— Девочка всё отрицала, ведь считала это нормальным. К тому же на ней сильно сказалось воспитание семейства Риддл. Многие её недолюбливала, ведь все её жалели и пытались помочь, а она отвечала грубостью. Она была вредной девчонкой, но это не её вина. Она была всего лишь ребёнком, который не знал, что не со всех взрослых стоит брать пример. Особенно с таких, как Бернадетт. Её просто не научили тому, что хорошо, а что плохо.

— Неужели у этой девочки было такое плохое детство?

— Боюсь, что так. Помню, я однажды пыталась наладить с ней контакт. Я угостила её чем-то. И тогда-то я впервые задумалась, что причина её худобы заключается отнюдь не в том, что у неё просто такое строение тела. Не знаю, забывали ли её кормить, или же нарочно морили голодом, но после этого я хоть иногда, но пыталась её подкармливать, — на какое-то время она умолкает, чтобы перевести дыхание. Мне же минута дана для того, чтобы взять себя в руки и проглотить ком в горле, дабы не повторить историю в школе, ведь на сей раз здесь нет Александра, который позаботится обо мне. — После смерти Бернадетт девочку удочерила какая-то семья. Поговаривают, что они просто неприлично богаты, поэтому я надеюсь, что теперь у неё всё хорошо.

— Вот как, — я шепотом протягиваю, ибо, если я скажу хоть одно слово в полный голос, то непременно расплачусь. — Который час? — после недолгого молчания и неоднократных попыток взять себя в руки мой голос всё равно дрожит, но старушка списывает мою реакцию на то, что мне стало жаль семью, чья история меня потрясла до глубины души, а не потому что эта история обо мне. — Уже поздно, мне пора идти. До свидания, — я поспешно с ней прощаюсь и выбегаю из дома на улицу, на которой ничего дальше своего носа разглядеть невозможно из-за темноты.

Осознание того, что у этой пожилой женщины не было ни единой причины мне нагло лгать в лицо, убивает, ибо я не хочу верить в услышанное. Я не хочу, чтобы моей мамой была проститутка, не хочу, чтобы папа был наркоторговцев, не хочу, чтобы бабушка всю жизнь меня ненавидела и издевалась, виня в смерти родителей. Я не хочу во всё это верить, но это беспощадная правда. Правда, от которой я не смогу никогда сбежать. Я бреду по пустой дороге, в надежде совладать со своими мыслями и эмоциями, но я не могу. Просто не могу. Рассказ этой женщины и мои прерывистые воспоминания о детстве будто сходятся воедино, и я вижу чёткую картину своего прошлого, в которой я не нахожу ничего хорошего или радостного. Теперь разрешения бабушки гулять допоздна в любую погоду где мне только заблагорассудится не кажутся мне такими правильными, а её бесконечное недовольство и злость на меня в большей части случаев становится предвзятой и незаслуженной. На секунду меня даже посещает мысль, что мне жилось куда проще, если бы меня отдали в приют. Плевать, удочерил бы Ричард меня, в конце концов, или нет, лишь бы я ничего не знала о своей семье. Уж лучше бы я всю жизнь мечтала, что они были хорошими людьми, которые были вынуждены отдать меня. Уж лучше так, нежели непереносимая омерзительная правда о них. И не проходит и минуты, как чувство обиды, предательства, разочарования и стыда превращается в горькие слёзы. К счастью, начинается дождь, который смывает с моего лица очередной приступ жалости к себе. Но сил взять себя в руки и дойти до отеля у меня попросту нет, поэтому я присаживаюсь на лавочку, которая стоит возле большого дерева, крона которого укрывает меня от дождя. На сей раз слёзы мне удаётся утереть с лица, да вот только желания шевелиться у меня совершенно нет. Я просто сижу под деревом и думаю о словах старушки. Все сомнения разрушены. Нет больше причин верить и надеяться, что бабушка меня хоть когда-либо любила. Какой же я была дурой, раз слепо верила в обратное…

— Какого хера, Нила?! — слышится озлобленный крик Кинга на всю улицу. Не знаю сколько времени я вот так просидела под деревом в своих удручающих мыслях, но когда я поднимаю глаза на Александра, который стоит в ярде от меня, будучи с головы до ног промокшим, я замечаю, что дождь прекратился. — Я тебя весь вечер ищу по этому грёбаному мухосранску. Ты где была?! — он выражает своё недовольство крайне громко и гневно, из-за чего я чувствую себя виноватой. Я ничего ему не отвечаю, опасаясь, что вновь перед ним расплачусь, чего я просто не могу себе позволить. Однажды он уже видел моё зарёванное лицо. Второй раз будет излишним.

— Ждала, когда дождь закончится, — я говорю сиплым голосом после минутного молчания, впоследствии которого я поняла, что Александр настаивает на моём ответе.

