— В Дели было слишком жарко, — произнесла она наконец. Жара действительно стояла невыносимая. Но зной она, пожалуй, выдержала бы. Другое дело — находиться в одном городе с братом Лео, когда все вокруг, казалось, знали и кто она такая, и как бесславно закончился ее брак. Нет, это было выше ее сил. Не для того она уехала за тысячи миль от дома, чтобы вновь, как в Лондоне, терпеть злобные людские нападки. — Когда миссия Моравской церкви в Лехе обратилась ко мне с просьбой временно заменить их врача, чтобы тот съездил домой в отпуск, я решила, что тамошний климат мне подойдет больше.

И еще уединенность.

Лех был главным городом Ладакха, высокого, выжженного солнцем плато к востоку от Кашмира, известного как Малый Тибет. Брайони представляла себе Лех сонной деревней, чья былая слава осталась в далеком прошлом. А он оказался шумным, оживленным городом, куда приходили караваны даже из отдаленного Туркестана. Возле заброшенного дворца, на стропилах которого все еще трепетали на ветру длинные веревки с покрытыми письменами молитвенными флажками лунг-та, выставляли свои товары купцы из Яркенда и Сринагара бок о бок с торговцами из Лахора и Амритсара.

Зато дом миссии Моравской церкви, скромный и простой, точно коровник, оказался тихим и уединенным. Там горсточка отважных, наивных христианских подвижников обращала в Христову веру, наверное, одного ладакхи [7] в год, медленно забывая свою родину.

Брайони не собиралась оставаться в миссии после приезда врача, которого заменяла, но и возвращаться в Дели ей не хотелось. Когда в Лех прибыла группа альпинистов из Германии, направлявшаяся в Равалпинди после восхождения, Брайони купила у них палатку исключительно потому, что шатер, этот символ кочевой жизни, затронул потаенные струны ее мятежной души. Неделю спустя в медицинский пункт при миссии заглянули Брейберны. Услышав, что они отправляются на запад и будут рады взять с собой врача, Брайони не раздумывая согласилась примкнуть к ним и вновь тронулась в путь, прихватив с собой новую палатку.

— Но, похоже, климат Леха вам тоже не подошел, не так ли? И когда город вам наскучил, вы ускользнули, подкупив миссионеров, чтобы те никому не раскрывали конечную цель вашего путешествия.

Брайони пожала плечами:

— Вас никогда не утомляли письма Каллисты?

Каллисте явно не давали покоя лавры великих романистов. В своих письмах она не скупилась на красочные описания и, когда речь заходила о Лео, без стеснения выдумывала веселые истории и отпускала хлесткие замечания, изображая его болезни, разочарования и ухаживания, что неизменно заставляло Брайони мучиться от тревоги, беспомощного гнева и ревности.

Покидая Лех, Брайони решила себя побаловать и прервать на год всякие связи с сестрой. Наскоро нацарапав достаточный запас коротеньких писем с самыми общими фразами, она попросила добрых миссионеров отправлять почтой по письму раз в неделю и никому не сообщать, куда она уехала, — даже христианских подвижников можно ввести в соблазн, если посулить пять сотен фунтов в обмен на обещание хранить безобидный секрет.

— Письма пишутся на бумаге. Вы могли бы бросить их в огонь.

— Я так и делала.

Но каждое новое письмо Каллисты, сожженное непрочитанным, напоминало Брайони, что Лео по-прежнему занимает все ее мысли, и это унизительное чувство причиняло жгучую боль. Куда проще было вовсе не видеть писем сестры.

Лео молча достал из кармана сюртука серебряную флягу и сделал глоток — мистер Брейберн настоял, чтобы он отлил себе немного драгоценного виски.

Брайони в досаде закусила губу: Лео давал ей понять, что оказался здесь из-за ее хитрой уловки. Один из кули убрал грязные тарелки и поставил перед ней блюдо с куском тутового пирога. Брайони вяло ковырнула его вилкой.

— Надеюсь, вас привела в Индию не просьба моей сестры разыскать меня?

— Нет. Ее письмо застало меня в Гилгите.

— И что вы делали в Гилгите? — изумилась Брайони. Из всех мыслимых мест на земле, где мог оказаться Лео, когда Каллиста попросила его о помощи, едва ли нашлось бы место, более подходящее для начала поисков, чем Гилгит, расположенный в предгорье Каракорума, примерно на полпути между Лехом и Читралом.

— Один мой приятель организовал исследовательскую экспедицию на воздушном шаре к вершинам Нангапарбата. Он решил разбить в Гилгите базовый лагерь. Еще с тех пор, когда Чарли занимал пост государственного советника, пока не перебрался на более жирное пастбище в Нью-Дели, меня приглашали участвовать в подобных походах, чтобы, так сказать, улаживать дела с властями.

Брайони попыталась осмыслить это невероятное совпадение, но почти сразу сдалась.

— И как же вы в конечном счете меня нашли?

— Вы хотите знать, как я выпытал у миссионеров ваш секрет?

— Нет, я собиралась спросить, показывали ли вы и им ту фотографию.

Скандальное появление из ниоткуда покойного мужа добропорядочной вдовы-докторши наделало бы шуму, всколыхнув сонную миссию в Гилгите. Брайони не заботило, что ее считают холодной и нелюдимой, но ей совсем не хотелось прослыть лгуньей.

Лео выразительно закатил глаза.

— К несчастью, нет, а жаль. Фотографию доставили уже после того, как я отправился в Лех разыскивать вас.

Брайони недоуменно нахмурилась.

