А он не стал. Не спросил, как у меня дела, не объяснил, где его носило и почему почти четыре месяца никак не давал о себе знать.

Но, видимо, я хотела слишком многого: в последнее время жизнь совсем не радовала меня, и я надеялась, что Гас станет моим спасителем. Что позаботится обо мне. Что я смогу вручить ему свою сломанную жизнь со словами: «Вот почини, пожалуйста». Я хотела всего сразу.

Успокойся, твердила я себе, пытаясь привлечь внимание бармена, радуйся тому, что есть. По крайней мере, ты с ним. Разве он не вернулся? Он все такой же остроумный и заводной, как раньше. Чего тебе еще?

К столику я вернулась с полными кружками и новыми надеждами.

— Молодчина, Люси, — кивнул Гас и жадно припал к пиву.

Не прошло и двух минут, как он заявил:

— Надо бы еще выпить, а? — И без паузы добавил: — Платишь ты.

У меня внутри что-то оборвалось.

Я благотворительностью не занимаюсь. Во всяком случае, больше не занимаюсь.

— Правда? — не в состоянии скрыть свое раздражение, проронила я. — С каких это пор здесь принимают к оплате воздух?

— Ты о чем? — настороженно глядя на меня, спросил он.

— Гас, — с мрачным удовольствием сказала я, — у меня больше нет денег.

Что не полностью соответствовало истине: у меня оставалось достаточно на дорогу домой и даже на порцию картошки фри, но об этом я ему сообщать не собиралась. Узнай он, что деньги все-таки есть, вытянет все до последнего гроша.

— Ты ужасная женщина, — засмеялся он. — Не пугай меня так.

— Я серьезно.

— Да ладно тебе, — отмахнулся он. — У тебя ведь есть такая волшебная маленькая карточка, которая выдает деньги из щели в стене. Раз, и все.

— Да, но…

— Так чего же ты ждешь? Давай, Люси, не будем тратить время зря. Беги, добудь деньжат, а я посижу здесь и постерегу наши места.

— А сам-то ты, Гас?

— Ну, я думаю, пока ты ходишь, я успею управиться еще с одной пинтой…

— Нет, я не о том. Разве у тебя нет кредитной карточки?

— У меня? — возопил он и согнулся пополам от смеха. — Ты это серьезно?

Нахохотавшись всласть, он скорчил гримасу, дабы дать мне понять, что он думает, будто я сошла с ума.

Я молча ждала, пока он уймется.

— Нет, Люси, — выдавил он, наконец успокоившись. — Нет, Люси, у меня ее нет. И сроду не было.

— Так вот, Гас, представь себе, у меня тоже.

— Но я же знаю, что у тебя-то она есть, — фыркнул он. — Я видел, как ты ею пользовалась.

— Больше нет.

— Ладно врать-то!

— Гас, это правда. Банкомат проглотил. Потому что у меня на счету не осталось денег.

— Не осталось? — потрясенно протянул он.

«Что, съел?!» — злорадно подумала я.

Но мне тут же стало стыдно. Нечестно срывать зло на Гасе из-за того, что я сержусь на папу.

И вдруг ужасно захотелось рассказать Гасу все, объяснить, почему со мной трудно, отчего я стала угрюмой и вздорной. Хотелось понимания и снисхождения, ласки и сочувствия. Поэтому я без промедлений начала скорбную повесть о жизни с папой, необходимости давать ему деньги, вечной их нехватке, о…

— Люси, — нетерпеливо перебил меня Гас, — я знаю, что нам делать, — сверкнув улыбкой, уверенно сказал он. — У тебя ведь есть чековая книжка?

Чековая книжка? Я несколько оторопела. Чековая книжка? Какое отношение это имеет к тому, что я несчастна?

— Так вот, бармен — мой знакомый, — с сияющими глазами продолжал Гас. — Он обналичит твой чек, если я за тебя поручусь. Выписывай чек, Люси, и дело в шляпе, — прямо-таки лучился счастьем Гас.

— Но, Гас, — возразила я, чувствуя себя, хоть и не следовало бы, мошенницей, — у меня на счету нет денег, и вообще я уже превысила кредит. — Честно говоря, я ждала от Гаса совсем других слов.

— Да ну, плюнь, — бодро откликнулся Гас. — Ведь это всего лишь банк, что они тебе сделают? Собственность — это воровство, давай, Люси, нанесем удар по системе!

— Нет, — дрожащим голосом сказала я. — Правда не могу.

— Ну что ж, Люси, значит, поезд наш ушел, грачи улетели, можно отправляться по домам, — поджал губы он. — Пока, рад был тебя видеть.