— Он закончился полчаса назад, Нила, — он с раздражением замечает. — Телефон почему выключен? Я пытался дозвониться, но ты сперва сбрасывала мои звонки, а потом и вовсе отключила его. Или ты думала, что я не замечу твоё шестичасовое отсутствие и буду спокойно отдыхать в том клоповнике? О чём ты вообще думала?! — он в ярости кричит на меня, почему я не сразу, но всё же понимаю, что парень отчитывает меня отнюдь не из-за своей вредности, а потому что он всё это время элементарно беспокоился обо мне. И моё раздражение, которое у меня появилось после его первого недовольного вопля, заменяет некая благодарность.

— Я… — стоит мне только рот открыть, дабы оправдаться перед ним, как Александр перебивает меня, не желая даже слушать мои объяснения и отговорки, и продолжает читать нотации, которые, я уверена, будут длиться целую вечность, если его вовремя не заткнуть.

— Ты хоть понимаешь чего мне стоило тебя здесь найти? Да я буквально весь город!..

На сей раз его перебиваю я. Дабы не выслушивать его недовольство, я медленно встаю со скамьи и, ничего ему не сказав, обнимаю, благодаря чему он в итоге умолкает. Поскольку я просидела, по всей видимости, почти час на улице в мокрой одежде, я ужасно замёрзла. И когда я смыкаю руки на его спине под влажной от дождя куртки, я чувствую всем телом его тепло. Сам Кинг не сразу обнимает меня в ответ. Будто ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать и поверить в то, что такой человек, как я, вообще способен на такое. Но спустя несколько секунд он обнимает меня в ответ и явно отмечает про себя то, как я замёрзла, поскольку он начинает поглаживать мою спину, чтобы согреть. Так мы и стоим посреди дороги некоторое время в полной темноте и молчании. Александр бережно, но крепко прижимает меня к своей груди, а я, как могу, оттягиваю конец объятий, ведь прекрасно понимаю, что мне затем придётся оправдывать очередную жалость к себе. Не могу же я ему прямо сказать, что я чувствую себя настолько паршиво, что сейчас мне необходима его поддержка. Поэтому, когда Кинг после долгих и молчаливых объятий медленно отстраняется, я говорю просто наитупейшую вещь, которую я когда-либо говорила в своей жизни, из-за чего чувство стыда накрывает меня с головой.

— Холодно просто, — не знаю, что со мной не так, но я только что в самом деле пыталась оправдать эти объятия тем, что замёрзла. — Машина недалеко? — я быстро спрашиваю, прежде чем Александр успевает одарить меня изумленным взглядом и вопросом: «Ты дура?».

— Эм… нет, я пешком шёл, — в его голосе слышится непрозрачная растерянность, но он, к счастью, не изводит меня непонимающими взглядами и вопросами.

К отелю мы идём в гробовой тишине, разве что сильный ветер колышет кроны деревьев, из-за чего раздаётся приятный для слуха гул. Благо, что отель находится меньше чем в десяти минутах пути, иначе наше с ним молчание казалось бы куда напряженней и нелепей, нежели сейчас. Разумеется, я надеюсь, что Александр сейчас думает о чём-то своём, а не о том, в какую плаксивую тряпку я превратилась. Мне самой не нравится, что в последнее время я только и делаю, что думаю о своей семье и плачу, но ничего не могу с собой поделать. Свои чувства и эмоции крайне сложно держать под контролем, когда речь заходит о них. Для меня это всегда было болезненной темой, но ранее мне казалось, что моя боль осталось в прошлом. Но, как оказалось, ничто не забыто. Не могу точно сказать, что меня больше ранит — правда о родителях или предательство бабушки. На враньё моей тётки мне плевать, я даже не думаю о ней, но вот бабушка… Я знала, что ангелом во плоти она никогда не была, но мне казалось, что меня она любила. До сих пор не верится, что она могла так со мной обращаться, а я, будучи глупым и наивным ребёнком, всё оправдывала и забывала. Даже стыдно становится от того, что я воображала себе, будто более любящего человека на всей Земле не сыскать. А теперь из-за этого ангелка мне и нестерпимо больно, и до ужаса обидно. Да так, что я готова на всё, лишь бы избавиться от этих терзаний. А родители… От одной лишь мысли, что я являюсь ребёнком клиента моей матери, которая всю сознательную жизнь была проституткой, мне хочется вопить от отвращения к самой себе. Мне самой противно и стыдно от того, что я являюсь ребёнком такой пары. Без преувеличения могу заявить во всеуслышание, что это самое главное разочарование в моей жизни. Я бы могла понять, если бы они выпивали, воровали, но проституция и наркоторговля… Нет, против этого восстаёт всё моё естество.

