Никтория Мазуровская - Не уходи. Останься

Он вытер их своими пальцами. Убрал влажные дорожки с ее щек.

Склонился ниже, поцеловал уже зажмуренные веки.

— Посиди вот так и не открывай глаза, хорошо?

Его девочка кивнула, ее начало трясти.

Да что скрывать, у него самого руки начинали дрожать, когда он брал сына на руки.

Сейчас он спал в своей кроватке, она стояла возле стены, и Дима ее просто не заметила.

Ему было душно, поэтому малыш был в смешных трусиках с Маквином и простой хлопковой майке. Он даже не пошевелился, когда отец взял его на руки. Только сонно вздохнул и недовольно причмокнул.

Ибрагим медленно сел возле жены, одной рукой держал сына, а второй поднял выше подушки и рукой подтолкнул Диму лечь.

Когда он положил ей на грудь этого сонного красавчика, жена всем телом вздрогнула и зажмурилась сильней. Слезы снова заструились по бледным щекам.

Он и сам бы позорно заревел, но у него было несколько дней, чтобы прийти в себя и осознать реальность такой, какая она есть сейчас. У Димы столько времени не было. Ее новая реальность начинается прямо сейчас.

— Открывай глазки, милая.

Она обняла сына, прижала к своей груди. Он обнял их обоих сразу, смотрел в лицо жены, хотел увидеть ее глаза. Но она их зажмурила еще крепче.

— Я боюсь… — она не говорила, хрипела, — Я так боюсь, Ибрагим!

— Чего, малыш?

— Что это сон. Я не хочу, чтобы он кончался. Не хочу! Не выдержу!

Он глубоко вздохнул, поцеловал ее в висок.

— Нашего сына зовут Илай, и он очень красивый. У него карие глаза и вьющиеся волосы, — он шептал ей в волосы, а сам не мог отвести взгляд от спящего сына, — И это не сон, милая, это наш с тобой сын, которого мы держим своими руками.

Дима медленно открыла глаза. Правый все еще плохо видел, но ей и этого было достаточно.

Она держала в своих руках самое большое сокровище, самое дорогое, самое бесценное.

Ее сын. Маленький. Хрупкий. У него вились волосы, и они были светло русые. Соболиный росчерк бровей, как у его отца, тонкие губки матери. И немного вздернутый забавный носик.

Он сладко сопел, лежа у нее на груди. Дышал там спокойно-спокойно. Будто нет опасностей, нет бед. Есть только маленький Илай, спящий на груди свой мамы.

У нее из горла вырвался хрип, но она тут же отвернулась к мужу и заглушила его в надежном плече. Ее руки задрожали, и она боялась, что разбудит сына. Но тут же сильные руки мужа накрыли ее подрагивающие ладони и крепко сжали, даря покой.

Она смотрела на своего сына и не могла оторваться от него. Глаза жгли слезы. Страшно было поверить, что все это правда.

Отошли на дальний план все проблемы, боль, непонятки.

Все стало неважным.

Только ее руки на маленьком теле.

Смешные трусики с мультяшной говорящей машинкой и светлая майка в полосочку.

Как тут можно было не влюбиться?!

Россия, где-то в Сибири. Сейчас.

За окном бушевала стихия, шел сильный ливень, где-то вдалеке гремела гроза. На улице за каких-то пару минут стало пасмурно и темно, воздух пропитался предгрозовым напряжением. По крыше дома барабанил дождь, и Дима, стоя у окна слушала эту мелодию звуков.

Ей казалось, что этот дождь непрерывным потом смывает что-то и с ее души. Ту темноту и тот холод, что не давали раньше нормально дышать.

Этот дом находился где-то вдалеке от цивилизации, вокруг только лес, и весна, которая начала наступать в этих краях как-то рановато, но все же.

Время будто замедлило свой ход, замерло, давая ей возможность прийти в себя, осознать до конца, что жизнь совершила крутой вираж и повернуть обратно невозможно. Ей никто не даст такого шанса, да и сама Дима возвращаться к прошлому не имеет ни малейшего желания.

Но оставались вопросы, с которыми стоило разобраться до конца, раз и навсегда оставить их в прошлом, что ничто больше не смогло влиять не только на ее будущее, но и на будущее ее сына.

Эти недели, что они живут здесь, были странными.

Никакой связи с внешним миром, кроме охраны и приезжающей домработницы и садовника.

