Снова у Лаки появился странный, загадочный взгляд, который он уже замечал.

— Нет, если тебе все равно, — коротко ответила она. — Нет, если ты хочешь, чтобы я ехала. — Грант не мог сообразить, что это значит. — Что бы ты делал, если бы я отказалась? — непонятным тоном спросила Лаки.

— И сам не поехал бы, — быстро ответил Грант. — Ты же не думаешь, что я уеду и оставлю тебя здесь, а? С этим проклятым Жаком?

— Ха! Лучше бы оставить меня здесь, чем брать туда, — загадочно произнесла Лаки.

— Черт возьми, что все это значит? — спросил Грант.

— О, ничего, — ответила она и неожиданно улыбнулась.

Он предыдущей ночью воспользовался «привилегией трахаться» с ней, как он теперь это называл. Потрясением ночь не стала.

Накануне вечером они поужинали с Джимом, Беном и Ирмой, а потом поехали в город в частный игорный клуб. Впервые с ними поехал Джим, но ставки он делал маленькие и осторожные. Все немного выиграли, только Грант немного проиграл. Игра никого не обидела. Потом выпили в баре с кондиционером на Барри стрит (или это была Тауэр стрит), поговорили о поездке на Морант-Кис и сегодняшней охоте. Затем они оставили Джима и уехали домой. Грант выждал момент, когда она сняла рубашку и трусики и надевала короткую ночную сорочку, которую так любила, и выдвинул свое требование: «Я хотел бы воспользоваться привилегией трахаться, — вежливо сказал он. — Помнишь? Я сильно задубел и отвердел и хотел бы лечь». — «Конечно, — немедленно откликнулась Лаки. — О'кей. Пошли». Она легла и раздвинула ноги, готовясь принять его, на лице у нее застыла легкая напряженная улыбка, выглядевшая, к его удивлению, как у всех, столь многочисленных девушек, которых он так часто трахал в многочисленных борделях всего мира в годы военно-морской юности. Когда он забрался на нее — и это единственное точное слово для этого, — она подвигала ногами, тазом и животом, помогая ему, когда он входил и выходил из нее, как подготовленная профессионалка, пока он не достиг оргазма. Все это было довольно мрачно. И все-таки, черт подери, намного лучше, чем ничего. «Хорошо было?» — спросила Лаки, когда он слез с нее. «Да, — ответил он. — Но не так, как раньше». — «Тогда я могу спать?» — спросила она. «Да, — ответил он. — Теперь можешь спать».

На плывущем катамаране он смотрел, как она смеется и шутит с Джимом и Беном и неожиданно его до мозга костей охватила ярость. Он не собирался сдаваться. Тело пылало. А затем, также неожиданно, ярость сменилась столь глубоким унынием, столь глубоким оцепенением, что он едва не потерял дар речи. Прежний «синдром отказа», снова он! К счастью, он был печален и смог подавить его. А в самой глубине он ощущал, как по всему телу разливается, как ядовитая кислота, раздражающая опухоль, сжигающая клетки, артерии и вены, и, в то же время, дающая всему организму, который зовется Рон Грант, героическую воинственность. Получасом позднее он застрелил — убил — свою первую акулу.

Она едва не ускользнула от него. Когда ее затащили на борт и измерили, длина ее оказалась восемь футов девять дюймов, как сказал Джим; большая черноносая акула, но точно он сказать не может, пока не проверит зубы по справочнику. Концы плавников черными все-таки не были.

В воде они пробыли всего несколько минут и поплавали у открытых Джимом пещер на глубине шестьдесят-шестьдесят пять футов, когда Грант увидел, что у дна, между коралловыми выступами плывет акула. Он показал на нее Джиму и рванулся за ней, но стоило ему приблизиться, как акула чуть увеличила скорость, чтобы сохранить ту же дистанцию. Впереди кораллы образовывали проход, так что акула должна была либо проплыть через него, и тогда Грант ее взял бы, либо развернуться и пойти на Гранта. К несчастью, Грант не заметил тоннеля под кораллами в двадцати футах от него, акула заплыла в него и исчезла. Именно в этот момент он решил, что потерял ее. Но Джим немедленно развернулся и быстро поплыл в сторону моря, так что когда акула вынырнула из другого конца тоннеля, Джим нырнул и спугнул ее. Грант припомнил, что почти так же Джим и пилот Рауль загнали акулу в ловушку на Гранд-Бэнк. Как бы там ни было, он был готов встретить ее. Он нырнул вертикально вниз на глубину пятьдесят пять-шестьдесят футов, отметив, что вблизи акула казалась огромной, и выстрелил точно в мозг или, по крайней мере, в позвоночник. Акула остановилась, будто ей дали дубинкой по голове. Все было кончено. Грант целую вечность поднимался вверх, таща за собой тяжелое животное, а легкие разрывались от желания вздохнуть, и все это напоминало ему ночные кошмары. Но ощущение триумфа забивало все. Он думал только о том, как затащить акулу на лодку и показать ее своей проклятой сопливой жене.

