– А как же акции «Голубого грота»? Он мне обещал... – растерянно произнесла Пифани.

– Почему ты не говорила мне, что меня удочерили?

Вот и наступил момент, которого Пифани боялась столько лет, с тех пор, как взяла на руки крошку Джанну, появившуюся на свет несколько минут тому назад.

– Я много раз хотела тебе все рассказать, но меня удерживала клятва хранить тайну.

– Ты знаешь, кто мои родители? – Джанна кипела от возмущения.

Пифани так и подмывало разом выложить всю правду, но она опасалась, что Джанна не поверит ей. Хуже того, она, чего доброго, будет считать виноватой ее, Пифани. Она не могла рисковать любовью Джанны. Сейчас она гораздо больше нуждалась в неизменной поддержке Пифани. Измена Коллиса и завещание Реджинальда так ужасно совпали, что оставили бедняжку совсем беззащитной. Позже, когда Джанна освоится со своим новым положением, Пифани все ей расскажет. Сейчас же она намеревалась начать неспешную подготовку, излагая ей лишь тщательно отобранные факты.

– Да, я знала твоих родителей.

– Знала. – Джанна рухнула на диван. – Значит, их нет в живых?

– Да. Твой отец был офицером военно-морского флота США с мальтийской базы НАТО. Он погиб в результате дурацкого несчастного случая в ходе маневров. Поэтому он не успел жениться на твоей матери. Она умерла от болезни печени несколько лет тому назад.

– А я так и не видела их, – проговорила Джанна с холодным отчаянием. Впервые с тех пор, как она узнала о смерти Реджинальда Атертона и об измене Коллиса, из ее глаз полились слезы. – У моих родителей должна была быть какая-то родня. У меня должны быть двоюродные братья и сестры или по крайней мере...

Пифани присела с ней рядом и обняла ее – единственного человека в целом свете, ради которого она, не колеблясь, пошла бы даже на убийство.

– Вся семья твоей матери, Глории Эттард, погибла во время войны. Она выросла в монастыре кармелиток в Валлетте. Твой отец был единственным ребенком в семье. Его родители, наверное, давно в могиле. Мы, конечно, можем это уточнить. – Пифани очень обдуманно подбирала слова. – Но, скорее всего, у тебя нет никакой родни, кроме разве что очень дальней. Все это было тщательно проверено к моменту удочерения. Реджинальд потребовал гарантий, что никто не заявит на тебя права и не поставит его в неудобное положение.

– Почему же от меня отказалась родная мать?

Жалобный тон Джанны окончательно добил Пифани: она тоже разрыдалась.

– Глория не могла вырастить тебя в таких хороших условиях, как Атертоны. И, вспомни, твой отец не успел на ней жениться.

– Для меня это не имело бы значения. – Джанна боролась со слезами. – Она когда-нибудь спрашивала обо мне?

– Она покинула Мальту сразу после твоего рождения, – уклончиво ответила Пифани, сознательно избегая прямого ответа на вопрос. – О ее смерти я узнала от монахинь-кармелиток, с которыми она кое-как поддерживала связь. Насколько я понимаю, она так и не вышла замуж.

Джанна чувствовала себя чудовищно одинокой. Одна, одна в целом свете! На самом деле она благополучно прожила в этом одиночестве всю жизнь, просто не замечала этого. Через некоторое время она спросила:

– Как ты убедила Атертонов удочерить меня?

– Одри согласилась сразу. Она с таким трудом зачала Уоррена. Для этого ей пришлось отправиться в Швейцарию. Я знала, что она больше не сможет родить, а ей очень хотелось иметь дочь.

– А Реджинальд?

– Я уговорила его, настаивая на том, что так будет лучше для Одри. Понимаешь, Одри пошла в нашего отца, страдавшего хронической депрессией. В те времена мы даже не понимали, что это такое, тем более не умели с этим бороться. – Пифани взяла Джанну за руки. – Я скрывала от Одри, что наш отец покончил жизнь самоубийством. Когда я поняла, что она часто пребывает в том же состоянии – склонность к депрессии часто передается по наследству, – то настояла на постоянном медицинском наблюдении. Я старалась, чтобы Одри была счастлива. Ей безумно хотелось дочку.

– Мы всю жизнь только тем и занимались, что заботились о счастье ма... Одри, – проговорила Джанна с ноткой сожаления в голосе.

– Не суди ее слишком строго. Теперь, когда нам стало известно о тайной жизни Реджинальда, мы понимаем, что ее брак никак не мог быть счастливым. Она старалась быть для тебя хорошей матерью, разве нет?

