Он все так же был авторитарным человеком, его мнение все так же было главным, он оставался трудоголиком и карьеристом.

Но при всем, при этом, ценности поменялись.

Ибрагим становился отцом и мужем. Настоящим. Родным. Близким. Знакомым в каждом своем жесте. Любимым в каждом своем поступке.

В прошлом, она представляла каким он будет с сыном, как они будут вместе познавать мир, чему-то учиться.

Боже, но даже в самых смелых мечтах она представить себе не могла, что будет твориться с ними обоими, когда их мальчик впервые скажет «па-па, хосю пи-пи» и они вдвоем пошагают в туалет к детскому горшку.

Это была настоящая победа.

Илай и первый поход на горшок. Не идеальный, конечно же. Но тем не менее. Это был исторический момент, запечатлённый в цифровой фотографии.

И она долго смеялась, когда они вдвоём потом смотрели два получившихся снимка.

То, как счастьем светились его глаза, как темнела радужка, сверкая и согревая теплом… это нельзя передать словами, это можно только прочувствовать, наблюдая лично. Окунаясь в это тепло с головой и всем телом. Оно греет. Не обжигает, как раньше, а именно обдает теплом, залечивая старые раны, разглаживает застаревшие шрамы в ее душе.

Ее муж начал заново влюблять ее в себя. И это было невозможно прекрасно!

— Кто будет ложиться спать? Илай? — она ласково укачивала сына на руках, смеялась, смотря на него.

— Не хосю, ма-ма, — сынуля тянул свои ручки к ее лицу, качал головой, — Лакошу хосю!

Как недавно выяснилось, Илай Ибрагимович имел задатки юного палеонтолога, его страсть, как интересовали всякие динозавры. Книжки с картинками, сказки, и еще мультики. Особенно старый, — Дима его и сама очень любила, — «Мир до начала времен». Илай от него был в восторге.

— Нет, парень, Лакоши на сегодня достаточно! Пора баиньки! Ты маму сегодня уже замучил своими Лакошами.

Ибрагим был вынужден сегодня уехать на работу, впервые за многие дни они с сыном целый день провели вдвоём.

И она наслаждалась, но устала. Нога начала ныть, бок простреливало болью.

Муж подошел, аккуратно забрал сына из ее рук. Кивнул головой на дверь.

— Иди, я его уложу!

Дима неожиданно потянулась к нему и прижалась губами к его щеке, поцеловала, благодаря за помощь и за то, что приехал домой, а не остался на работе. Она была уверена, что там ему бы нашлось, что делать. Но он вернулся к ним, чтобы уложить сына спать.

— Ужинать будешь?

Ибрагим смотрел на нее странно, будто что-то искал в ее глазах. И кажется, нашел, потому что улыбнулся и кивнул.

Сына к себе прижал, поцеловал в лобик и начал ему что-то рассказывать.

***

Через полчаса Илай сладко спал в своей кроватке. Обняв обожаемого плюшевого дракончика, которого охране пришлось на свой выбор покупать в магазине детских игрушек.

Ибрагим целый день провел в делах, существовали вопросы, в которых его заместитель не мог принимать решения. Только он, как глава компании имел все полномочия. Ему и так больше месяца позволили отдыхать. Мага рвал *опу на работе и при этом еще и отношения в семье поддерживать нужно было.

Ибрагим был ему признателен, и это выразится не только в словесной благодарности, но и в денежном эквиваленте.

Кто бы знал, как ему трудно было уехать утром от своей семьи. Он сердце из своей груди вырвал и уехал работать.

Прилетел в офис и сразу принялся раздавать всем люлей для профилактики, чтоб на будущее. Его подчинённые, наверное, ни разу не видели его в таком состоянии. Но плевать ему было. Его дома ждала жена и сын, которым он был нужней намного больше, чем этой чертовой компании.

Да, это его труд, его детище, его люди. Он за них в ответе. От него зависит благополучие миллионов людей и их семей.

Но сейчас он не мог разорваться и не хотел в ущерб своей семье помогать другим.

За десять часов он успел переделать дел на неделю вперед.

Но дальше, к сожалению, так продолжать нельзя. Придётся что-то думать и принимать решение.

Он не хотел светить жену и сына. Не имел морального права снова их подвести и подвергать опасности. При этом нужно, по крайней мере, попробовать совместить работу и семью.

