Грант атаковал ее там, в баре. С хитрой пьяной проницательностью он решил не делать этого за ужином и во время шоу. Слишком многое отвлекало. Но можно поговорить, когда играет утомленный пианист. Он был фоном. И он играл много хороших вещей о любви, когда не выступал с юмористическими номерами. Итак, Грант ждал.

Он, конечно, насколько мог вежливо и обаятельно, с любовью ухаживал за ней во время ужина и шоу. Теперь — в атаку! Суть его замысла была в том, чтобы она поехала с ним на квартиру в Нью-Вестон. Или, если ее соседка не возражает, а он заметил спальную софу в гостиной и двойную кровать в маленькой спальне, он мог бы поехать к ней на квартиру. В любом случае, сказал он, он хочет заняться с ней ночью бешеной любовью.

Может быть, он неверно изложил мысль. Он ожидал, особенно после того рассказа старого друга Бадди о ней, что результат предрешен. Он был удивлен и потрясен, когда она сказала: нет.

— Но, господи! Почему нет? — закричал он. — Что во мне такого? — Тут он обнаружил, что едва не налетел на пианиста, своего старого знакомого по холостяцким вечерам, когда одинокий Грант заходил сюда выпить. Пианист оглянулся на них и подмигнул Гранту.

У Лаки был смущенный, извиняющийся, но твердый взгляд.

— Откуда Я знаю, что в вас такого? Я вас даже не знаю. — Она покачала головой и скучно сказала: — Я никогда не иду в постель с мужчинами после первого свидания.

— Но это же смешно! — протестовал Грант. За ужином она открыто и по-дружески говорила обо всех мужчинах в ее жизни, хотя, как отметил Грант, не называла имен. Она назвала цифру четыреста, но Грант подозревал, что она преувеличивала, чтобы его шокировать. Сейчас мысль об одиноком возвращении в жалкую квартиру в Нью-Вестоне после того, как его возбудило и разогрело присутствие этой исключительной женщины, едва не оскопила его. Будь он трезв, он мог бы скрыть получше. — Это похоже на тот суровый моральный закон, за который вы ненавидите среднюю буржуазию, — неубедительно протестовал он. На самом деле он хотел сказать, но на это не хватило храбрости: если есть четыреста, то почему же еще и не я?

Лаки все еще выглядела смущенной и упрямой.

— Может быть, но мне плевать. Я не обязана. И не буду, — здесь глаза ее немного смягчились. — Все равно, вы сильно пьяны.

— Это наш проклятый друг Бадди! — замахал Грант руками, и на него начали оглядываться, Он потел весь вечер в этом дымном, душном зале, но сейчас он вспотел еще больше от возбуждения. — И потому, что я робкий!

Пытаясь охладить его, Родди Крофт, пианист, начал играть знаменитую, очень популярную тему из фильма, поставленного по первой пьесе Гранта.

Лаки пылала.

— На нас смотрят люди!

— Черт с ними! — сказал Грант. — Сучьи дети! Что они знают об одиночестве?

— Что вы о нем знаете? — резко ответила Лаки.

— Я думаю, вы не что иное, как… — начал Грант, но не смог заставить себя окончить фразу, так что он пошел с конца: — Ненавижу динамо-машины, — пробормотал он.

— А я думаю, вы грубиян! — сказала Лаки. — Ни одна девушка не ляжет с мужчиной при таком грубом, неприятном обхождении, как у вас!

К ним присоединился человек из клуба рекламных менеджеров, еще один приятель по холостяцким пьянкам, который и сейчас предложил выпить. Он тоже знал Лаки, как оказалось, по многим свиданиям в ресторанах. Грант решил воззвать к нему, но мудро передумал. Вместо этого он начал размышлять. Приятель еще несколько раз заказывал выпить.

И вот как это закончилось. Его первое свидание с Лаки Виденди. Он не смог сказать ничего такого, что потрясло бы ее. Когда они ушли около четырех утра, Сол Вайнер, человек из рекламы, пошел с ними, а Грант сделал самый значительный поступок за весь вечер. Легкий снегопад уже прекратился, когда они шли к Парку, к дому Лаки, и Грант начал сбивать мусорные урны вдоль Парк Авеню в яростном, угнетенном, исступленном протесте.

— Это противозаконно, — нервно говорила Лаки. — Правда. К этому относятся серьезно. Вас заберут!

— Да ну? Надеюсь! Надеюсь, о Господи! — сказал он и сбил следующую корзину.

У дверей она пожала ему руку.

