Юлия Резник - Не ты

Сева устало растер глаза. Казалось, что самое худшее позади. Может, так оно и было, да только и лучше не становилось. Ни черта… сколько бы времени не прошло. Его лишь с Машкой попускало. Она одна будто не замечала его изъяна. Разговаривала с ним на равных, и смотрела прямо в глаза. И он с каким-то ужасом понимал, что чуть было не сломал эту тонкую хрупкую девочку, которая откуда-то нашла в себе силы его простить. Теперь-то Сева знал, чего стоит такая жертвенность. А тогда… Дурак он был. Идиот.

Та ночь, у Завьяловой… она как будто стала для Богатырева точкой обратного отсчета. Вот еще все хорошо, а потом десять, девять, восемь, семь… Бабах! Адская боль, борьба за жизнь, долгая реабилитация, злые слезы отчаяния и абсолютное тотальное одиночество. Вакуум. Еще несколько месяцев назад он мог часами лежать, уставившись в стенку, и ничего больше не делать. Его апатия была всеобъемлющей. Он не знал, как жить дальше. Его боль выливалась в написание депрессивных, злых треков, которые непонятно почему цепляли публику. Севу стали приглашать на выступления в клубы, а там снова наркота, под которой жизнь обретала краски. Хорошо, что завязал. Это не привело бы ни к чему хорошему, на его глазах сторчалось слишком много парней, чтобы не понимать, куда ведет эта кривая дорожка. Такой путь саморазрушения был эффективным, но слишком долгим. Если бы Сева хотел умереть, он бы выбрал более действенный способ. Петлю, пулю, лезвие… Чтобы быстро и наверняка. Но дело в том, что он хотел жить! Он любил жизнь во всех ее проявлениях! Просто после аварии он словно лишился чувств. Будто бы их оторвало вместе с ногами…

Мура — вот, кто напомнил Севе о том, что он жив. Вот, кто его встряхнул со всей силы! Нереальное чувство влюбленности, которое им овладело, вернуло Богатыреву вкус жизни. Он ощутил небывалый подъем. Впервые до конца поверил в то, что и без ног можно быть счастливым. Даже его музыка стала другой. Более плавной и лирической. То, что расцветало внутри буйным цветом, выливалось в нежные, полные любви мелодии. Сева был уверен, что Маша не сможет не оценить порывы его души. А она… с отцом.

Твою ж мать! У него три дня крышу срывало! Представлял их вместе и места себе не находил. В бессилии поднимал лицо к потолку и шипел: «Ну, вот какого х*ра, Господи? Какого х*ра именно она?» Нет, батя был нормальным мужиком. Он здорово ему помог, когда приключилась беда, они даже сблизились в тот период, но… Это не означало, что Сева был готов уступить отцу свою женщину! Ни хрена! Никому её просто так не отдаст, у всех отвоюет! Если надо, по трупам пойдет, но не остановится! Богатырев был уверен, что сможет сделать Машу счастливой. У них всегда было много общего, та же любовь к музыке! Просто раньше он этого не замечал. Теперь поумнел, и будет ценить ее, как никто никогда не сможет. Будет ее любить. Одну. Всегда!

Всеволод день и ночь думал о том, как разлучить отца и Машу, но ничего толкового в голову не приходило. Это порядком бесило, ведь чем дольше эта парочка оставались вместе, тем невыносимее становилась его ревность. К концу третьего дня он уже был готов выть от бессилия.

Кулак врезался в стену, в костяшках взорвалась боль. Сева с недоумением посмотрел на сочащиеся кровью ссадины. Будто бы это не он только что изображал из себя ср*ного Халка.

— Да пошло оно все!

Богатырев собрался быстро, несмотря на все неудобства, связанные с протезами. Чистая футболка, джинсы, в которых он был вынужден ходить круглый год… Прихрамывая, спустился со ступеней, забрался в машину. Не было сил терпеть! Больше не было!

Маша сидела в приемной и сосредоточенно порхала пальцами по клавишам довольно дорогого и статусного компьютера. Дело отца процветало… И расположение офиса, и вся его обстановка ненавязчиво намекали на этот непреложный факт. И почему-то это еще сильнее бесило.

— Сева? — Мура вскинула на парня свои удивительно красивые глаза и мягко улыбнулась. — Привет! Ты… к отцу?

— Угу. Нужно поговорить, — ответил Всеволод, пристально Машу разглядывая. Сегодня она опять выглядела как модель. Батя не скупится, вкладывает в девочку бабки. Муд*к старый. Злость кипела внутри, Сева пытался с ней совладать, выстраивал контроли, но их смывало потоками каленой добела ярости.

— Он пока занят. У него серьезные переговоры. Ты бы позвонил в следующий раз, чтобы ждать не приходилось, — открыто улыбнулась Мура.