А еще была Дима. Пока она наслаждалась бездействием. Жила сыном, дышала им. Но это пока. Его жена не из тех женщин, которые будут сидеть постоянно без работы, растить ребёнка и греть ему ужины.

На сколько ее хватит? И когда она захочет вляпаться в какую-то авантюру с опасностью для жизни?

Они оттягивали проблемы из вне, пытаясь решить то, что происходило внутри их семьи. И почти пришли к доверию, пониманию друг друга, той близости, которая была раньше, и даже больше.

И ему становилось страшно. Как начинал об этом думать, противная волна страха скатывалась по позвоночнику вниз и замораживала все внутри.

Одно неверное слово, и они могут все потерять. Он может потерять ее доверие, ее саму.

С другой стороны, грош цена такому доверию и отношениям, которые могут от одного слова рассыпаться в пыль, превратиться в прах.

Они поужинали и даже решили выпить по бокалу вина. Что самое смешное, ни он сам, ни Дима, особо вино не любили.

Ибрагим предпочитал пить виски или коньяк, на худой конец мог жахнуть водки и ему стало бы легче. Дима же отдавала предпочтение текиле, иногда мартини.

Но оба сидели и цедили красное сухое вино.

— Ты какой-то странный, и мне это не нравится. Что-то случилось? Проблемы в компании? — она отставила бокал, но на него взгляд не поднимала.

Дима боялась того же, что и он. Что вот это вот все закончится, не успев перерасти в что-то более крепкое и более надежное. То, что не сокрушить, не разрушить словом, поступком, даже временем.

Она обоснованно боялась, что Ибрагим сейчас скроет проблемы, пытаясь уберечь семью. И снова произойдет что-то страшное, что-то, что уже не исправить никогда.

Липкий страх поселился в душе. Обнял противными щупальцами, забрался ей в голову.

Одна часть ее хотела прямо сейчас собрать вещи, забрать сына и уйти, раз и навсегда. Чтобы не мучить друг друга. Чтобы не разрушить все то, что было между ними.

Другая часть ее упрямо заставляла сидеть на месте, вертеть подрагивающими пальцами ножку бокала и ждать ответа на свой вопрос.

Простой вопрос и простой ответ. Но скрывалось за ним слишком многое. Вся их возможная будущая жизнь.

— Если я скажу, что накопилось слишком много дел, требующих моего личного присутствия, ты поверишь?

Дима вздохнула, но взгляд на него поднимать не решилась. Ей стало больно.

— Поверю.

— Если попрошу жить здесь и ждать меня, ты сделаешь это?

— Сделаю, но… ты просишь вернуться к тому, с чего мы начали. Ты работаешь, весь в бизнесе, в чужих людях. А мы ждем, остаемся на втором плане.

Ибрагим смотрел на нее. Смотрел и не знал, что делать и что говорить.

— А если мы уедем отсюда вместе. Новый дом, новое место. Охрана. Мы будем в одном городе. Вместе. Я клянусь, что буду больше времени проводить дома. В конце концов скоро приезжает Ромка, ему пора вникать в дела компании.

— Хочешь бросить его на растерзание своим стервятникам? — она резко повернулась к нему, смотрела как на врага, — Надеюсь ты пошутил, потому что он и так настрадался, тебе так не кажется?

— Тогда у нас проблема, Дим. Это огромная корпорация, она работает, как часы, каждый винтик на счету. Это люди, их зарплаты, их семьи. Управлять такой махиной трудно, если не уделять достаточно времени. Решать нужно не сейчас, но рано или поздно это придётся сделать. Я хочу найти тот вариант, который устроит всех.

— Угодить всем, — это нереально, Ибрагим, ты же знаешь.

В ее глазах поселилась грусть. Так, что ранила его сильней всего прочего.

Минуту она молчала, смотрела на стену и не обращала на него внимания.

— А если я попрошу все бросить. Компанию, людей, — все. Ты бросишь? Ради нас, бросишь?

Она шептала, едва слышно. Но он услышал. От такого предложения потемнело перед глазами. Оно было ожидаемым.

Эта женщина и его сын, они заслуживают такой жертвы, такого поступка. Если уж ради кого стоит бросать все к чертям, так это они.

У него достаточно денег на счетах, чтобы купить маленький остров и жить безбедно до конца жизни, там денег даже для его внуков хватит.

Ответ очевиден. Да. Ради них он бросит все.

Но Дима и слова не дала ему сказать. Взяла бокал, залпом выпила все, что там было и заговорила дрожащим от эмоций голосом.

