Никтория Мазуровская - Не уходи. Останься

— А в нашей жизни хоть что-то так? — зашипела, приглушая рвущийся наружу ор, — Хоть раз у нас было все «так»?

— Я не буду больше к нему… не буду о нем, хорошо? Он твой брат, я понимаю…

Но ее снова перекосило на слове «брат». Он удивленно застыл.

Она выдохнула, встала в места, прошла к окну. И, не поворачиваясь к нему заговорила:

— Рома решил проверить, на всякий случай. Мы сделали тесты ДНК.

То, с каким трудом она говорила, буквально пропихивая слова через глотку сжатыми кулаками, натолкнуло на мысль абсурдную, но вполне реальную.

— Только не говори, что…

— Он мне не брат, а Дрозд не отец. Для стопроцентной уверенности можно еще тест сделать, но Руслана рядом нет, а отец давно в могиле. Думаю, у мамы вряд ли был еще кто-то, кроме этих двоих. Хотя, я тебе серьезно говорю, я не знаю уже чему и кому верить.

Она не стала добавлять, что именно из-за этого замешкалась тогда и схлопотала пулю. Дима хотела сказать отцу про тест. Не успела. Да и не изменило бы это ничего для него. А ей тошно.

Ибрагим тоже пребывал в растерянности. Когда узнал, что Дроздов отец Димки, удивился. Нет между ними ничего общего, не похожа она на него. На Зимина. Внешне, внутренне, — все его.

А теперь…

Не стал ничего говорить.

Просто подошел к ней и обнял. Обвил руками талию, скользнул вдоль майки, забрался под нее и коснулся горячей кожи живота. Притиснул к себе сильней.

Она такая маленькая в его руках, ниже на голову, хрупкая вся, а под кожей мускулы стальные, выкованные в крови, поте, искупанные в боли.

Сильная и слабая. Парадокс.

Вдохнул запах. Ее. Молоко, мед и немного чего-то без названия. Родной запах. Тронул губами кожу у виска, поцеловал.

Готов был отступить, отпустить, ощущая, как в его руках закаменела. Но через секунду она в его руках расслабилась, поплыла и позволила поддержать, дать опору.

Прижалась к нему сильней, положила свою голову ему на плечо.

— Он все равно мой папа.

— Я знаю, милая, знаю.

— Я не смогла… выстрелить не смогла. Держала на мушке, а курок не спустила. После всего, не смогла.

Она качала головой, плакала тихо, беззвучно.

Ему же только развернуть ее пришлось лицом к себе, снова прижать и вытирать своими пальцами ее слезы. Целовать макушку. Обнимать. Дарить хоть какой-то, но покой.

У нее много поводов для слез, есть что оплакивать. Но ему придётся добавить еще один.

— Руслан оставил для тебя письмо, малыш, оно у меня в кабинете, в сейфе.

Она замотала головой. Задышала еще чаще. Он своей грудью чувствовал, как сердце бешено в груди у нее стучит, вот-вот вырвется наружу.

— Не сейчас, — взмолилась, сильней руками в его плечи вцепилась, — Не хочу сейчас. Просто… постой вот так, хорошо?

Разве он мог возразить? Не мог, не смел.

То, что она вот так принимала его заботу, что нуждалась в его руках, в его силе, в покое, который давали его объятия — это самое охренительное ощущение за последние годы. И он ни за что его не прервёт.

Ее мятежной разорванной душе нужен покой. И если вот так стоять, обнимаясь, ей легче, он готов стоять так годами.

Несколько последующих дней Дима готовила себя морально к письму от брата. Она не знала, что он там написал, но похоже, хорошего немного, иначе он бы не побоялся показаться ей на глаза.

Он ей помог, спас сына, вернул самое дорогое и важное, что было. И в какой-то момент она поймала себя на мысли, что не хочет знать почему брат поступил именно так.

Ведь Руслан мог забрать ее давно. Выйти на связь или подать какой-то знак, она бы вышла на него сама. Нашла бы, и уже давно была бы рядом с сыном. С самого начала. Слышала его первое слово, видела бы первый шаг.

Ей и сейчас каждый новый день, каждая минутка, проведенная рядом с Илаем, кажется до невозможности счастливой. Просто от того, что видит, слышит и ощущает рядом сына.

Это мамина радость и мамина гордость. Илай рядом, о большем и мечтать не смела никогда.

Поэтому вопросы в голове множились, тревога в душе нарастала.

