— Как скажешь, Нила, — я слышу приглушенный голос Кинга, прежде чем покинуть номер отеля.

Пока я иду быстрым шагом к квартире, которую возможно приобрёл для меня Ричард, внутри меня всё сжимается от предвкушения. А всё потому, что благодаря нынешним жильцам я смогу найти ответы на беспокоящие меня вопросы, количество которых зашкаливает. Когда я подхожу к довольно-таки приличному жилому комплексу, я бросаю все силы на поиски квартиры, надеясь при этом, что разговор пройдёт успешно. Да вот только все мои надежды рушатся, ведь после пятиминутного стучания в дверь нужной квартиры мне никто не открывает. Неужто этим всё и закончится? Проделать такой долгий и утомительный путь для того, чтобы просто постучать в дверь и не получить ответ… Но прежде чем я успеваю разочаровавшись уйти, из соседней квартиры выходит пожилой мужчина лет шестидесяти пяти и с интересом поглядывает на меня. Он догадался, что это я так неистово стучала в дверь, поэтому он и одаривает меня подобным взглядом. Осознавая, что он может мне рассказать о местонахождении жильцов, я, недолго думая, сразу же у него спрашиваю, где сейчас находится хозяин квартиры, на что он отвечает:

— Дженна Риддл сейчас на работе. Она учитель средней школы. А вы, прошу прощения, кем ей являетесь? Я вас раньше тут не видел.

От его слов я на пару минут впадаю в ступор. Дженна Риддл? Он только что назвал имя Дженны Риддл, моей тёти и старшей дочки бабушки? Но… Как такое может быть? Какого вообще чёрта она является хозяйкой этой квартиры? Меня окутывает лёгкая паника, и, желая найти объяснение услышанному, я в конечном счёте больше огорчаю себя, нежели успокаиваю.

— Как я могу её найти? — я, едва совладав с эмоциями, спрашиваю у него.

— Вам достаточно обернуться, — он мне отвечает и одними глазами указывает на открывшиеся двери лифта, после чего возвращается к себе в квартиру.

Я оборачиваюсь и замечаю идущую мне на встречу женщину, которая так увлечена телефонным разговором, что напрочь не замечает меня. Может моя тётка и постарела за эти восемь лет, но я её всё равно узнала. У Дженны, которую я помню по стоящим у бабушки дома фотографиям, всё те же тёмные пушистые волосы, широкая челюсть и нос с небольшой горбинкой, из-за чего её схожесть с бабушкой максимальна.

— Я тебе перезвоню, — она говорит, стоит ей встретиться со мной взглядом, и убирает телефон в карман. — Прошу прощение, Вам что-то ну… — Дженна с недоумением ко мне обращается, однако, лучше всмотревшись в моё лицо, она узнаёт меня и замолкает на полуслове. — Нила, — она с читаемым в глазах изумлением протягивает моё имя, прижав ладонь к губам.

— Может объяснишь откуда у школьной учительницы деньги на трёхкомнатную квартиру в центре города?

— Ч-ч-что? — она с заметным испугом спрашивает.

— Отвечай на вопрос, — я твёрдо ей говорю, не сводя с неё ледяной взгляд.

— Нила, давай зайдём домой и обо всём поговорим. Ты всё неправильно поняла, — в попытке задобрить и заговорить мне зубы, она с приветливой, но неестественно широкой улыбкой ко мне подходит. Она даже пытается меня приобнять за плечо, но я не позволяю ей ко мне даже подойти.

— Отвечай на вопрос, Дженна, — я уже с читаемым гневом в глазах ей говорю, ибо мне нужны ответы. В конце концов, осознав, что я не намерена с ней по-семейному болтать за кружкой чая, моя тётка белеет и дольше минуты собирается с силами, чтобы мне хоть что-то сказать. Но сказать ей в свою защиту решительно нечего, потому она нервозно сжимает пальцы рук и то открывает, то закрывает рот.

— Квартира и деньги… — в конце концов она открывает свой рот и начинает говорить. — Этим распоряжалась твоя бабушка. Клянусь, я не имею ни малейшего отношения к этому. Квартиру я получила после смерти… — она с безумным взглядом пытается защититься и оправдаться, тем самым переложив всю ответственность на человека, который не может ни опровергнуть, ни подтвердить её слова.

— Гори в аду, Дженна, — я перебиваю её, после чего разворачиваюсь и ухожу прочь, ибо я нашла ответ на свой вопрос, а находиться с ней в одном помещении мне невмоготу.

