Глава 17

Возвращение в Лондон с его тяжелым мутным воздухом, закопченными, почернелыми домами, нищетой и людскими толпами всегда было для Брайони потрясением. Однако тягостные впечатления от первой встречи с городом обычно довольно скоро рассеивались. К тому времени как поезд подошел к вокзалу, Брайони уже не удивлялась, как люди умудряются жить в такой грязи и запустении. А когда экипаж остановился возле дома отца, она и вовсе не чувствовала омерзительного зловония оживленных улиц, заваленных лежалым конским навозом.

Куда труднее оказалось увидеть лицо отца с бледной как бумага кожей, поредевшими бровями и ресницами, бесцветными вялыми губами, безжизненно искривленными после удара, парализовавшего половину тела, и больнее всего — осознать, что Джеффри Аскуит действительно находится на пороге смерти. Второй удар случился с ним всего за несколько часов до приезда Брайони. Врач не оставил ей надежды, сказав, что отец уже не оправится. Ожидалось, что после первого приступа он не протянет и недели, но мистер Аскуит был все еще жив. Больному обеспечили хороший уход. Мачеха Брайони, умудренная горьким опытом многолетних забот о слабых, болезненных сыновьях, наняла двух умелых сиделок и превосходно ими управляла. И сам мистер Аскуит, и его комната содержались в идеальной чистоте, невозможно было поверить, что здесь лежит парализованный человек, пользующийся подкладным судном.

— Хочешь чаю? — спросила Каллиста. Брайони покачала головой.

В свои двадцать пять лет Каллиста оставалась все той же девчонкой-сорванцом, с улыбчивым лицом, огромными озорными глазами, высокими скулами и чуть вздернутым носом. Она стояла на перроне, встречая Брайони, стройная, оживленная, прелестная молодая женщина в соломенной шляпке с зелеными лентами, трепещущими на ветру. При виде сестры, окутанной облаками пара, у Брайони мучительно сжалось сердце: Каллиста так сильно походила на свою покойную мать, что, казалось, это сама Тодди явилась из потаенных уголков памяти падчерицы.

В карете по дороге домой сестры почти не разговаривали. У них было мало общего. Даже будучи детьми, одинокими сиротками, брошенными в холодном пустынном доме, девочки так и не сблизились.

Брайони пыталась подружиться с Каллистой. После смерти мачехи она излила всю свою любовь на ребенка Тодди. Она воображала себя с сестрой товарищами по несчастью, жертвами кораблекрушения, оказавшимися в одной спасательной шлюпке: сестры и лучшие подруги, они вместе поплывут к чудесной, счастливой жизни. Однако если Брайони тосковала по человеческому теплу, то Каллиста дичилась сестры. Малышке не нравилось, когда ее целовали, гладили или обнимали. Она не хотела слушать песенки. А когда Брайони начинала читать ей вслух, Каллиста пряталась под кроватями или накрытыми скатертью столами, зажимая уши пальцами.

Брайони не удавалось ее разговорить, заинтересовать играми или прогулками, доставлявшими столько удовольствия им с Тодди. Случалось даже, что при виде Брайони Каллиста поворачивалась и опрометью бежала прочь.

В конце концов Брайони научилась обходиться без младшей сестры. Постепенно она привыкла к мысли, что в спасательной шлюпке ей предстоит плыть одной. Одной бороздить бескрайнее море детства и в одиночестве пристать к далекому берегу. Ее даже не особенно задело, когда в пять лет Каллиста неожиданно быстро привязалась к миссис Аскуит и мисс Раундтри, их новой гувернантке. Малышка выросла, выбралась из своей раковины и превратилась в счастливую, озорную, проказливую девчушку.

— Ты собираешься вскоре уехать? — вновь заговорила Каллиста.

— Я пока не решила, — уклончиво ответила Брайони, отходя от постели отца.

— А Лео? Он тоже скоро вернется?

— Да, он собирается осесть в Кембридже.

Почти месяц минул с того дня, как Брайони поцеловала Лео на прощание. Разлука оказалась дольше времени, проведенного ими вместе в Индии, и с каждым днем ожидание становилась все томительнее. Брайони не получала новостей о Лео. Она верила, что с ним ничего не случилось, что, будь это не так, ее бы оповестили. И все же ее не оставляла тревога. Она опасалась за жизнь Лео, но не только. Ее терзал страх, что Лео решил не связывать с ней свое будущее. Ведь однажды он уже усомнился в ее способности любить. В разгаре битвы, когда их жизнь висела на волоске, едва ли он задумывался над этим. Но теперь, размышляя о десятилетиях, которые им предстояло прожить вместе, он мог пожалеть об опрометчивом решении. Возможно, удивительная близость, связавшая их в момент опасности и исцелившая раны, нанесенные прошлым, оказалась бессильна перед монотонной обыденностью жизни, перед всем, что их разделяет.