Когда мы, наконец, добираемся до отеля и оказываемся в нашем номере, я коротко говорю Александру о том, что иду спать, ведь, в отличие от него, я по приезду в город даже не дремала. Кинг, конечно же, сперва предлагает мне хоть что-нибудь поесть, прежде чем ложиться в постель, но я отказываюсь. Не сейчас. Естественно, что плакать, уткнувшись в подушку лицом, и обвинять весь мир в своих бедах, как сопливая школьница, я не буду, но вот побыть в одиночестве, дабы прийти в себя, мне не помешало бы. К тому же я до сих пор чувствую себя неловко и самую малость смущённо рядом с ним. Всё же мне не стоило поддаваться эмоциям и обнимать его.

Комментарий к Глава XV. Часть I. Вдохни и живи.

Эта глава является моей самой любимой. Сложно сказать почему, но каждый раз я с превеликим удовольствием её перечитываю. И да, Кинг так сильно переживал за Нилу, что искал её по всему городу под дождём далеко не один час.

Надеюсь, Вам также нравится моя работа, и если она в самом деле пришлась Вам по душе, то, пожалуйста, ставьте «палец вверх». Это многое будет для меня значить.


========== Глава XV. Часть II. По-прежнему нет. ==========


Как же это было глупо с моей стороны. Я ведь наивно верила, что, после того как я выясню нужную мне правду о своей семье, все терзания, которые мучили меня на протяжении долгих дней, наконец, отступят. Но когда меня настигает во сне очередной кошмар, я просыпаюсь посреди ночи в холодном поту с пониманием того, что пройдёт немало времени, прежде чем я смогу без ноющей боли внутри вспомнить о родителях или бабушке. Моё сердце бьётся где-то в глотке, а я сама не могу унять дрожь во всём теле. Я приподнимаюсь в постели, попутно кутаясь в одеяло, так как в номере слишком холодно, и прикрываю лицо ладонями. Неужели это никогда не закончится? Эти кошмара изводят меня до такой степени, что я, человек, который с удовольствием готов сутками только и делать, что спать, в который раз отказываюсь ото сна, ведь лучше целый день валиться с ног от усталости и мучительной головной боли, нежели вновь и вновь видеть во сне эти ужасы. Осмотрев погружённую в полумрак комнату, я отмечаю, что заняться мне здесь абсолютно нечем. Телефон полностью разряжен, ни ноутбука, ни телевизора здесь и в помине нет. Из доступных мне развлечений в этом номере имеются лишь спящий Кинг и наполненный едой и напитками мини-бар. И конечно же я безоговорочно выбираю последнее. Так как моя цель находится в одной комнате с Александром, я вынуждена надеть на себя что-нибудь ещё, ведь в одной тонкой майке я не выйду. Порыскав немного в рюкзаке, я достаю обычные серые шорты и спортивную кофту в цвет, которые я не спеша надеваю.

— Там уже ничего нет, — от испуга я вздрагиваю всем телом, ведь я была убеждена, что Кинг спит, не замечая моё присутствие в комнате.

— Ты всё съел? — я спрашиваю у него печальным голосом, потому что другой еды в городе не найти в три часа утра. Магазины, кафе — всё это закрывается после часа ночи, а исключение никто никому делать не станет.

Закрывая дверцу мини-бара, я выравниваюсь и посматриваю на полулежащего на диване Александра, который кладёт возле себя телефон, включённый экран которого освещает комнату. Вместо ответа он поднимает жменю всевозможных батончиков и шоколадок, а затем обратно кладёт себе на колени. Что ж, радует, что он их всё ещё не съел, а хоть что-то оставил. И так как неловкость, которую я чуть ранее испытывала рядом с ним, вытиснули из моей головы кошмары, я спокойным размеренным шагом к нему подхожу и присаживаюсь рядом. На протяжении нескольких минут я молча поглощаю снэки, а парень задумчиво посматривает на меня краем глаза, что заставляет меня вновь чувствовать себя некомфортно.

— Неужели есть что-то хуже незапланированной беременности? — его голос разрушает молчание, а я опускаю батончик KitKat и начинаю крутить его в руках, осознавая, что его вопрос был неизбежен. Я то поднимаю на него глаза, то опускаю, не зная, что ему ответить на это. Не хочется вновь говорить, что его это не касается, но и рассказывать о произошедшем я не особо-то горю желанием. Я не привыкла с кем-то делиться своими внутренними переживаниями, страхами или же болью. Я всегда это держу в себе, пока со временем мне не становится легче. Так всегда было, и менять что-либо я не хочу. Но… На сей раз бороться с болью в одиночку у меня не выходит. Я поднимаю глаза и смотрю на парня с неприкрытой надеждой, что, если я выговорюсь, мне станет хоть чуточку легче, а он прекратит задавать вопросы, которые в состоянии довести даже меня до депрессии.