— Тогда на Гранд-Бэнк ты такую же убил, а? — спросил он, довольный добычей, уже в лодке, когда Джим заявил, что это черноголовая.

Джим ухмыльнулся.

— Не знаю. Не помню. Я многих застрелил.

— Ого! Ты тщеславный, сучий сын! — заревел Грант и хлопнул его по спине. — Ты не помнишь, потому что так много застрелил, да? Ну, хрен с тобой, дружище!

— Эй, жена! — позвал он. Лаки отошла от акулы, как можно дальше, и вид у нее был такой, будто она хочет выпрыгнуть в воду. Эй, жена! Тебя это не впечатляет, жена?

— Да. Впечатляет, — ответила Лаки. — Я не уверена, что это приятное впечатление, но впечатляет.

Джим Гройнтон доверительно глянул на Гранта.

— Есть вещи, которые женщинам непонятны, и они никогда их не поймут, — ухмыльнулся он.

— Наверное, это правда, — проговорила Лаки. — Но есть вещи, которые никогда не поймут мужчины, вот так вот.

— Я бы так не сказал, — загадочно ответил Джим и вопросительно посмотрел на нее. Грант смотрел на них, не понимая смысла. Он вспоминал только случай, когда она протестовала против убийства большого окуня.

На этот раз Лаки ничего подобного не сделала. Через некоторое время, убедившись, что акула мертва, она подошла на корму осмотреть жуткое создание, и у нее на липе было выражение любопытства и ужаса, суеверного страха, и сам Грант ощущал то же самое.

— Да, меня впечатляет, — тихо сказал Бен Спайсхэндлер. — До чертиков впечатляет. Я бы никогда на это не пошел, даже на мелководье, где хватило бы и моих копеечных способностей. И много здесь таких?

— Не настолько, чтобы ты волновался, Бен, — ответил Джим.

— О'кей, — сказал Бен. — Верю тебе на слово, — и взял ласты, чтобы прыгнуть в воду.

— Я вырежу ей пасть, и у тебя будет сувенир, — проговорил Джим, вынимая нож.

— Нет, погоди, — сказал Грант. — Я хочу отвезти ее в отель и повесить на пляже, где богачи вывешивают своих марлинов, и сначала сфотографироваться с ней.

Джим правил нож на оселке.

— Это неважно. На фото не будет заметно, — он раскрыл акуле пасть. — О'кей?

— О'кей, — Гранта восхитила раскрытая пасть. — Наверное, туда моя голова пролезет, да?

— Ну, разве что поцарапавшись, — ответил Джим, примериваясь ножом. Кажется, он испытывал какое-то огромное, очень глубокое личное удовлетворение от того, что собирался изуродовать акулу. Он был предельно осторожен в обращении с зубами. Они шли пятью рядами, становясь в глубине все мельче и мельче. — У акул нет костей, — читал он лекцию и резал. — Только хрящи. Пасть затвердеет через неделю-полторы. И тогда она будет, как твердая толстая кожа. Получится прекрасное украшение для письменного стола. — Он аккуратно вырезал пасть с хорошо пригнанными зубами. Когда она была полностью раскрыта, взрослый человек мог просунуть через нее голову. Джим широко раскрыл ее и положил на солнышко. Затем он оглядел ее с каким-то особенным кровожадным удовлетворением.

Грант слегка побил босой ступней по свежему мясу акулы.

— Сколько она продержится? Я имею в виду, когда она начнет гнить? Понимаешь, мне бы хотелось, чтобы она довисела до завтра и чтобы ее Дуг увидел.

— О, она продержится дольше, — ответил Джим, — провисит четыре-пять дней. Так что ее увидят все жители отеля. Это хорошая реклама.

— Интересно, что подумает наш друг кинозвезда? — спросил Грант.

— Не знаю, — сухо ответил Джим. — И мне наплевать. Но я скажу ему, где мы ее убили.

Джим был прав: когда акулу повесили на пляже у отеля, то вырезанной пасти не было заметно, и вид был прекрасный, когда Грант, ростом пять футов девять дюймов, позировал у почти девятифутовой акулы. Рене с гордостью взял пасть акулы, положил на стойку бара и показывал ее всем, и туристам, и местным, кто заходил в бар. Но если Грант думал, что его мужской подвиг заставит жену вернуться к своим обязанностям любить и повиноваться, то он ошибся. Она вполне повиновалась (и делала это и до охоты на акулы), хотя и не очень охотно. Но любить — нет, сказала она. На самом деле Грант не очень на это и рассчитывал. Он хотел показать ей акулу главным образом потому, что хотел показать, что ему плевать на то, что она думает. Он принял решение и не собирался отступать. Он был уверен, что ей не понравится его желание убить акулу. И, конечно, ни он, ни Джим не сказали ей, что выходили в море с определенной целью. После ссоры, а может, как раз благодаря ей, он открыл в себе новое важное качество — твердость, почти беспечность. Он уже не был столь осторожен или сверхосторожен. Он стал тверже, опаснее, потому что ему просто было наплевать.