Отдернув тяжелую штору, Брайони посмотрела на блестевшую внизу улицу. В Индии если уж идет дождь, то настоящий ливень, мощный, бушующий. Она успела забыть, каким промозглым и скудным бывает английский дождь: весь день в воздухе стоит туман и дрожит изморось, а выпавшая влага едва покрыла бы дно ведра. Вдобавок английские дожди ужасно холодные. Камины начали топить еще с конца августа, но Брайони чувствовала, как от половиц тянет ледяной сыростью.

— Брайони, — позвала ее Каллиста.

Брайони медленно повернулась.

— Прости меня. Мне очень жаль, что так вышло.

Временами Брайони мучили ночные кошмары. Ей снились сабли, кромешная тьма и Лео, истекающий кровью от множества ран. Она просыпалась в ужасе, с бешено колотящимся сердцем, тяжело дыша, и потом часами не могла уснуть, думая о том, как близка была смерть, лишь чудом обошедшая их стороной.

В такие минуты Брайони злилась на Каллисту за ее легкомысленные выдумки. Лео мог погибнуть от сабель патанов, мог быть сражен пулей или изрублен на куски, как те несчастные, что сражались с ним бок о бок.

Всегда легче винить во всем кого-то другого.

Брайони подошла к дальнему краю кровати, где стояла Каллиста, прислонившись спиной к стене, и взяла ее руки в свои. Впервые за много лет, а может, и десятилетий Брайони прикоснулась к сестре.

— Не беспокойся, все в порядке, — сказала она.

Три простых слова, обычная фраза, заурядная, как воробьи или моль. Но, слетев с ее губ, звуки превратились в сверкающие драгоценные камни. На Брайони снизошли покой и умиротворение.

Подойдя к краю кровати, она опустилась на стул. В комнате горела лишь одна лампа. В ее рыжеватом свете отчетливо виднелась каждая морщина, каждая складка на неподвижном лице Джеффри Аскуита. Когда же он успел так постареть?

— Ты изменилась, — произнесла Каллиста.

Брайони подняла голову.

— В детстве мне бывало с тобой так трудно! Все твои чувства проявлялись слишком бурно, — призналась Каллиста. — Твой гнев был острым, словно отточенные кинжалы, а обида горькой, как отравленный источник. Даже в твоей любви полно было острых углов и глухих закоулков. Затем долгие годы мне казалось, что ты бредешь по жизни, ничего не видя перед собой, точно лунатик, опьяненная работой, бесчувственная ко всему, как те бедняги, которые глушат себя опиумом. Но когда состоялась ваша с Лео помолвка, захлестнувшее тебя счастье испугало меня. Ты напоминала переполненную тачку с яблоками — малейшая яма на дороге, и вся гора тотчас рассыплется.

Брайони едва не рассмеялась, услышав слова сестры. И в самом деле, сравнение вышло довольно точным: тачка, полная яблок… душа, полная надежд… и обе готовы опрокинуться.

Каллиста улыбнулась:

— Наверное, я пытаюсь сказать, что ты была слишком ранимой. А теперь, похоже, стала чуть менее хрупкой.

Брайони провела рукой по краю постели. Тонкие французские простыни казались мягкими и шелковистыми, невесомыми, словно облако. Пожалуй, отчасти Лео был прав. Причина ее уязвимости — неумение любить кого-то не такого цельного, чуткого и преданного, как Тодди. Но ведь люди меняются. И она обязательно научится.

— Надеюсь, ты права, — кивнула Брайони.

Каллиста ушла спать в одиннадцать часов, а Брайони осталась сидеть у постели отца. Четверть часа спустя в холле послышались шаги. Брайони решила, что сестра возвращается, но это оказалась мачеха.

Миссис Аскуит минуло пятьдесят, однако ее тонкое точеное лицо сохранило прежнюю миловидность. «Таким оно останется и когда ей сравняется семьдесят», — подумала Брайони.

Приложив руку ко лбу мужа, миссис Аскуит ловко поправила стеганое покрывало. Брайони почти не знала мачеху, хотя та вот уже двадцать четыре года была женой Джеффри Аскуита.

Миссис Аскуит не в лучшую пору своей жизни переехала в дом, где жили падчерицы: затяжные болезни сыновей и неусыпная тревога за них подорвали ее здоровье. Она не слишком старалась завоевать любовь Брайони. Сама же девочка, хорошо помня гадкую, отвратительную гувернантку, нанятую миссис Аскуит, обращалась с мачехой с открытым пренебрежением.