Умом Дима понимала, что только стоило брату хоть как-то показаться, она бы ринулась в омут с головой, бросилась искать и привлекла бы внимание отца.

Но понимание этого было в уме. В душе же порой закипала злость и обида. Второго даже больше.

Она столько лет жила местью, превратилась в того, о ком и думать не могла никогда. Одиночество. Боль от потерь. Все скапливалось в душе годами.

А брат был жив. И был где-то рядом, прятался в тени, скрывался в толпе. А она и не знала, что нужно было приглядеться, оглянуться в нужный момент.

Он защищал ее, Илая. Да. Стоило бы сказать ему спасибо и сделать так, как он хотел: забыть о нем и жить дальше.

Но Дима не могла. Он ей брат, родной. Старший. Тот, с кого брала пример, тот, кем восхищалась, по кому тосковала.

Сейчас она могла ходить по дому, ранним утром, и качать на руках сына, прижимать его к себе и дышать, впитывать каждой клеточкой, каждой молекулой это счастье.

Ходила по гостиной и баюкала его на руках. Под утро он расплакался, приснилось что-то плохое.

Ибрагим прибежал сразу, всполошился. Пришлось отправить его досыпать. Ей нужно было собраться, подумать.

Дима жила…, осознавала происходящее, говорила с мужем, была рядом с сыном… но где-то глубоко не верила в эту реальность. Не могла поверить, что все наконец хорошо. Не хватало какой-то горчинки. Слишком все резко переменилось, и в лучшую сторону.

Этой горчинкой и был брат.

Но пойти к Ибрагиму и забрать письмо, а потом прочесть, не хватало духу. Вот и металась из угла в угол, выискивая проблемы, несостыковки, накаляя и так непростую обстановку.

Ибрагим спать не мог. Не мог и все тут, хоть и хотелось, потому что полночи работал, а потом еще и за Димой наблюдал.

У него это вошло в привычку: прийти к ней под утро в комнату, тихо сесть возле двери на пол и хоть десять минут посмотреть, как она спит. Бывает, спокойно, а бывает, мечется во сне и тянется к соседней подушке и оружию, что там лежит. Так будет всегда, прошлое диктует свои правила. Она всегда будет обороняться. Когда увидел впервые, думал сорвется, подойдет к ней, попытается утешить. Но застыл на месте, потому что к матери уверенно шел маленький сын. Никого не видя, просто шел к своей маме в постель. Ложился рядом, прижимался, и все… Дима спокойно вздыхала, что-то шептала сонно и, прижав Илая к себе крепче, засыпала спокойно.

Его она и не замечала даже.

Может, притворялась. Может, действительно не видела его в беспокойном сне.

А он и рад. Подозревал, что увидит — сразу выгонит, без разговоров.

Они слишком далеко друг от друга, хоть и живут совсем рядом.

Поэтому, пока ему оставалось тайком наблюдать за тем, как любимая спит. Рядом совсем, можно руку протянуть и ощутить прохладную гладкую кожу.

И даже вот такой непонятной близости, в полусне, под утро, он рад.

А сегодня что-то пошло не так.

Она вот уже пару дней ходит на взводе, он это ощущал. Ее гнетет, обижает и злит какая-то мысль.

Какая… тут даже вопроса не стоит. Брат. Ее родной человек, который ушел прежде, чем она смогла посмотреть ему в глаза.

Руслана можно понять, он много лет был рядом с сестрой, почти под боком, прятался на виду и воспитывал их сына.

Но, пусть у него было опыта хоть завались, он тоже пошел по проторенной дорожке семейного бизнеса и стал наемником. Крови и смертей видел немало. Но это не значит, что он со спокойной душой смог убить родного отца.

Плохой тот был или хороший, не суть как важно. Родная кровь — не водица. Защищая сестру, убить отца? Все, как в паршивой мелодраме.

Ибрагим переживал за обоих. За жену, за старого друга. Им бы поговорить, но… что есть — то есть. Осталось только письмо.

Он тихо прошел в кабинет, набрал комбинацию на сейфе и двинулся в гостиную.

Из угла в угол расхаживала Дима, она была вся в своих мыслях, хоть и держала крепко сына, но похоже и не заметила, что тот давно сладко спит, прижавшись к материнской груди.

Встал прямо перед ними. Протянул руки за сыном, а Дима от него шарахнулась в сторону, качнула головой, мол «не отдам».

— Ты долго будешь себе нервы трепать? — заговорил тихо, но и самого начало ощутимо потряхивать, — Просто прочитай и отпусти. Это его право уйти, так он решил.