Севе показалось, что она не только внешне другой стала, но и внутри. Раньше она на ежа колючего походила. Даже совсем недавно. И взгляд всегда отводила, за челкой пряталась. А сейчас как будто расцвела — стала более уверенной в себе и открытой.

— Ничего. Я подожду.

— Выпьешь чего-нибудь?

— Нет. Не хочу тебя отвлекать.

— Да брось… Минералки холодной хочешь? На улице жарко, небось…

Маша склонилась к небольшому холодильнику, встроенному в добротную деревянную стенку. Извлекла бутылку французской Эвиан и взялась за крышку, но та ей не поддалась. Всеволод усмехнулся. Поманил пальцем и быстро открыл. Интересно, она обратила внимание на то, какие у него мышцы? Ему бы очень хотелось, чтобы Маша оценила то, в какой прекрасной форме он находился. Батя тоже ничего, но до сына ему, как до Китая. Впрочем, у того ноги на месте, а это, наверное, сравнивает счет.

Зазвонил телефон. Маша схватила трубку и отчего-то насупила брови.

— Алло? Нет, мама, я не пропала… Да, я знаю, что папа в больнице. Мы его вчера навещали… Я купила ему лекарства… А что я еще могла сделать? У меня нет таких денег… Нет, я не буду этого делать… Даже не проси! — голос Маши, казалось, звенел, как натянутая до предела струна, а потом упал почти до шепота, — я отдала все, что у меня было, мама. Но этого, как всегда, оказалось мало… Что ж… прости, что я не могу пустить себя на органы. Ты бы, наверное, обрадовалась такой возможности!

Её маленькая рука с непомерно большим телефоном медленно сползла по телу и замерла где-то в области груди. Сева резко встал и тремя нескладными шагами преодолел разделяющее их расстояние, кожей чувствуя, что сейчас Маше нужна поддержка.

— Эй… Маш, все нормально?

— А? Да… Конечно, извини, о чем мы говорили?

— Да пох*р, малыш… Ты как? У тебя что-то случилось?

Маша растерянно повела плечами:

— Отец попал в больницу. Спинная грыжа. Нужно делать операцию. А денег не хватает.

— Хреново, но я не об этом… Что тебе мать сказала? Чем обидела?

— А… Да, так, ерунда. Ничего нового. Наседает, чтобы я деньги нашла. — Мура растерла плечи, как будто замерзла, и невесело хмыкнула. — Или у Димы попросила.

— А ты не хочешь просить?

— Я? Да ты что?! Мать и сама найдет, у нее всегда загашник имеется. Она просто нас использует, понимаешь? Меня… А теперь еще Диму хочет в это втянуть…

— Эй, ну, ты чего? — Сева осторожно обхватил Машу за подбородок и приподнял ее лицо, чтобы заглянуть в глаза девушки — иначе неудобно было. Она ему даже на каблуках едва до груди доставала. — Ничего страшного ведь не произошло?

— Да… Просто моя мать — конченая стерва.

— Ну, забей, малыш. Ты сделала все, что могла. Не поддавайся на её уловки…

— Да я понимаю это. Только все равно тошно, Севка…

Дверь в глубине приемной открылась, чуть помедлив, Сева шагнул в сторону. Самохин и еще два каких-то мужика прошествовали через приемную. Дима на мгновение остановился:

— Сева, какими судьбами?

— Поговорить надо.

Отец демонстративно посмотрел на часы и снова вернулся взглядом к сыну:

— Дай мне пять минут, а в следующий раз лучше звони заранее, хорошо?

Он поднял руку и похлопал Всеволода по плечу.

— Не думаю, что у меня появится еще одна причина для визита.

Самохин повел бровью, но, ничего не сказав, двинулся вслед за мужиками — работа превыше всего.

— Дима целый день так, — слабо улыбнулась Маша. — Иногда мне кажется, что у него где-то встроены батареи дополнительного питания. Не знаю, как он столько работает и не падает с ног в конце дня.

— Тебе с ним не скучно?

— Нет. Мне замечательно, Сева.

Что ж… Честно. Хотя и больно так, что, кажется, еще чуть-чуть, и он истечет кровью. Не знал, что ревность такая с*ка.

Богатырев еще до конца не пришел в себя, а его отец уже вернулся. Бодро прошел через приемную и, открыв дверь в свой кабинет, приглашающе взмахнул рукой:

— Пойдем.

Ну, он и пошел следом. Тяжело опустился в кресло напротив отца. Поймал его изучающий взгляд, сложил на мощной груди руки.

— Так, о чем разговор?

Сева отвернулся. Покрутил в пальцах стоящий на столе маятник и качнул его, оттягивая время.