– Да. Она выбивалась из сил, но я все равно больше тянулась к тебе. – Немного поколебавшись, Джанна спросила: – Если бы меня не удочерила Одри, это сделала бы ты?

– Конечно! – вскричала Пифани и заставила себя задать щекотливый вопрос: – Тебе бы этого хотелось?

– Да, – чуть слышно ответила Джанна. – Когда я навещала тебя, то твердила себе, что вернулась домой и больше никогда не уеду. С Атертонами мне всегда было не по себе, хотя Уоррен искренне старался облегчить мне жизнь.

Пифани зажмурилась. Слова Джанны переворачивали ей душу.

– Тогда уедем отсюда. Я так хочу жить вместе с тобой! В «Соколином логове» достаточно места. Пора обучить тебя моему ремеслу, чтобы ты смогла меня когда-нибудь заменить.

– У меня нет на это никакого права. Я ведь тебе не племянница.

У Пифани защемило сердце, но ее ответ прозвучал невозмутимо:

– В свое время я хотела выйти замуж, но война нарушила мои планы. Спустя пятнадцать лет родилась ты. Ты всегда занимала в моем сердце особое место. Свои отели я строила ради тебя. Я всегда знала, что в один прекрасный день ты станешь наследницей всего моего дела. Ты мне как дочь, и не будем больше об этом.

4

Что за нелепость! В Копыте Мула дело кончилось бы паводком, который бушевал бы не более десяти минут. Здесь, на Мальте, все было по-другому: истосковавшийся по влаге известняк, из которого, собственно, и состоял остров, впитывал воду, но происходило это так медленно, что наводнение затянулось. Как назло, уже два часа не подавали электричества.

Ник снял наушники, дослушав кассету с «Прямой и явной угрозой», и решил, что настало время заглянуть к Миллисенте и трем ее мальтийским щенкам. Наручные часы с подсветкой показывали 10.30. Пифани просила Ника выпустить Миллисенту в десять, поскольку сама она вернется домой только после полуночи.

Он медленно, на ощупь пересек гостиную – за три дня трудно было освоиться с гостевым домиком, где до него обитал Трейвис, – и оказался прямо перед застекленной дверью, выходившей на главный дом. Впрочем, это был не просто дом. «Соколиное логово» выглядело куда внушительнее самого крупного сооружения в Копыте Мула – похоронной конторы Хенсли.

Ночь была безлунной, по стеклу хлестал дождь, зловеще завывал ветер. Ник знал, что где-то между домиком для гостей и «Соколиным логовом» расположен бассейн, но сейчас не мог его разглядеть. Жаль, что у него нет фонаря! С его вечным невезением он того и гляди свалится туда по пути.

Надо было спросить мисс Кранделл, где у нее лежит фонарь. Днем, когда она прощалась с ним, отправляясь на соревнование по бриджу, Ник загорал после купания. В небе не было ни облачка. Все две недели, что он успел провести на Мальте, стояла типичная, как ему говорили, погода: солнечные дни и теплые ночи. Однако чувствовалось, что приближается ливень. Почему он не догадался спросить о фонаре?

Мальта напоминала Нику какое-то другое место, но он пока не мог определить, какое именно. Возможно, картинку из книжки про короля Артура и его рыцарей, прочитанную в детстве, – или что-то другое? Едва очутившись на острове, он почувствовал себя как дома. У него вызвали восхищение манящие пляжи, создающие резкие контрасты с окрестными деревнями, как будто оставшимися в далеком прошлом с их узкими булыжными улочками и сказочными домиками, сохранившимися со средневековья.

Ник решил, что дальше ждать бессмысленно. Ливень и не собирался утихать. Собака томилась взаперти уже несколько часов. Накрыв голову плащом, Ник запрыгал по двору, описав большую дугу, чтобы не рухнуть в бассейн. Дождь не давал открыть глаз, поэтому, споткнувшись о какой-то корень, он чуть было не растянулся и не врезался головой в угол дома. Опираясь одной рукой на известковую стену, а другой удерживая над головой плащ, он медленно двинулся дальше наугад, боясь, что проскочил мимо двери, ведущей в помещение для слуг и дальше в кухню. Через мгновение он угодил в лужу и промочил ноги.

– Черт!

Вот и дверь. Он долго не попадал ключом в скважину. Как только дверь распахнулась, Миллисента стремительно бросилась под дождь. Затворяя дверь, он надеялся, что у собаки хватит ума вернуться, завершив свои дела. Он бросил на кафельный пол плащ, разулся и стянул носки. Зачем растаскивать грязь по дому?

