– Мальтийская собачка?

– Да. Твоей матери всегда хотелось такую.

Уоррен устыдился, что не вспомнил об этом сам.

Мать долгие годы твердила, что хочет завести собачку той же породы, что у тети Пиф, но отец презирал любых животных, если с их помощью нельзя было охотиться на лис.

– Давай отнесем ее наверх.

Они медленно поднялись к покоям матери. Уоррен постучал, ему отворила горничная. Мать возлежала на горе шелковых подушечек с лентами. Ее волосы длиной до подбородка были аккуратно причесаны «под пажа» – эту прическу она носила столько лет, сколько Уоррен себя помнил. На ней был шелковый халат с кружевами, подобранный под цвет ее глаз.

– Где доктор Осгуд? – осведомилась она слабым голосом.

Уоррен посмотрел на часы. Врач навещал Одри трижды на дню.

– Будет с минуты на минуту. Зато Шадоу, – он взял Шадоу за руку, – принесла тебе кое-что очень необычное. Взгляни.

Нежные пальцы Шадоу обвили его пальцы.

– Это Фон Роммель, – сказала она, передавая Одри собачонку.

Комок шерсти прижался к груди Одри и сонно зевнул, показав розовый язычок размером с ноготь.

Одри улыбнулась. После смерти отца Уоррен впервые видел ее улыбающейся.

– Какая прелесть! Огромное спасибо. – Она прижала собачонку к груди. – Только сегодня утром я попросила у Пиф щенка. Ее мальтийская сука принесла приплод. Но поскольку это произошло за пределами нашей страны, несчастному созданию пришлось бы провести на карантине шесть месяцев, прежде чем власти впустили бы его к нам!

– Я рада, что он вам понравился. Вам придется о нем заботиться. Без вас Фон Роммель не проживет.

– Не беспокойся, – заверила Одри Шадоу, – я стану сама его причесывать и выводить на прогулки. Когда я буду ходить за покупками в «Харродс», то буду оставлять Ромми там в специальном помещении с подушечкой и миской.

Раздались голоса горничной и доктора Осгуда. Уоррен взглянул краем глаза на Шадоу, которая ласково улыбалась его матери. Шадоу была самой чуткой женщиной из всех, кого он знал, умевшей без малейших усилий настраиваться на чужую волну.

– Взгляните, Эллис! – Мать показала Осгуду мирно спящую собачонку.

– О! Как я погляжу, вам стало лучше.

– Да, гораздо. – Мать покачивала Ромми у груди и целовала его в мохнатую головенку, поглядывая на врача.

Шадоу потянула Уоррена за руку, и они, выскользнув из спальни, спустились по лестнице к задней двери, где стоял ее видавший виды «Остин»-мини.

– Было очень мило с твоей стороны сделать матери такой подарок. Я тебе очень благодарен.

Она посмотрела на него светящимися в сгущающихся сумерках глазами. Ее взгляд был таким завораживающим, что он задрожат и поспешно сунул руки в карманы, чтобы тут же не заключить ее в объятия.

– Теперь ты нужен Джанне больше, чем когда-либо, – сказала она на прощание и села в машину.

Уоррен проводил взглядом автомобиль, растаявший в полутьме. Он полагался на феноменальную интуицию Шадоу: пускай сама догадается, что он чувствует по отношению к ней. Впрочем, надо признать, на него ее интуиция до сих пор не распространялась.

Он с горечью вспомнил новость, обрушившуюся на него как раз перед появлением Шадоу. Он по-прежнему отказывался ей верить. Однако Пейтон Джиффорд продемонстрировал ему неопровержимые вещественные доказательства. Последнее было совсем необязательно: Уоррен был готов поверить ему на слово. Еще с донаполеоновских времен представители семейства Джиффорд были юристами Атертонов. В отличие от большинства своих коллег, исходивших слюной при одной мысли о хорошей тяжбе, способной принести баснословный барыш, фирма «Джиффорд, Джиффорд энд Кевендиш» блюла чистоту. Она славилась своей честностью, преданностью и, главное, умением соблюдать конфиденциальность, что едва ли не важнее всего.

Уоррен поднялся наверх, в музыкальный салон, в котором провела весь день Джанна. Держась за полированную колонну винтовой лестницы, он задумался, не следует ли передоверить этот разговор тете Пиф. Он знал от Джиффорда, что тете не было равных, если требовалось уговорить его отца. Многие годы тетя Пиф оставалась становым хребтом семейства. Она металась с Мальты в Англию и назад, всегда оказываясь рядом, когда в этом возникала необходимость. Но это не будет продолжаться вечно...