Я буквально выбегаю из здания, и стоит мне оказаться на улице, как приходит убивающее меня осознание, что Ричард не лгал. Чтобы собраться с мыслями и всё обдумать, я присаживаюсь на ближайшую лавочку и прикрываю глаза. Необходимо решить, что делать дальше, а не, поддавшись эмоциям, сказать Кингу, чтобы он вёз меня обратно в Нью-Йорк. Несмотря на то что я выяснила гадкую правду о квартире и деньгах, я хочу понять как бабушка допустила то, что мне так тяжело жилось, ибо жива ещё надежда, что она к этому не причастна. Хотела бы я допросить Дженну и выбить силой из неё признание того, что она стояла за всеми манипуляциями с деньгами. Однако я ничего этим не добьюсь, поскольку она готова сказать и сделать что угодно ради своей защиты. Но она единственный человек в этом городе, которого я помню. Единственный человек, который помнит меня. Разве что… Какова вероятность того, что спустя почти восемь лет соседи всё ещё помнят бабушку и меня? Я практически не помню, кто жил по соседству с нами, но кто-то точно жил и что-то да видел. В небольших городках, как этот, развлечений особо нет, поэтому люди от скуки обсуждают что попало. Смею предположить, что когда бабушки не стало, а меня забрали в другую семью, люди не оставили эту новость незамеченной. Воодушевившись этой идеей, я резко себя попуская, поскольку меня может ждать полное разочарование. Ведь, если там никого нет, если никто об этом уже ничего не помнит, тогда я никогда не узнаю правду.

«Как же он изменился» — проносится у меня мысль, когда я стою перед заросшим густой травой участком, где едва ли можно разглядеть мой старый дом. Пока я осматриваюсь вокруг, каждая минута моего непростого и одинокого детства встаёт у меня перед глазами. Вспоминаются дни, когда я разрисовывала мелками уже заросшую травой плитку, бродила по заднему двору и разглядывала деревья, при этом безнадёжно надеясь увидеть белку.

— Вам что-нибудь нужно, юная леди? — слышится чей-то голос, который возвращает меня в действительность. Я стою всего несколько минут напротив дома, но меня уже заметила соседка слева. Я поворачиваю голову к источнику звука и вижу женщину в преклонном возрасте, которая стоит на веранде и с любопытством посматривает на меня. Её седые волосы напоминают мне созревший одуванчик, из-за чего складывается впечатление, будто от одного легкого дуновения ветра она полностью лишится своих волос. От этих мыслей я едва сдерживаю лёгкую улыбку на губах, ведь она так хорошо подходит под описание «старушка божий одуванчик».

— Могу я спросить, что за семья здесь раньше жила? — я спрашиваю и медленно подхожу к её участку. Мне не хочется, чтобы она знала, кто я такая и как связана с этим домом, поэтому пытаюсь создать впечатление девушки, которая по каким-либо причинам решила поинтересоваться историей жившей здесь ранее семьи.

— А зачем это Вам? — она с интересом спрашивает, а я подхожу практически к веранде, попутно придумывая причину своего любопытства.

— Моя семья хотела купить этот участок земли, но люди всякое говорят об этом месте.

— Да, семья здесь жила непростая, — она задумчиво отвечает, поглядывая на прогнивший дом.

— А что было с ней не так?

— Предлагаю выпить чашечку чая за беседой, ведь эта история отнюдь не простая и короткая, — она открывает дверь шире и одним лишь кивком головы предлагает мне зайти внутрь. Смею предположить, что эта старушка любительница поболтать, что мне только на руку.

От одной лишь мысли, что она охотно согласилась рассказать мне историю моей семьи, как моё сердце на мгновение замирает. Я поднимаюсь по небольшой лесенке и захожу внутрь дома, попутно благодаря соседку за её гостеприимство. Как и во всех старых домах, внутри стоит затхлый, не очень приятный запах сырости и почему-то чеснока, но я к нему быстро привыкаю. К тому же мне не хочется таким образом оскорбить её. И когда старушка разливает по чашкам горячий чай, я чувствую лишь отчетливый аромат трав и резкий запах лимона. Она некоторое время расспрашивает про меня и мою семью, но я аккуратно увожу разговор от себя и ненавязчиво напоминаю ей причину, по которой я здесь. Как-никак, не так-то просто на ходу придумывать россказни про несуществующую семью и соседей, которые якобы рассказывали мне о бывших жителях моего дома. И к моему облегчению, она прекращает бессмысленные расспросы обо мне и приступает к рассказу, изредка останавливаясь, дабы сделать глоток горячего чая.