Огромный дом для трех человек, один из которых совсем крошечный и абсолютно беззащитный.

Она часами могла смотреть на Илая. Просто сидеть и наблюдать, как он играет в манеже или как смотрит развивающие мультики.

Просто смотреть и любоваться.

Когда смогла самостоятельно вставать и передвигаться, ей уже не требовалась помощь Ибрагима, чтобы подойти к сыну. Теперь она могла никого не просить принести его к ней или помочь ей дойти до него.

Она сама могла идти, пусть и опираясь на стены и перила, но идти к своему мальчику в любой момент.

Когда он тихо сопит в своей кроватке, или же когда плачет потому, что споткнулся и упал, ударившись коленкой о пол.

Каждая его слезинка, каждый его крик… они ранили хуже, чем пули или ножи. От этих ран не существовало обезболивающего, эти раны не могли зажить и оставить просто рубец.

Она вздрагивала каждый раз, когда слышала его плач. Бегом летела к нему, если видела, что ему плохо или он упал.

Объективно понимала, что это нормально и ничего страшного с Илаем случиться не может, но пересилить свои инстинкты пока была не способна. А возможно, даже не пыталась бороться со своими порывами.

Если учесть тот ад, в котором она прожила эти три года, то лучше она будет срываться с места к своему сыну и умирать каждую секунду, пока бежит к нему, чем будет смотреть и видеть его слезы и боль. Даже самую пустяковую и незначительную.

Ее сын был лишен матери долгие два года, то время, когда у него формировалось понятие любви и привязанности. И теперь ей нужно так многое наверстать.

И она бросилась в омут с головой, пытаясь сделать все и сразу.

Но, при этом, подсознательно каждую минуту ждала удара в спину. Она не носила при себе пистолет, на нем не было предохранителя, а просить Ибрагима достать другой не позволяла гордость. Пришлось ограничиться ножами. И каждый раз, когда домработница громко хлопала дверцами шкафа или крышкой от кастрюли, Дима хваталась за нож и готова была женщину убить.

Дима помнила, что случилось в тот день. Знала, что все закончилось. Но… но… видимо есть вещи, которые не могут пройти за пару недель. И возможно то, что произошло с ней самой и с другими из-за нее, не пройдет и за годы.

Может, надо было беспокоиться об этом… но, стоило ей посмотреть на личико своего мальчика или услышать его неуверенное «ма-ма», как сердце начинало биться с тройной силой и весь ужас пережитого отступал и бежал, позорно зарывался в глубину памяти, решаясь вылезти и напомнить о себе только ночью, когда она спала.

Строить из себя безжалостного киллера ей удавалось долго и упорно, но лишь потому, что она была уверена — ей уже нечего терять, кроме себя самой, а сама себе она была не нужна.

И когда все позади… оказалось, что та девчонка, любившая снег, морозы и снеговиков, жива, и у нее есть гребаная совесть, которая под всей этой болью не сдохла.

Дима упорно пыталась все забыть.

По щелчку пальцев. Раз, — и не было ничего и никогда. Она находилась в такой дикой растерянности, что посчитала это лучшим вариантом.

Но теперь не могла нормально спать.

Ее мучили кошмары. Она пугала сама себя тем, что в первую очередь в безопасном месте хватается за оружие.

В какой-то момент это может привести к тому, что она навредит сыну. Потому что он тянется к ней, с каждым днем все больше. И иногда ночью выбирается из кроватки и приходит к ней на большую кровать.

В первую такую ночь она была благодарна всему святому, что есть в этом мире, за то, что у нее не было сил даже нормально двинуться, потому что первым ее порывом было схватить нож, а потом бежать. Спасибо гипсу, который не так давно сменили на специальную манжетку из пластика и силикона.

У нее прибавился дополнительный повод бояться спать по ночам.

В ту ночь она могла совершить непоправимое. Пришлось не спать до самого утра.

Смотрела на Илая и понимала: она лучше пустит пулю себе в голову или нож в сердце, но никогда не причинит вреда своему сыну. И другим не даст этого сделать.

Дима пришла к выводу, что хватит оттягивать неизбежное. Она упорно старалась избегать Ибрагима-, в огромном доме это не трудно, — не лезла к нему с вопросами. Отпустила ситуацию, давая себе и ему время привыкнуть, подумать и решить, как жить дальше.