Придется ему самому выложить все Джанне. Ведь он теперь глава семьи. Пора привыкать.

Уоррен распахнул дверь. Джанна слушала последний компакт-диск ансамбля «Ю-Ю-Ма». Звуки виолончели наполняли комнату, в которой на протяжении нескольких поколений наслаждались игрой клавесина и фортепьяно. Теперь эти инструменты пылились на чердаке. Им на смену пришло высококлассное оборудование «Макинтош». Уоррен взял со столика пульт дистанционного управления и нажал кнопку.

Музыка умолкла. Джанна вопросительно посмотрела на брата, усевшегося в кресло рядом с ней. Его красивое лицо было утомленным и бледным. Она почувствовала, что ее ждет неприятное известие.

– К тебе обратился тот... человек? – решила она прийти на помощь.

– Нет. – Шею Уоррена залила краска, как происходило всегда, когда он чувствовал смущение. Это было единственным изъяном в его патрицианских доспехах. – Пейтон Джиффорд уехал от меня час назад.

– Он что, уже успел приготовить для меня бумаги на развод? Я обратилась к нему только сегодня утром.

– Он говорил со мной о завещании. – Уоррен произнес это каким-то странным тоном. – Ему понадобилось посоветоваться со мной перед официальным зачтением документа.

– О! – Смерть отца и измена Коллиса оставили в душе Джанны зияющую пустоту. То и другое казалось леденящим кошмаром, а саму себя она ощущала угодившей в западню в каком-то чуждом ей мире. Какое значение имеет теперь завещание? Деньги не могут воскресить мертвого или купить любовь.

Слишком затянувшееся молчание брата было тревожнее любых слов. Джанна подумала, что речь пойдет о затруднительном финансовом положении семьи, но тотчас отбросила эту мысль. Недаром советником отца выступал Коллис.

– Ты знаешь, как я тебя люблю, – нарушил затянувшееся молчание Уоррен. – Я никогда ни с кем не был так близок, как с тобой.

Мысли о Коллисе отошли на задний план и сменились нешуточной тревогой. Брат никогда прежде не использовал слово «любовь». Они и вправду искренне любили друг друга, но признаться в этом вслух значило попытаться смягчить надвигающуюся беду.

– Что случилось? Прошу тебя, не молчи.

Он со страдальческим выражением свел на переносице брови.

– Отец отказал тебе в наследстве.

Прошло несколько секунд, прежде чем она осознала услышанное.

– Отказал?! То есть он мне ничего не оставил? Совсем ничего?

– Да. Но ты не волнуйся. Я немедленно займусь этим. Ему следовало оставить тебе по крайней мере акции нового отеля тети Пиф, – закончил он сердитой скороговоркой.

– Нет, – ответила она оскорбленным голосом. – Я не возьму того, что для меня не предназначено.

Она тщетно пыталась сообразить, как это могло произойти. Отец владел крупным состоянием, которое в отличие от прочих аристократов сумел не уменьшить с течением времени. Он, несомненно, упомянул в завещании многочисленных слуг, старых партнеров семьи – тех же юристов; наверное, не забыл и про благотворительность. Она всегда считала, что он сделает своей наследницей и ее, заботясь о ее будущем. Это было бы так естественно.

Но отец не оставил ей ни пенса! Внезапно ее осенило.

– Наверное, отец решил, что с меня довольно роли единственной наследницы тети Пиф. – Пифани давно поставила семью в известность о том, что Джанне достанется состояние, вполне сопоставимое с наследством Уоррена, ставшее плодом усилий Пифани на послевоенных руинах. Такое объяснение выглядело разумным, но Джанна все равно дрожала от недоброго предчувствия.

– Дело не в этом, – ответил ей Уоррен нетвердым голосом, сильно покраснев. Снова выдержав томительную паузу, он добавил: – Ты не его дочь.

«Не его дочь, не его дочь, не его дочь!» Эти слова звучали у нее в голове как проклятие, она отказывалась понимать их смысл.

– Выходит, мать и какой-то другой... мужчина? Никогда не поверю!

Уоррен взял ее за обе руки. Скорее всего на глазах у него появились слезы, но в полутемной комнате их было трудно разглядеть.

– Одри тут ни при чем. Тебя удочерили.

– Удочерили? Ты шутишь! Взгляни на меня. Все твердят, что я похожа на тетю Пифани. – Она поперхнулась. – Или это неправда? Ну, говори же!

– Похожа. – Он стиснул ее ладонь. – Самую малость. Люди всегда принимают желаемое за действительное. В семье всегда говорили, что ты пошла в тетю Пиф. Мы верили этому.