— Я переехала в этот дом вместе со своим мужем, когда мне было всего девятнадцать лет. Но уже тогда здесь жила Бернадетт. О мёртвых плохо не говорят, но… она была крайне неприятной личностью. Не скажу, что она была отвратительной, скорее невыносимой. До ужаса скандальная и упрямая женщина была, — она на секунду останавливается, чтобы сделать глоток чая, а я лишь соглашаюсь с её словами, ведь бабушку и вправду звали Бернадетт, да и характер у неё был тяжелый, из-за чего многие люди её недолюбливали. — Мужа у неё никогда не было, потому смею предположить, что обе дочки были от разных мужчин. Старшую зовут Дженна, а младшую — Николь, — и тут моё сердце замирает. Это первый раз, когда кто-то упоминает мою маму в разговоре. Пусть даже имя, но мне почему-то чертовски приятно слышать, когда о ней кто-то хоть что-то говорит. — Кстати, младшенькая на тебя очень была похожа. Тоже светленькой и худенькой была. Жаль, что она пустилась во все тяжкие в столь юном возрасте.

— Что вы имеете в виду? — я чересчур эмоционально переспрашиваю, но старушка, к счастью, этого не замечает.

— У неё была дурная слава, если ты понимаешь о чём я, — она уклончиво отвечает, не желая вдаваться в подробности.

— Нет, не понимаю, — я с замиранием сердца настаиваю на чётком ответе.

— Она безудержно предалась разврату и с малых лет была с мужчинами и женщинами за деньги. В связи с этим даже её наркозависимость кажется не столь аморальной, — она со вздохом отвечает, при этом осуждающе качая головой из стороны в сторону, а я на какое-то время забываю как дышать. Нет, этого просто не может быть. Это просто сплетни. Моя мама не могла быть проституткой. — Мой муж пользовался её услугами не один год. Когда я узнала об этом, я чуть с ума не сошла. Неделю не могла от этого отойти и даже есть, ведь ей не было даже восемнадцати. Тогда все только об этом и говорили, ведь я со скандалом вышвырнула его из дома, а Бернадетт и Николь просила одуматься. Но они не стали меня даже слушать, лишь сказали не лезть не в своё дело. Смею сказать, что их обеих устраивал подобный род заработка, а о репутации они даже и не думали, — она говорит это с будто ещё не прошедшей обидой на своего мужа, а затем приступает к совершенно не интересующей меня истории Дженны. Но затем она вновь возвращает свой разговор к моей маме. — Не могу сказать как это произошло, но в двадцать лет Николь забеременела. Один лишь Бог знает был ли он её клиентом, или же парнем. Но они решили оставить ребёнка, что, как по мне, было неприемлемым, ведь он был наркоторговцем, да и при этом он сам частенько употреблял всевозможные вещества. Как понимаешь, не лучший вариант для такой оторвы. В конце концов, она родила от него ребёнка, но так и не завязала с наркотиками. В итоге всё закончилось трагедией. Они разбились в автокатастрофе.

— И что стало с ребёнком? — я малость дрожащим голосом у неё спрашиваю, ведь совсем не таких родителей я себе представляла. Мама была проституткой и наркоманкой, да и папа — не лучше. А бабушка об этом знала, но ничего не делала. Разве что рты болтливым соседям закрывала. Ну вот что, чёрт возьми, не так с моей семьёй?

— Бернадетт взяла её под опеку, несмотря на то что многие думали, что она отдаст её в приют для сирот, — она отвечает, а я, наверняка зная о вмешательстве Ричарда, понимаю, что бабушка именно так и поступила, если бы не предложенные деньги и квартира. И от этой мысли мне становится так паршиво на душе, что мне приходится проявить необычайную силу воли, дабы не встать и уйти, а дослушать рассказ женщины до самого конца, при этом делая вид, будто её слова не задевают меня за живое. — Я надеялась, что смерть младшей дочери образумит её, но всё лишь усугубилось. Она совсем не занималась своей внучкой. Нина, кажется. Девочка постоянно ходила в лохмотьях, несмотря на то что была возможность покупать новую одежду. Из-за этого другие дети считали бедняжку изгоем. Порой мне даже казалось, что Бернадетт винила в смерти своей дочери внучку. Она вымещала на ней всю свою злость. Я до сих пор помню, как Бернадетт по пьяни отлупила её за то, что та разрисовала какой-то блокнот. Господи, как громко та девочка кричала. Я никогда не забуду этот крик боли и мольбы перестать.

— Если её били, то почему никто не обращался в полицию? — в моём голосе слышится неприкрытая надежда, ибо мне самой помнится, что, если бабушка и била меня, то не так сильно и только за серьёзные проступки. Но надежда, что старушка преувеличивает действительность, рушится, стоит ей лишь отрицательно качнуть головой, из-за чего я откидываюсь на спинку кресла и прикрываю глаза.