— Вы не только не джентльмен, — сказала она пугающим шепотом. — Я и впрямь думаю, что вы сумасшедший! Вы дикая дубина с проклятого Среднего Запада!

— Вы так думаете, да? — спросил Грант. В минуту прояснения, в болезненную минуту, которая навсегда врежется в память, он уставился на нее. Сквозь свой густой алкогольный туман, проникая сквозь ее более прозрачную алкогольную пленку, он пытался понять все, что на самом деле думает о ней, о себе и, тьфу, черт, обо всем. Он подумал, что заметил в ее глазах понимание. Но она была очень сердита. Затем холодная, темная нью-вестонская квартира облаком сомкнулась вокруг него. Он вернулся. Четыреста человек! А она не дает даже за сиськи потрогать! Вместе со спокойным, циничным Солом Вайнером он пошел к Ребену, где съел татарский бифштекс, которого не хотел, и говорил о вещах, которые его утомляли. Когда в шесть утра он ввалился в свою старую мохнатую нью-вестонскую берлогу, то обнаружил телеграмму от своей «любовницы», которая сейчас была в Майами-Бич, и она холодно требовала ответить, почему она не может найти его по телефону и почему он не звонит и не отвечает на телеграммы. Эта телеграмма была третьей за два дня.

Там также говорилось, что ее муж через несколько дней прилетает к ней. Грант смял телеграмму и бросил на пол. Но он знал, что когда протрезвеет, то невероятное, ужасное, болезненное чувство панической вины, которое она как-то исподволь внушала ему, снова вернется.

Кэрол Эбернати. И Хант Эбернати, ее муж. Грант сейчас не мог сказать, в эту позднюю минуту, кого из них он больше любил все эти годы.

Кэрол Эбернати. Жена Ханта Эбернати. Глава и создатель Малого театра в Хант-Хиллз, Индианаполис. И одновременно одна из самых удачливых агентов по продаже недвижимости.

Раздевшись догола и аккуратно, с пьяной сосредоточенностью развесив одежду, Грант снял с кровати шерстяное одеяло и закутался в него на полу гостиной. Теперь он чувствовал себя лучше. Хорошо, что пол твердый. На его двуспальной кровати были мягкие матрацы, а поверх них европейского типа перьевые матрацы. Вся эта чертовщина душила его, и он привык, когда был в одиночестве, спать на полу в гостиной, завернувшись в одеяло. Кроме того, таким образом он избавлялся от необходимости слишком задумываться о пустой второй половине кровати. Для столь знаменитого человека он был слишком одинок и нервен. Он немного повспоминал, выпивая под одеялом.

До своих тридцати шести лет у Рона Гранта никогда не было того, что он счел бы настоящей любовной связью. И в результате он поверил, что любви не существует, если не считать фильмов с участием Кларка Гейбла и Кэрол Ломбард. И в этой безумной, запутанной, всепроникающей паутине была вся американская нация: великая американская индустрия песен о любви. Все, что не входило в нее, было просто смешным. В этой вере ему усиленно помогла любовница, которая по своим соображениям не уставала повторять: «Такой вещи, как любовь, не существует».

Грант давно и сильно подозревал, что ее мотивы были абсолютно эгоистическими. Если бы она смогла убедить его, что любви вообще нет, то смогла бы крепче привязать к себе, поскольку в этом случае зачем ему покидать ее? Она ни на секунду не оставляла этой темы. И он вынужден был до сих пор признавать, что теория почти на сто процентов верна. Их философские дискуссии на эту тему были долгими, серьезными и глубокими.

Однако ведь его мозги, как и у всего остального поколения, были промыты великой американской индустрией песен о любви, и он не мог прекратить поиски. Его любовница считала это грехом неведения. И временами он с ней соглашался. Но он не мог ни прекратить поисков любви, ни оставить желания хорошего секса, которое она считала грехом потворства. Он много искал и многого хотел за четырнадцать лет их связи. Он много искал и до этого. Много, очень много. Единственное, чего он хотел, чтобы хоть раз в его жизни была любовная история, как в злополучных фильмах его юности с участием Кларка Гейбла и Кэрол Ломбард, вот и все. Ему было все равно, сколько она продлится. После нее он примет все муки, все последствия, все наказания, все страдания.

В его жизни вообще было всего три любовных истории. Несчетное количество связей, но только три любовных истории, и пи одна из них не была подлинной. Первые две вообще по-настоящему нельзя было считать, поскольку он так и не трахнул этих девушек. Одна была в колледже, когда он был еще слишком зелен, чтобы верить, что девушкам это нравится. Она оказалась лесбиянкой. Вторая была большой, пышной красноволосой ирландо-американкой на Гавайях, где он служил в ВМФ в годы войны, с ней он не зашел дальше сжимания руками платья поверх соблазнительно мощного лона. Теперь у нее четверо детей. Обе не в счет. И потом третья: длинная, о Боже, четырнадцатилетняя история с Кэрол Эбернати.