Только, как всегда, решение было не из лучших.

И, пожалуй, сейчас самый удобный момент расставить все точки над «i».

Илай спит и проспит еще около часа, он устал с утра, наигрался в догонялки с ней. Оказывается, ползать на коленках, пытаясь оторваться от сына — это весело. И еще веселей становится, когда Илай, победив ее (то есть догнал), обнимает и целует, слюнявя щеки.

Они жили в этом доме. Играли в семью, но близкими так и не стали. Дима самоустранялась от любой попытки поговорить или сблизиться, не давала Ибрагиму себя касаться, как только появилась такая возможность.

Муж. Он ее муж. Имеет на это законное право, но не лез, не давил, не командовал в своей излюбленной манере.

Возможно, ждал и выжидал. Возможно, понял, что так жить дальше нельзя, иначе финал будет явно несчастливый, не с ней.

Дима терялась в догадках почему ее муж так переменился. Почему исчезла его напористость и властность, желание все и всех контролировать?

Две недели безвылазно сидеть с ней в доме и никуда не выезжать. Никакой работы. Да, он говорил по телефону и по скайпу, но ведь это не то.

Всегда предпочитал все контролировать лично.

Она не узнавала его. И это пугало гораздо больше всего остального. Не знала, чего от него ждать.

Слишком крутой поворот в жизни. И нет никакого стимула собраться с силами и действовать.

В прошлом она могла приспособиться ко всему, потому что от этого зависела ее жизнь. Теперь же все зависло в непонятном состоянии, но и ей ничего напрямую не угрожает. Если не считать угрозой саму себя.

Но и оттягивать дальше нельзя.

Она привыкла лицом к лицу встречать проблемы. Хватит. Отдохнула. Довела себя до точки, до самого края и пора прыгать. Пусть даже в самую бездну, где не видно каменистого острого дна…

А дождь так и продолжал шуметь по крыше, убаюкивая Илая, и придавая Диме какой-то решимости.

Она вздохнула и направилась к выходу из детской, потопала в кабинет мужа. Но найти благоверного за работой не смогла, чему сильно удивилась. Обычно, ближе к обеду Ибрагим предпочитал работать, а потом приходил в детскую и они несколько часов подряд вместе находились с сыном. Играли, смотрели что-то, и даже читали детские книжки.

На кухне послышался шум. Что-то заскворчало на сковороде, и по дому разнесся запах жареного мяса. Вкусный запах.

Дима вернулась в детскую, проверила радионяню, прикрыла дверь и заперла ту на замок. Нож же, привычным жестом легко лег в ладонь.

Отступили все тревоги и непривычная для нее растерянность и потерянность.

Только равнодушное спокойствие.

Каждый тихий шаг пусть и отдавал немного болью в поврежденном голеностопе, но ей было плевать. Бывало гораздо хуже.

Она подошла к арке, ведущей на кухню и остановилась. Пытаясь понять, что же происходит. Их домработница сегодня не должна быть здесь, Ибрагим тоже куда-то делся, а в кухне хозяйничает некто.

Ей не было страшно. Но и нож прятать Дима не спешила.

Правда, стоило только завернуть за угол, как отшлифованный острый металл вывалился из разжатых пальцев.

У нее случился банальный шок. От увиденного. И она медленно начала оседать, сползая по гладкой прохладной стене, при этом во все глаза глядя на мужа.

А когда задница почувствовала опору, то зажмурилась, выдохнула и проговорила:

— Я заперла Илая в комнате, пойди открой, пожалуйста.

У нее не было сил, чтобы подняться и сделать это самой. Ноги стали ватные.

Только мысль билась в мозгу: «она чертов параноик!!!»

Не прошло и тридцати секунд, как Ибрагим вернулся обратно. Она не услышала его тихих шагов, но, как и всегда до этого, просто внутренним чутьем ощутила, что он рядом и лишь потом почувствовала его руки на своих плечах.

Ибрагим поднял ее с пола, прижал к себе крепче, так и держа ее навесу, потащил к островку посреди кухни, можно назвать его столом или рабочей зоной, хрен поймешь, как правильно. Муж отпустил ее только тогда, когда смог усадить на высокий стул. И спокойно вернулся к своему занятию, ничего не комментируя. Молча стал помешивать что-то в сковороде, а потом спокойно принялся нарезать грибы и помидоры.