— Чувствуешь себя мужчиной, правда? — спросил Джим Гройнтон, когда они стояли и смотрели на висящую акулу. — Знаешь, ты мой наилучший ученик. Наилучший.

— Ну, скажем, чувствуешь себя большим мальчиком, — осторожно ответил Грант. — А я такой, да?

Это новое качество проявилось не только в охоте на акулу. В тот же день, когда делать было нечего, Джим поднял якорь и вывез их на глубоководье. Он действовал, будто неожиданно принял серьезное и важное решение.

— Я хочу показать Рону кое-что, что я немногим показываю, — объяснил он Бену и Лаки. — Это какое-то мое суеверие, какая-то мания. Вы, Бен, если хотите, тоже можете посмотреть на это с поверхности. Мне все равно. Но Рон готов. Я надеюсь, что этот старый негодяй будет на месте, вот и все, — сказал он и переложил ногой руль, направляя судно на юг, вдоль побережья. Проверяя себя по побережью, он наконец выключил двигатели и бросил якорь.

— Глубина здесь семьдесят пять — восемьдесят пять футов. Здесь много больших окуней, и парочку мы убьем. На дне.

— Ты надо мной подшучиваешь, — сказал Грант, ощущая, что на лице у него отразилось удовольствие. И он подумал: а почему бы и нет?

— Нет, не шучу, — ответил Джим. — Восемьдесят футов у тебя получится. И всегда будет получаться. На самом деле, ты можешь нырнуть и на сто, если захочешь. Раз ты можешь семьдесят, то лишние двадцать-тридцать футов — это чепуха. Сам увидишь.

— О'кей. Попробуем, — сказал Грант и ухмыльнулся.

— Но я хочу показать еще кое-что, — ответил ухмылкой Джим. — Если он здесь. Кстати, чтобы ты знал, я никого не привожу сюда, пока не увижу, что он может — и хочет — нырнуть на столько. И с тех пор, как я в Кингстоне, я привозил сюда только четверых. Один — это парень из Нью-Йорка, о котором я рассказывал, что он охотится на акул. Другой — тот, которого я возил с женой на Морант-Кис. Она не очень-то ныряла, но я и ее сюда привозил, как Бена, потому что он мог. Всего четверо.

— Считаю это большим комплиментом, — тихо откликнулся Грант.

Лаки, выслушав все это, не произнесла ни слова.

— Ну, пошли в воду, — сказал Джим.

— А что мы увидим? — спросил Грант.

— Подожди, — ответил Джим. — Если не увидим, я тебе все расскажу. А увидим — мне нечего будет рассказывать.

Гранту кораллы на дне показались очень далекими. Структура дна на такой глубине выглядела совсем другой, это он сразу заметил. Он привык к буйным зарослям кораллов на мелководье у побережья, а здесь кораллы были чахлыми, на скалах виднелись лишь отдельные маленькие группки. Вместо узких песчаных каналов между скалами и холмами он увидел широкие полосы чистого песка, тянущиеся во всех направлениях. То там, то здесь у дна в такт движениям воды покачивались разные водоросли. Возникало ощущение леденящего одиночества. Зеленое, бледно-зеленое одиночество. У чахлых кораллов плавало всего несколько рыб.

Джим показал на них, и они поплыли на юг, параллельно далекому берегу. Менее чем через пять минут они заметили на дне больших окуней. Грант не мог точно определить их размеров, поскольку в глубокой воде потерял ощущение масштаба. Как бы там ни было, Джим показал на них и толкнул Гранта. Грант кивнул, поправил трубку, плотнее сжал зубами нагубник и начал гипервентиляцию. Он был убежден, что не сможет достичь дна, но хотел подойти к нему, как можно ближе. Вся проблема в том, что ты всегда должен очень долго плыть наверх.

И как раз в этот момент, на самом пределе видимости, Грант увидел нечто движущееся. Внимательно всмотревшись, он понял, что это рыба, самая большая рыба, какую он видел в жизни. Вдвое больше того окуня, которого они взяли с Джимом. Мигнув, он потерял ее в зеленом тумане. Но он успел показать на нее Джиму и Бену. Джим медленно и торжественно кивнул в ответ, и показал, что они продолжают плыть. Проплыв еще несколько ярдов, он снова засек большую рыбу. Отчетливо различались крутолобая голова и черное пятно на спине размером с человеческую голову. Как будто наблюдая за ними, огромная рыба плыла в отдалении с такой же скоростью, что и они, и оставалась на границе видимости. Через пару минут Джим двинулся к Гранту и полого нырнул, резко двигая ногами и вытянув руку с ружьем вдоль тела. Грант и Бен пошли за ним. В итоге они чуть приблизились к рыбе. Грант хорошо ее рассмотрел, но потом рыба увеличила скорость, отошла на границу видимости и там снова замедлила движение. Всплыв, они еще около четырех минут шли за ней, потом Джим высунул голову на поверхность.