— Ладно, погоди, — вздохнула я и полезла в сумку за чековой книжкой, стараясь не думать о страшном звонке из банка, который не заставит себя ждать.

Гас прав, решила я, это всего лишь деньги. Но я не могла избавиться от ощущения, что всегда должна только отдавать, а хотелось бы, чтобы кто-нибудь, разнообразия ради, дал что-то и мне.

Я выписала чек, и Гас пошел с ним к стойке. Судя по тому, сколько он там пробыл и выражению лица бармена, получить деньги было непросто.

Наконец он вернулся с кружками в руках.

— Полный успех, — улыбнулся он, запихивая в карман, в свой карман, разумеется, комок смятых бумажек. Я заметила, что «молния» на его джинсах заколота булавкой.

— Сдача, Гас, — сказала я, силясь не допустить в голос злобные нотки.

— Какая муха тебя укусила, Люси? — проворчал он. — Ты, малышка, что-то сегодня жадничаешь.

— Правда? — От ярости у меня закружилась голова. — Значит, это я жадничаю? Разве не я заплатила почти за всю твою выпивку?

— Ну, — вознегодовал он, — если ты так, скажи, сколько я тебе должен, и я отдам, как только получу пособие.

— Отлично, — кивнула я. — Так и сделаем.

— Вот твоя сдача, — буркнул он, швыряя на стол пригоршню банкнот и мелочи.

В этот момент мне стало ясно, что вечер пропал, пропал окончательно и бесповоротно. Не то чтобы до того все было очень хорошо, но я, по крайней мере, могла надеяться, что станет лучше.

Зная, что это оскорбительно, я взяла деньги и принялась их считать.

Чек был выписан на пятьдесят фунтов, а вернул он мне около тридцати. На напитки для нас двоих — даже учитывая аппетиты Гаса — не могло уйти целых двадцать фунтов.

— А где остальное? — спросила я.

— Ах, это? — он явно разозлился, но пытался не подавать виду. — Не думал, что ты будешь против, но я угостил Винни — это бармен — зато, что помог нам, и, по-моему, это справедливо.

— А остальное где?

— Пока я там стоял, подошел Кейт Кеннеди, и я решил, что и его надо обиходить.

— Обиходить?

— Угостить. Люси, он душа-человек, чудный парень!

— И все-таки должны были остаться еще деньги, — восхищаясь собственной твердостью, сказала я.

Гас засмеялся, но несколько натужно.

— …И я… гм… одолжил ему десятку, — наконец сознался он.

— Ты одолжил ему десятку из моих денег? — спокойно спросила я.

— Ну да. Не думал, что ты станешь возражать. Ты ведь как я, Люси, ты — свободный дух. И на деньги тебе плевать.

Он еще долго разглагольствовал, потом запел «Представь себе» Джона Леннона, хотя единственная строчка, которую он помнил наизусть, была про отсутствие собственности. Он устроил настоящий спектакль — картинно протягивал вперед руки, строил мне многозначительные гримасы.

— Ах, Люси, представь, что нет владений, представь, что нет владений, ну же, подпевай! Предстаааааавь, что неееет владееений! Йе-е-е-е-е-еее!

Он замолчал, ожидая, что я рассмеюсь, но я не рассмеялась, и он продолжал:

— Может, скажешь, я циник и не знаю, что несу…

Раньше я была бы тронута и очарована его пением. Рассмеялась бы, обозвала его ужасным типом и простила бы.

Но не теперь.

Я не сказала ни слова. Не могла. Не могла, и все тут. Я даже не сердилась: чувствовала себя полной дурой. Мне было слишком стыдно, чтобы сердиться. Стыдно за себя.

Весь нынешний вечер был упражнением в ограничении морального ущерба в моем старании утаить от себя самой, как я расстроена. Теперь же мне открылся весь ужас происходящего.

Почему меня не оставляет ощущение, что это случается со мной постоянно, думала я. Потом бегло вспомнила всю свою жизнь и поняла: потому, что это действительно случалось со мною все время. И с папой та же история. Залезть в долги, чтобы давать ему деньги на выпивку.

А Гас разве не вытягивал из меня деньги? У него-то самого вечно в карманах пусто. В самом начале я с радостью снабжала его. Думала, что помогаю ему, что я, именно я ему нужна.

Тут я все поняла, и от неожиданного озарения мне стало совсем плохо. Дура набитая, идиотка несчастная! Все всё знали, кроме меня! Уболтать меня ничего не стоило. Бедная Люси, ей так не хватает любви и тепла, что она готова их покупать. Она отдаст тебе последнюю рубашку, потому что думает, что ты больше достоин носить ее, чем она. С Люси всегда будешь сыт, даже если ей придется голодать.