— Ты мне задолжал, — наконец сказал он, вновь подняв взгляд. Самохин вздернул бровь, покрутил на запястье часы и откинулся на спинку кресла, чуть наклонив голову на бок.

— И в чем же заключается мой долг?

— Ты был дерьмовым отцом.

У Димы на щеке дернулся нерв — это было единственным, что выдавало его чувства.

— Я думал, мы решили этот вопрос, Сева, и ты все понял.

— Да… Только теперь кое-что изменилось.

— Что же?

— Ты перешел мне дорогу. Я люблю Машу. Давно люблю. А ты влез туда, куда тебя не просили. Так вот, теперь я прошу… Как отца прошу, отойди в сторону.

— Очень интересно, — после долгой паузы заметил Самохин. — Все обдумал, я смотрю. Только ты, Сева одного не учел.

— Это чего же? — вздернул бровь парень.

— Если бы дело касалось только нас с тобой, я бы, может, и сделал так, как ты просишь. Вот только есть еще Маша. И её желания. И, думаю, мы не можем не учитывать их.

— Полагаешь, она тебя хочет?

— Уверен. А ее интересы для меня важнее всего.

— Даже важнее интересов собственного сына?

— Послушай, ну, что за максимализм? Я понимаю, ты ни в чем раньше не знал отказа. Это, кстати, и сыграло с тобой злую шутку…

— Вот только не надо моралей!

— Я тебе их и не берусь читать! Но позволь! Вы два года с Машей не виделись, а тут ты с какого-то перепугу решил, что любишь! И теперь мы должны разбежаться, чтобы тебе не мешать. Ну, не дурость ли? А ты спросил, это Маше надо? Чего хочет она, ты спросил?

— Если ты отойдешь в сторону, она…

— Что она? Ну, что она, Сева?

— Она вернется ко мне! Эта авария все испоганила, понимаешь?! Если бы не это, мы бы уже давно были вместе!

— Сева, мне очень жаль, что все так случилось, но с тех пор прошло слишком много времени. Жизнь изменилась, вы изменились…

— Я в тот день к ней спешил, — опустив голову, заметил Сева, — она вскрылась, не знаю, в курсе ли ты…

— Я в курсе, — подтвердил Самохин, игнорируя поднимающуюся волну в душе.

— Вот… я узнал и помчал к ней, как сумасшедший. А потом это все дерьмо! Ты ведь знаешь, сколько я пробыл в больнице. Плюс реабилитация. Я тогда о ней не думал, признаюсь. Мне не до этого было, и вообще уже казалось, что ничего хорошего в моей жизни не будет. А потом встретил в универе, и все… Мне снова жить захотелось, понимаешь?! Мне рядом с ней захотелось жить! Отойди, я тебя прошу… Ну, какая из вас пара? Курам на смех.

— Сева! Остановись…

— Она молодая, батя! Ей двадцать. Ты думаешь, она мечтала день и ночь торчать в офисе с тобой на пару? Да она жизни не видела! Ей развлекаться хочется, тусить… Ты знаешь, какая у неё мамаша? Знаешь? Машка же ни хрена в этой жизни не видела, и с тобой не увидит тоже!

— Не тебе судить!

Желваки на скулах Самохина проступили чуть сильнее.

— Ты же вообще её не знаешь! И не поймешь никогда! Машке внимание надо! Ты бы видел, как она на студии светилась! Она ср*ным пончикам как кольцу с бриллиантом радовалась. Ты хоть в курсе, что она пончики любит?

Самохин снова посмотрел на часы. Нервно дернул рукой. В голове черте что творилось, он поверить не мог, что оказался в таком дерьме.

— Тебя это не касается, — устало парировал он.

— У тебя же на нее даже времени нет! Ты ни о проблемах ее не знаешь, ни…

— Сева… Закрыли тему. Я знаю все, что мне нужно. Я люблю Машу, она любит меня.

— Да ни х*я ты не знаешь! У нее отца на операцию положили, денег до х*ра надо. Мать ей каждый день звонит, требует помощи. А Машка уже на пределе, потому что эта тварь ей на больное давит! Что смотришь? Не знал? А говоришь, все знаешь!

— Когда?

— Что когда?

— Когда им нужны деньги?

— Ты у меня спрашиваешь? Любишь ты, а я знать должен?!

— Дерьмо!

Самохин отбросил ручку, которую крутил в руках, и встал из-за стола. Подошел к окну, растер переносицу. Вот почему Машка ему ничего не сказала? Самостоятельная, бл*дь. Он ведь помнил прекрасно, какая больная она была после разговора с матерью. Каждое ее слово помнил. И про нелюбовь, и про узелок на палочке, с которым она, наверное, от родителей и ушла. А теперь они и до того узелка добрались. Мародёры хреновы.