не так ли? — чопорно сказала Кэрол Эбернати. — И будете знать, что на самом деле я на вашей стороне и пытаюсь помочь вашей сделке.

— Я подумаю, — с легким замешательством сказал Бонхэм. — Вы что хотите, чтобы я пошел дальше и попытался продать ему все это?

— Конечно! Разве я не об этом говорила? А теперь я пойду и выпью коктейль со славной милой Кэти. — Бонхэм стоял и смотрел, как она уходит очень самодовольной походкой, откинув назад спину. Он развернулся и пошел умываться. Грант спал, когда он вошел, перекинув через пах полотенце, а под ним четко вырисовывался огромный и твердый. Ухмыляясь, Бонхэм сначала умылся, а потом разбудил его на ужин. Когда он мягко коснулся плеча драматурга, тот вскочил, сжал на мошонке полотенце и вспыхнул. Бонхэм только прогрохотал: «Не волнуйся, я никому не скажу. Давай одевайся и пошли есть».

11

— Где все? — спросил Грант, выходя из ванной. Он прихватил с собой трусы и брюки и надел их в ванной.

— Все уже в баре. А я с Уильямом ремонтировал эту проклятую камеру и зашел умыться. — Бонхэм ухмыльнулся. — Хорошо поп… исал?

Грант смутился, а Бонхэм снова заржал. Грант взял рубашку.

— Думаю, надо торопиться.

— Чиво стыдиться? — сказал Бонхэм, и неожиданная, непонятная Гранту тень промелькнула по его лицу.

— А Кэ… а миссис Эбернати ушла?

— Да. Она уже там. Аж сияет от Кэти Файнер.

Грант надел рубашку и плетеные туфли.

— Я заметил. Ну, может, ей так лучше. Давай пошли.

Они шли по холлу в каком-то осторожном молчании.

— Что с ней? — наконец спросил Бонхэм. — Она не в себе, что ли?

— Ну, нет, — сказал Грант. — Я имею в виду, не так не в себе, чтоб ее запирать. И не опасна. Она, однако, сильная невротичка, я думаю.

— Там, откуда я приехал, ее быстро посадили бы на задницу, — прямо сказал Бонхэм.

— Может, для нее это было б и неплохо. А с Кэти Файнер, по крайней мере, ей будет о чем поговорить. Ванда Лу не очень разговорчива.

— Уж точняк! — сказал Бонхэм.

— Я имею в виду, что она разговаривает, конечно. Но ничего толком не разобрать.

— Жуть! — громыхнул Бонхэм.

— Мне кажется, у тебя неприятности с ее мужем, — сказал Грант с легкой улыбкой.

Лицо Бонхэма неожиданно стало утомленным, стоически утомленным.

— Понимаешь, у него яхта, которую мы могли бы использовать. А когда он продаст свой дом со спортивным магазином в Джерси, у него будут и деньги. Я надеюсь, что удастся вовлечь старину Сэма в дело со шхуной. Но над шхуной надо много поработать в доке.

— Что он об этом говорит? — просто так спросил Грант.

— У меня еще не было случая переговорить с ним. Мы собираемся поговорить сегодня вечером.

— Но он знает об этом?

— Знает. А ты сам не хотел бы вложить какую-то сумму, а? — спросил Бонхэм, довольно напряженно, подумал Грант.

Они шли по дорожке под редкими фонарями, между которыми было видно усеянное звездами небо, каждая звезда сверкала, как фонарик, на чистом, абсолютно безоблачном тропическом небосводе. Комары не очень докучали Гранту, и он наслаждался свежим запахом моря, жужжанием насекомых, легким бризом и слабым тарахтеньем генератора. Теперь он вздрогнул от легкого шока. Он ждал, что когда-нибудь этот вопрос будет задан, но все равно вздрогнул.

— Кто, я? Нет-нет, нет, нет. У меня нет для этого денег. Дерьмо проклятое… Но я бы хотел.

— Как у совладельца у тебя все поездки будут бесплатными. Скажем, три-четыре в год. Десять дней. Или две недели. Мы можем приплыть сюда, в Тортугу на Гаити, сплавать в Кейменз, Косумел или даже к Юкатану. Очень забавно. Поныряем.

— У меня нет денег, — быстро сказал Грант. — Звучит это прекрасно, но у меня совсем нет на это денег.

— Не нужно вкладывать, сколько Файнер. Скажем, три тысячи. Даже две тысячи. Для начала. Ну, подумай. Потом поговорим.

Они дошли до основного здания. Глубоко внутри, у темного бара с фонарями на пальмах, они увидели остальных, и до них донесся слабый говор, смех и позвякивание стаканов. Звуки были веселыми, как будто они сейчас встретят группу людей, не обремененных проблемами, которым нечего делать, только наслаждаться жизнью. Бонхэм, должно быть, был захвачен той же иллюзией. Он остановился, держась большой рукой за дверную ручку, глубоко вздохнул и медленно выдохнул. На это, кажется, ушла целая минута. «Хочу поесть! И выпить!» Он вошел.