Возникшее между ними отчуждение с годами переросло в холодное равнодушие. Шли годы, но холодность не исчезала, словно старая мебель, которая никому не доставляет удовольствия, хотя и не раздражает настолько, чтобы ее вынесли из комнаты.

Миссис Аскуит выпрямилась и, взявшись тонкой рукой за столбик кровати, с грустью посмотрела на умирающего мужа. Она выглядела намного старше, чем Брайони ее помнила.

— Вы хорошо себя чувствуете, мадам? — спросила Брайони.

— Ничего, это скоро пройдет, — отозвалась миссис Аскуит. Подняв глаза от постели, она перевела взгляд на Брайони: — Не знаю, задержитесь ли вы в Лондоне после того, как ваш отец… Не представляю, увидимся ли мы еще в будущем, поэтому я решила поговорить с вами сейчас. Когда ваш отец сделал мне предложение, я ясно сознавала, что он ищетматьдля своихдочерей, и готовилась взять на себя заботу о вас. Однако потом с Полом и Ангусом случилось несчастье… — Миссис Аскуит перевела дыхание. — Я хотела сказать, что была вам скверной матерью: в те годы я почти не уделяла внимания вам и вашей сестре. Особенно вам. Я себя не оправдываю, но пока мои сыновья страдали и им становилось все хуже, мне казалось, что вам с Каллистой несказанно повезло, у вас есть все, о чем только может мечтать ребенок: Господь даровал вам хорошее, крепкое здоровье. С годами я поняла, что ошибалась, но было слишком поздно, я так и не смогла искупить свою вину. Простите меня.

— Вы не могли быть везде одновременно, мадам. И вы не должны винить себя в том, что оставались рядом с Полом и Ангусом, когда те нуждались в вас.

— Да, но вы с Каллистой тоже нуждались во мне.

Брайони окинула взглядом неподвижную фигуру отца.

— У нас был отец, мадам. И если вам пришлось всецело посвятить себя сыновьям, он мог бы думать о нас чуть больше.

— Да, мог бы. И должен был, — согласилась миссис Аскуит. — Но мне и в голову не приходило осуждать его. Я была ему бесконечно благодарна за то, что он не упрекает меня в невнимании к вам. — Мачеха Брайони немного помолчала. — И все же однажды у нас вышла размолвка, и я позволила себе его укорить. Это случилось, когда он раздумывал, позволить ли вам поступить в медицинскую школу. Я категорически возражала. Я думала… простите… мне казалось, что это всего лишь пустое упрямство и детское своеволие. Меня ужаснуло, что ваш отец колеблется, вместо того чтобы решительно вам отказать. Я была убеждена, что этот шаг лишит вас надежды на достойное замужество и нанесет ущерб репутации семьи. Мистер Аскуит страшно переживал. Но в конце концов заявил, что у него нет морального права запретить вам следовать своему желанию; он слишком многого недодал вам в жизни и теперь обязан позволить вам свободно распоряжаться своей судьбой. — Миссис Аскуит наклонилась и поцеловала мужа в лоб, а потом коснулась губами лба Брайони. — Я подумала, что вам следует об этом знать, — произнесла она и тихо исчезла, унеся с собой чуть слышный шелест юбок и едва уловимый аромат сирени.

Почувствовав, как кто-то сжал ее руку, Брайони решила, что ей это пригрезилось. Подняв голову от постели, она растерянно заморгала при виде незнакомой комнаты и тут же вновь ощутила слабое пожатие.

— Отец!

Джеффри Аскуит по-прежнему хранил неподвижность. Глаза его оставались закрытыми, а перекошенный рот казался застывшим.

Отдернув покрывало, Брайони не спускала глаз с отцовской руки.

— Отец, вы меня слышите? Это Брайони.

На этот раз она отчетливо увидела, как пальцы умирающего сомкнулись вокруг ее ладони.

Глаза ее наполнились слезами:

— Я вернулась. Вернулась домой из Индии.

Ответом ей было вялое пожатие, и Брайони продолжила:

— Путешествие обернулось настоящим приключением. Мистер Марзден проехал тысячу миль, чтобы отыскать меня, так что я смогла вернуться и увидеть вас. Да, тот самый мистер Марзден, что был когда-то вашим зятем. Я приехала бы раньше, но мистер Марзден подхватил малярию. А потом на индийской границе вспыхнуло восстание, и мы оказались в самой гуще сражения. Но нам удалось остаться в живых, и вот теперь я здесь. — Брайони подняла и крепко сжала руку отца: — Мистер Марзден — ваш ярый защитник, хотя вы однажды уложили его в нокаут из-за меня. А может быть, именно поэтому. Ему нравятся ваши книги. И он уверяет, что вы меня любите.