Гас был не единственным из моих парней, кому я материально помогала. Почти ни у кого из них не было работы. А те, кто работал, все равно почему-то не имели ни гроша.

Остаток вечера мне казалось, будто я покинула свое тело и наблюдаю за собой и Гасом со стороны.

Он уже успел совсем окосеть. Следовало бы встать и уйти, но я не уходила. Я была зачарована, испугана, возмущена тем, что вижу, но отвернуться не могла.

Он прожег мне колготки сигаретой и даже не заметил. Он облил меня пивом, но не заметил и этого. Он заговаривался, порол какую-то чушь, начинал рассказывать — и на полуслове забывал, о чем, не дойдя и до середины. Он прицепился к паре за соседним столиком и продолжал болтать с ними даже после того, как они ясно дали понять, что он им надоел.

Он достал из кармана пятифунтовую бумажку, хотя полчаса назад уверял меня, что денег у него нет, и опять полез к нашим соседям, размахивая у них перед носом банкнотой и крича:

— Вот я вам покажу фотку моей подружки. Здесь ей двадцать один год. Правда, она прелесть?

В прошлом такие выходки приводили меня в восторг. Теперь я не испытывала ничего, кроме стыда, а под конец — обычной скуки.

Чем больше он пьянел, тем быстрее я трезвела. Неужели он всегда был таким, недоумевала я. Ответ я знала: да, таким и был. Он не изменился. Изменилась я. Теперь я все видела в ином свете.

Ему было мало дела, есть я или нет. Для него я была только источником денег.

Дэниэл оказался прав, подумала я. Мало мне горя, так еще приходится признавать, что этот самодовольный тип прав. Этого он мне забыть не даст. А может, и даст — теперь он не такой самодовольный, как раньше. И вообще он не самодовольный. Он хороший. Он, по крайней мере, иногда водит меня в паб. И даже в ресторан…

Я уже почти час сидела перед пустым стаканом. Гас этого не замечал.

Он пошел в туалет, пропал там минут на двадцать, а вернувшись, не подумал извиниться. В таком поведении ничего необычного не было. Куда бы мы ни ходили с Гасом, так происходило всегда.

Почему-то меня вечно окружают мужики, которые много пьют, обирают меня, и я не понимаю, как же так получается.

Но одно я теперь знаю точно: с меня хватит!

Досидели мы до закрытия, и Гас, по своему обыкновению, поругался с барменом. Бармен крикнул что-то вроде: «У вас что — дома нет и пойти некуда?», а Гас решил, что это верх бестактности и эгоизма, потому что всего несколько дней назад в Китае случилось ужасное землетрясение. «Слышал бы тебя какой-нибудь китаец!» — орал он. Долго и скучно пересказывать всю ту белиберду, которую он нес, пока нас не выгнали. Достаточно того, что бармен буквально выталкивал его из зала, а Гас упирался и вопил: «Чтоб тебе сдохнуть без покаяния!»

Подумать только, я восхищалась им, считала его бунтарем!

Дверь паба захлопнулась, и мы остались на улице.

— Ну что, Люси, домой? — слегка пошатываясь, сказал Гас.

— Домой? — вежливо переспросила я.

— Да.

— Очень хорошо, Гас, — кивнула я.

Он улыбнулся улыбкой победителя.

— А где ты теперь живешь? — поинтересовалась я.

— Пока в Кэмдене, — неопределенно проронил он. — Но почему ты спрашиваешь?

— Значит, едем в Кэмден, — резюмировала я.

— Нет, — встревожился он. — Ко мне мы не поедем! Это невозможно!

— Ладно, только в дом к моему отцу тебе нельзя.

— Чего это? Я потолкую с твоим стариком и, думаю, мы друг друга поймем.

— Да уж, — согласилась я, — этого-то я и боюсь.

Он что-то темнил, и я всегда это знала. Наверно, в Кэмдене у него девушка, с которой он живет.

Но мне было уже все равно. Я бы и в резиновых перчатках до него не дотронулась. Я вообще не понимала, как он мог мне так нравиться. Он был похож на маленького гнома, на нелепого пьяного тролля. Да еще в этой дурацкой шапке и грязном свитере неопределенного цвета.

Чары развеялись. Все в Гасе отвращало меня. Даже пахло от него как-то странно. Точнее, противно: как от ковра наутро после очень шумной пьянки.

— Побереги свои оправдания для других, — сказала я. — Не объясняй, почему не можешь привести меня к себе. И почему никогда не приводил. Другим рассказывай свои небылицы.

— Какие еще небылицы? — спросил он, искренне изумляясь.

— Дай вспомнить. Ты мог рассказывать, что присматриваешь за коровой твоего брата, держать ее, кроме спальни, у тебя негде, а она очень пугливая и боится чужих.