Ком в горле мешал ей говорить. Наконец она выдавила:

– Ты знаешь, кто мои настоящие родители?

– Женщина с Мальты и офицер американского флота, служивший там на базе НАТО.

– Так я АМЕРИКАНКА?

– Знаешь, это совсем не ругательное слово.

– Неужели? – саркастически откликнулась она. Реджинальд Атертон всегда считал американцев недочеловеками. – Мои родители живы?

– Этого Джиффорд не знает, – взволнованно ответил Уоррен. – Возможно, тетя Пиф ознакомит тебя с какими-то подробностями. Это она организовала удочерение.

– Зачем отец удочерил меня, раз у него уже был ты? Это было сделано по всем правилам?

– Да. Я видел бумаги.

– Но ведь никого нельзя было ввести в заблуждение. Все знали, что мама – Одри – даже не была беременна.

– Никто ничего не знал – все ограничивалось семьей и ее юристами. Мать была нездорова на протяжении нескольких лет после моего рождения. У нее была длительная послеродовая депрессия. Она месяцами не выходила из дому. По словам Джиффорда, твое появление ни у кого не вызвало вопросов.

Однако она никак не могла прийти в себя.

– Все равно не могу себе представить, как это отец меня удочерил. Видимо, он сделал это не по своей воле. – Она в отчаянии зажмурилась. Истина состояла в том, что отец никогда ее не любил, всегда отвергал ее попытки показать, как она к нему привязана. Наконец причина такого отношения выяснилась: она просто не была ему дочерью. Да, очень просто!

– Джиффорд говорит, что его уговорила сделать это тетя Пиф.

Она заглянула в атертоновские голубые глаза брата, которые любила всю сознательную жизнь. Она только что сделала новое открытие, еще более болезненное, чем предательство Коллиса и даже новость о лишении ее наследства.

– Я тебе не сестра.

Уоррен встал, заставил подняться ее, обнял, стал гладить по волосам, совсем как в детстве, когда она, шестилетняя дурочка, упала с пони; совсем как в тот раз, когда она, догоняя в Сент-Морице Бентли Хоргата, едва не свернула себе шею. Он был так же нежен с ней, когда она явилась в Лифорт-Холл на похороны одна, без Коллиса.

– Можешь мне поверить, – взволнованно прошептал он, – я тебя люблю. Ты моя сестра. Между нами все останется по-прежнему, что бы ни случилось.

* * *

«Уйма денег», – подумала Пифани, вешая трубку. Ей только что сообщили цену на систему безопасности для «Соколиного логова», ее мальтийской резиденции. Крупный, но неизбежный расход. За два дня до того, как она присоединилась в Париже к Одри и Джанне на показе мод, Трейвиса Прескотта настиг в ее доме сердечный приступ, стоивший ему жизни. Вернувшись из больницы, где ей уже не удалось застать Трейвиса живым, она обнаружила, что на вилле побывали незваные гости. Провозившись на пару с экономкой Кларой не один день, они констатировали, что ничего не пропало. Они уделили должное внимание и имуществу Трейвиса, хотя и терялись в догадках, польстились ли воры на что-либо из его пожитков. Впрочем, похоже, что ценные предметы и деньги не вызвали у них интереса. Загадочное происшествие оставило у Пифани неприятный осадок.

Она была вынуждена признать, что Мальта перестала быть тем сонным островком, каким была в годы ее юности. В местном университете училось много ливийцев и алжирцев. Существовали неопровержимые доказательства, связывавшие Мальту со взрывом авиалайнера «Пан-Ам» над шотландским городком Локерби. Остров стал транзитным пунктом для английских нефтяников, работающих в Ливии, – расхристанной, беспокойной братии. Хуже всего, на взгляд Пифани, было то, что пляжи острова оккупировали немецкие туристы, напрочь забывшие о том, как их страна обрушивала смерть на остров полвека назад.

Коренные мальтийцы узнавали друг друга издалека. Благодаря небольшим размерам острова и бракам местные жители давно породнились. Однако времена изменились. Ограбления, о которых прежде не слыхивали, стали обычным делом. Это не могло не огорчать Пифани, но она не унывала, так как прошла через худшие испытания.

Громкий стук в дверь заставил ее встрепенуться.

– Что случилось, Джанна?

Синее шерстяное платье, в котором предстала перед ней племянница, очень шло к ее глазам, приобретшим сейчас какой-то враждебно-зеленый отблеск.

– Реджинальд отказал мне в наследстве: я не его дочь. Почему ты скрывала от меня это?