Неподалеку повизгивали щенки. Он двинулся на звук. Он был здесь, в подсобке, только один раз, когда Пифани учила его ухаживать за щенками. Запах говорил о том, что они где-то поблизости. За пять с лишним часов три щенка могли с успехом превратить комнату в минное поле.

Он благополучно достиг кухни и стал обшаривать полки в поисках фонаря, но ничего не нашел. Миллисента благоразумно возвратилась, что подтверждало упорное царапанье в дверь. Ник добрался до двери и приоткрыл ее. Собаке хватило щелки, чтобы мигом оказаться под крышей. Благодаря ее белоснежной шерсти ее было легче разглядеть в темноте, чем что-либо еще. Он поднял ее с пола, намереваясь чем-нибудь вытереть. Собачка встряхнулась, обдав его лицо брызгами, и, вырвавшись, бросилась на кухню.

Черт! Надо было закрыть дверь! Пифани предупреждала его, что Миллисента воспользуется малейшим шансом, чтобы спрятаться от своего потомства. Она отбыла при щенках шесть недель. Теперь, когда они больше не сосали молоко, она стремилась поскорее проститься с материнскими обязанностями. Для этого существовал один способ: удрать и спрятаться. Что теперь делать? Обыскивать весь дом в кромешной тьме?

Чертыхаясь на каждом шагу, Ник ощупью добрел до столовой. Там он уже разинул рот, чтобы крикнуть: «Печенье, печенье!» – это был единственный надежный способ вернуть зловредное животное, когда раздался звон разбиваемого стекла. Ну и везет ему! Наверняка Миллисента сбросила со столика в гостиной что-то хрустальное.

Понадеявшись на память, подсказывающую, что виллы в средиземноморском стиле отличаются просторными холлами, где за отсутствием мебели не за что зацепиться в темноте, Ник поспешил в гостиную, но вскоре остановился – примерно там, где, как он помнил, то ли две, то ли три ступеньки вели вниз.

Он снова приготовился подманивать собачонку ложными посулами, но слово «печенье» застряло у него в горле. Впереди он заметил движение. По темной комнате скользила какая-то тень. И это была, безусловно, тень человека, а не собаки.

В окно с раздвинутыми шторами просачивалось слабое подобие света. Ник догадался, что грабитель разбил стеклянную дверь и, проникнув в дом, раздвинул шторы, которые обычно держали плотно задернутыми, опасаясь безжалостного средиземноморского солнца.

Ник прижался к стене, уверенный, что остался незамеченным, но разглядеть в такой темноте грабителя тоже не представлялось возможным.

Он ждал, что предпримет чужак, вспоминая рассказ Пифани о проникновении в дом, случившемся в ночь смерти Трейвиса. Главный дом был просто обыскан, зато в домике для гостей, где обитал Трейвис, все было перевернуто вверх дном. Собирая вещи друга для отправки в Остин, Ник кое-чего недосчитался, в частности, фотоаппарата. Мальта – небольшой остров, и Ник полагал, что в «Соколиное логово» наведался тот же самый человек. Ничего, теперь ему не уйти.

Он внимательно следил за человеком в плаще, в низко надвинутой шляпе. В руке у него было что-то длинное – то ли нож, то ли револьвер с длинным стволом, но никак не фонарь. Фонарь он наверняка держал в другой руке. Скоро он включит его, и безоружный Ник окажется беззащитным. На решение оставались доли секунды.

Ник одним прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от незнакомца, и сбил его с ног. Они упали на пол. Преимущество внезапности было на стороне Ника, поэтому ему удалось усесться на противника верхом. Оружие покатилось по полу со стальным звоном.

Ник схватил незнакомца за запястье, намереваясь заломить ему руку за спину, после чего заставить встать. Однако в возне он задел что-то подозрительно мягкое и присмотрелся.

Неужто женщина? Нет!

Да! Вот черт!

Она стонала от боли. Ник поспешно убрал руки от ее груди, борясь с желанием принести извинения. Впрочем, зачем это ей понадобилось вламываться в «Соколиное логово»? Женщины вполне способны быть столь же опасны, как и мужчины. Эта к тому же явилась незваной и вооруженной.

Она извивалась, стараясь освободиться, но он крепко прижал ее к полу своим телом. В его ухо, находившееся в нескольких дюймах от ее рта, ворвался крик, который наверняка услыхали в двухстах милях к югу, в знойной Ливии.

– Бросьте, сударыня!

Она хотела было ударить его по лицу, но он вовремя отшатнулся в сторону, поэтому ее ногти царапнули ему только шею под ухом.