Дима сцепилась с ним взглядом. Яростно. Безмолвно споря, доказывая свою правоту.

В ней горела обида на брата. За прошлое, за настоящее. И эту обиду она безуспешно пыталась скрыть не только от него, но и от себя самой.

Опять саморазрушительные чувства. Опять секреты.

— Дима, не прочитаешь, я его сожгу, и ты будешь жалеть потом. Но смотреть, как ты мечешься и мучаешься, я не буду. Твое настроение даже Илай ощутил, тоже весь нервный, плачет.

Это был убийственный аргумент, грязная игра — манипуляция сыном. Но другого выхода он не видел.

Илай и правда привязался к матери быстро, спасибо Руслану, который сумел это привить. Ибрагим только догадывался как. Старые записи разговоров, прослушка и фотографии. Возможно, даже видео. Главное, что сын не пугался, а тянулся к ней и к нему самому. За это Ибрагим будет благодарен по гроб жизни.

Жена уставилась на него гневно. Задышала, запыхтела. Глаза горели огнем, но она со вздохом подошла ближе к нему, бережно протянула сына.

— Это было нечестно.

Ибрагим прижал сына к себе и успел обхватить другой рукой жену за талию, прижать, обжечь горячим дыханием гладкую кожу шеи:

— С тобой честно не прокатит, девочка моя, — зашептал едва слышно, — Ты слишком упряма.

Она возмущенно фыркнула и отошла, выхватив из его руки запечатанный конверт, вылетела из комнаты, подгоняемая… желанием.

Кажется, долг старому другу растет, как на дрожжах.

Ибрагим с мрачным удовольствием смотрел вслед жене. Сбежала от него, потому что дыхание от присутствия рядом сбилось, пульс участился и мурашки у его девочки поползли по коже.

В крови медленно начало бурлить желание.

Он ее хотел всегда. Момент, когда кровь закипала в жилах от желания прижать к себе, ворваться в тело и сдохнуть от этого удовольствия, исчислялось секундами. По щелчку пальцев. Раз, — и готов.

Дима же всегда горела медленно. Мурашки- первый звоночек, потом дрожь по телу, сердце из груди выскакивает и дышать почти не может. Только стонет в его руках, рвано хватает ртом воздух. И бац. Нет больше осмотрительной и разумной Димитрии, есть его страстная и безумная Димка, девочка-зима.

И то, что у нее сейчас в глазах промелькнуло, не могло его не радовать.

Ему она рядом нужна, во всех возможных аспектах. Пусть уйдет куча времени прежде, чем он сможет к ней откровенно прикоснуться, он подождет. Главное, чтобы она сама не сбегала, не боялась и хотела с не меньшей силой, с не меньшей жаждой.

Это главное.

— Ну что, парень, — он поглядел на сладко сопевшего сына и пошел к спальням, но на полпути решил самую чуточку понаглеть, — Пошли досыпать?!

***

«Я не буду оправдываться или извиняться, считая, что не за что. Знаю, что ты на меня злишься и возможно, обижаешься, но я это переживу. Главное, что твоя семья цела и невредима, вы больше не в опасности, а остальное не имеет значения. Ясно?

Прекрати ворошить прошлое. Отпусти. Иди дальше. У тебя прекрасный сын, я об этом позаботился. Даже стало немного завидно, что у меня самого такого мальца нет. Но, кому-то судьба обзавестись родными, а кому-то нет.

Ты меня знаешь, мало кто сможет выдержать мой характер. Да и неуверен, что смогу кому-то доверять, как того требуют нормальные отношения.

Но это все лирика, на самом деле.

Снегурка, я всегда и все делал для твоего блага. И ушел сейчас тоже поэтому. Не хочу потерять тебя окончательно.

Он был слепым глупцом, который разрушил наши жизни, и нас самих. Даже не понял, что мама ошиблась. И ты его дочь.

Вы слишком похожи. Я сто раз хотел вмешаться, хотел тебя остановить… лишь бы ты не стала такой же, как он. Но знал, что, как я рядом был, так и он. Стоит вмешаться, — и в живых никого не останется. Слишком высокий риск.

Не знаю поймешь ли, но так было нужно.

Я не сумел убить его в первый раз, зато прикончил во второй.

Ты замешкалась. Не в обиду сказано, а, как факт. В первый раз и я сделал то же самое. Вспомнил, что он мне отец. Дал мне многое. И не смог. За что мы все поплатились дорого.