Он полагал, что эту историю он должен засчитывать, раз она столько длилась. Но, конечно, она никогда не была настоящей, типа истории Кларка Гейбла и Кэрол Ломбард. Что касается связей до и во времена Кэрол Эбернати, некоторые были хороши, другие — похуже. Но ни одну нельзя назвать любовной историей. Любовная история, как не так давно решил Грант, предполагает потребность, всепоглощающую, непреодолимую потребность, и не просто непреодолимую, а счастливо непреодолимую по любым мотивам потребность одного человека в другом, которая заменяет все на свете. И если счастливого поражения перед потребностью нет, то это нельзя называть любовной историей, только связью. И еще: эта потребность должна быть… Но в свои тридцать шесть лет он не смог размышлять дальше.

Кэрол Эбернати. Хант Эбернати. Когда он вернулся домой из ВМФ и с войны заканчивать колледж и писать пьесы, они оба казались ему очаровательными. Семья Хантов, от имени которых получила свое название окраина Хант Хиллз, и семья Эбернати жили в Индиане со времен Сумасшедшего Энтони Уэйна. Они основали Хант Хиллз. Кэрол и Хант были детьми двадцатых годов, обожающих: енотовые пальто и Штутц Бэакет, а она — шляпки «колокол» и платья без лифов. Когда Грант (а он всю свою жизнь читал о них в местной газете «Стар») в свои двадцать два года встретил их, Кэрол было тридцать девять, Ханту — сорок один. Сейчас Гранту было тридцать шесть, ей — пятьдесят три. Этот факт легко проглотить, но переварить трудно. Ирония была еще глубже, поскольку ее имя, так уж случилось, было Кэрол[1].

Родившись в бедной семье из Теннеси, двинувшейся на север, она встретила Ханта в школе. Позднее — Грант узнал об этом от нее (он никогда не говорил об этом с Хантом!), — в колледже Блумингтона, где она работала официанткой в деловой части города, он ее обрюхатил и оплатил аборт, после которого она едва не умерла от заражения крови, а затем, более или менее благородно освободившись от нее, он все-таки вернулся и, возможно, из-за какого-то специфического, мучительного рыцарского мазохизма женился на ней.

Семья мужа ее терпела, но так и не приняла. Как и загородный клуб, где ее считали сумасбродкой из-за сумасшедших фокусов, которые она порой выкидывала. Он никогда не был искренен с нею. Обладая безграничной энергией, она реализовала себя в общественной жизни, модах и увеселительных приемах, но всегда ощущалось, что и этого ей мало. У нее были три-четыре связи в загородном клубе, одна с молодым, богатым и счастливо женатым доктором, остальные — с более молодыми мужчинами беднее ее, которым она помогла начать свое дело. Затем она открыла для себя литературу и театр и начала писать пьесы, организовав Малый театр Хант Хиллз.

Хант стал лучшим игроком в гольф в Индианаполисе, а может, и во всей Индиане, генеральным управляющим самого большого в регионе завода строительных материалов, он любил машины, трахал многих официанток и других девушек из низших классов и превращался в крепкого пьяницу.

К моменту появления Гранта они, по ее словам, уже много лет не спали вместе, хотя выходили вместе в свет и давали дома приемы, и Хант однажды серьезно угрожал бросить ее.

Это была настолько банальная история, что из нее нельзя было сделать ни романа, ни пьесы. Появление Гранта не сделало ее менее банальной. Он знал минимум двадцать бездетных пар, разбросанных по малому Среднему Западу, которые «усыновили» безденежного молодого художника или писателя, ставшего членом семьи и в то же время трахавшего хозяйку всей конторы. Пожалуй, только одна не совсем предсказуемая деталь спасала эту историю от полной банальности — Рон Грант, благодаря судьбе, счастью, таланту или всем трем вместе, стал всемирно известным драматургом. Да плюс тот факт, что Кэрол Эбернати, пока текли годы их совместной жизни, начала все больше увлекаться восточными философиями.

Как раз через четыре года после начала их связи Кэрол Эбернати начала читать множество книг по оккультизму. Их физическая любовь (никогда не бывшая удовлетворительной, так как через весьма короткое время она стала заниматься сексом только одним способом, только в одной позиции) быстро приходила в упадок по мере того, как она все больше занималась духовной стороной мира.