— Я говорю, «если» не просто так. Это предположение, а не предложение. Знаешь почему? Потому что ты мужчина, эта компания твоя гордость, твое достоинство. Я уверена ты согласишься, бросишь все и уйдешь. Но ты… ты такой же, как и я. Мы любим друг друга, нашего сына и готовы на все, ради семьи. Но насколько хватит тебя и меня? Месяц, два? Больше. Я думаю, год. А дальше все рухнет. Я не хочу стать причиной твоего разочарования в себе, и в семье. Не хочу стать причиной твоей ненависти, а так и будет, если я попрошу тебя все бросить.

Димка еще что-то там говорила, приводила доводы в пользу своей позиции. Ее глаза горели, пальцы снова подрагивали и крутили ножку бокала по столу.

А он уже ничего не слышал.

Ибрагим сгорел в огне. Желание в крови закипело, забурлило. Он оглох для всего и для всех.

Она сказала «любим друг друга», проявила так нехарактерную для нее гибкость и мудрость.

И он бы восхитился ею, честно.

Но уже ничего не имело значения, потому что он много лет мечтал услышать от нее люблю. Пусть и не напрямую «я люблю тебя», но и этого ему хватило, чтоб в груди стало тяжело и что-то взорвало в голове, разрывая его на куски от счастья. Такого необходимого и невыносимого.

С грохотом на пол полетел бокал.

А он схватил свою Димку, прижал руками к себе и впился требовательно в губы.

***

Она была все такой же чувствительной.

Вздрагивала от каждого касания к нежной коже, покрытой мурашками. Он едва-едва касался кончиками пальцев затвердевших сосков, обрисовывал чувствительный контур, а она под ним вся дрожала и едва сдерживалась от того, чтоб не стонать в полный голос.

Ибрагим едва не кончил от этой ее дрожи.

Задрожал всем телом, уткнулся носом в ее шею, вдохнул эту смесь восхитительных запахов: ее запах молока и меда, смешанный с терпким запахом секса.

Полуголая, без своей рубашки и лифчика, с полурастегнутыми джинсами. Самое эротичное зрелище в мире.

Зрачки расширены, глаза бешеные, задернутые поволокой от страсти.

Кайфовал от нее такой. Это круче любой наркоты. Зависимость от удовольствия своей женщины. Это самый настоящий наркотик, сносит мозги напрочь, и от него не хочется избавляться, от него если и ломает, то так чертовски приятно, что внутри все огнем горит, полыхает.

Дима стащила с него рубашку, оторвала пару пуговиц и, наконец, смогла поцеловать чуть смуглую кожу груди, прикусила шею, а он не сдержался, зарычал на нее за такую шалость.

Почти не дышал, не мог. Легкие горели. А он все целовал. Каждую частичку, свободной от одежды кожи.

Захватил губами розовый сосок, сжал легонько зубами и улыбнулся, ощущая, как она схватила его за затылок, прижимая крепче к себе.

Чтобы еще ближе. Чтобы ни молекулы между ними не было.

Утром она вся будет в засосах, в отметинах, которые он ей оставил. Но плевать. Сейчас на все плевать.

Он больше не мог. Перед глазами темнело и сил сдерживаться не осталось.

Содрал с нее джинсы вместе с трусиками.

Погладил ножки, пощекотал под коленкой чувствительное место. Поцеловал.

Склонился ниже и языком прошелся по коже бедра до развилки бедер, вызывая у Димки дрожь и приглушенный его рукой стон.

Цапнула зубами его за ладонь. Поднялся выше, чтоб не придавить своим телом, заставляя шире разводить бедра.

Он еще не в ней, еще нет. Но уже на грани. Уже изнывает. Почти кончает.

А Димка смотрит на него своими глазами и душу всю выматывает этим ждущим, полным желания, взглядом.

Коснулся губами губ. Приоткрывая рот настойчиво, смешивая их вкусы. Скользнул языком внутрь, дразня. Углубляя поцелуй, жадно поглощая ее ответные ласки.

Оторвался с трудом, потерся пахом о ее живот.

Проворные ручки расстегнули пряжку ремня, спустили брюки и трусы.

Он зажмурился, едва сдерживаясь, когда тонкие пальчики сомкнулись вокруг напряжённой плоти, прошлись вверх вниз, вынуждая его зарычать недовольно, и кайфуя одновременно от этого касания.