— Тогда как вам удалось выведать у миссионеров, где я? Они должны были молчать.

Лео снова приложился к фляге. Брайони заметила, что за ужином он почти ничего не ел, а к тутовому пирогу даже не притронулся.

— Я представился вашим бешеным братцем и пригрозил спалить миссию дотла.

— Не верю.

Лео завинтил крышку и сунул флягу в карман.

— Я назвался вашим сводным братом. Мне не пришлось изображать буйство, и я не угрожал жестокой расправой моравским братьям. Я лишь вполне разумно заметил, что, если поползут слухи об исчезновении из миссии состоятельной английской дамы, люди тотчас решат, что ее прикончили из-за денег. Подобная перспектива здорово напугала наших миссионеров, хотя они так долго мямлили и запинались, не зная, как поступить, что я и впрямь готов был поджечь их домишко.

Брайони медленно прожевала кусочек пирога и вытерла салфеткой уголки губ.

— Мне жаль, что я невольно доставила вам неудобства. Я лишь хотела сбежать.

Лео не спросил, почему она хотела сбежать. Брайони покинула Англию, как только суд вынес решение о признании брака недействительным. До конца 1894 года она оставалась в Германии, потом отплыла в Америку, где провела почти весь следующий год, а в начале 1896-го приехала в Индию. Но прошлое, похоже, не желало выпускать ее из своих когтей, как бы далеко она ни забралась.

— Вам следует отдохнуть, — проговорил Лео. — Завтра мы отправимся на юг.

Если кто и нуждался в отдыхе, так это он сам. Приглядевшись к нему, Брайони встревоженно нахмурилась: худой и осунувшийся, Лео казался вконец изможденным.

— Как давно вы в пути?

Он задумчиво наморщил лоб:

— Я потерял счет времени. Месяца полтора с небольшим, чуть меньше двух. Что-то вроде того.

Из Гилгита на восток, в Лех, затем назад в Гилгит и через Читрал к долинам калашей. Это, должно быть, не менее тысячи миль. Тысяча миль по бездорожью, по отвесным склонам и ущельям, усеянным острыми осколками скал, где лишь изредка встречаются короткие ровные участки пути. Брайони с трудом верилось, что такой переход можно проделать за каких-то пятьдесят дней.

Должно быть, Лео взял с собой минимум снаряжения и, вероятно, только одного проводника, чтобы тот показывал дорогу, ибо невозможно двигаться с такой скоростью, таща за собой вереницу кули, слуг и поваров с палатками и походными кроватями.

— Как? — выдохнула она, ничего не понимая. Но еще более важный вопрос не давал ей покоя: — Зачем? Почему вы отправились за мной?

— Почему? — переспросил Лео, явно удивленный.

— Да. Почему вы не послали Каллисту к дьяволу?

Лео фыркнул, скорее презрительно, чем насмешливо.

— О, Каллиста хорошо знает, как поймать дурака на крючок.

Наверное, их пути никогда не пересеклись бы, если бы мачеха Брайони не пригласила Лео на обед. По окончании медицинской школы в Цюрихе Брайони прошла клиническую подготовку в лондонской Королевской бесплатной больнице, а после получила место в Новой больнице для женщин, также в Лондоне. Ради удобства она жила в городском доме Аскуитов с отцом, сестрой, мачехой и сводными братьями, но почти не принимала участия ни в делах семьи, ни в светских развлечениях.

В тот вечер, когда должен был прийти Лео, она с радостью пообедала бы у себя в комнате. После тяжелого дня в больнице ей хотелось побыть одной — Брайони никогда, даже в лучшие времена, не была особенно общительной. Но без нее за столом оказалось бы тринадцать человек, поэтому она неохотно оделась и спустилась в гостиную. А потом явился Лео со своей очаровательной улыбкой. И весь вечер Брайони провела словно во сне, не ощущая времени, не сознавая, что ест или говорит, не замечая никого, кроме Лео, с его сияющими серыми глазами и прелестным изгибом губ.

С того дня Брайони постоянно искала с ним встречи. Она принимала приглашения знакомых в надежде его увидеть. Пришла на его нашумевшую лекцию о Гренландии в Королевском географическом обществе, где собралась целая толпа. Она даже осмелилась явиться в математическое общество на его доклад и просидела до конца, ловя на себе удивленные взгляды, хотя после первой же минуты перестала понимать, о чем идет речь.

Как ни странно, она и не думала добиваться его внимания — ей хотелось лишь любоваться им издали.

Так продолжалось, пока Лео ее не поцеловал.

Это произошло в доме его старшего брата, графа Уайдена. В библиотеке, пока в гостиной шел музыкальный вечер. Брайони чувствовала себя обманутой, оттого что Лео так и не появился. Она надеялась его увидеть, ведь Лео временно жил в доме Уайденов. Ей не терпелось уехать, но пришлось задержаться из-за сестры: Каллиста, в детстве не нуждавшаяся ни в чьем обществе, став взрослой, неожиданно пристрастилась к большим и шумным сборищам людей. Брайони не оставалось ничего другого, кроме как искать утешения в энциклопедии. «Incunabula. Indazoles. Indene. Index Librorum Prohibitorum…» Внезапно она почувствовала чье-то присутствие в комнате. Лео стоял, прислонившись спиной к двери.

— Мистер Марзден! — Как давно он наблюдает за ней?

— Мисс Аскуит.

Глаза его не улыбались. Странно было видеть таким серьезным того, кто всегда излучал веселье и жизнерадостность. Но вот лицо его осветилось улыбкой. Той чарующей улыбкой, которая способна была заставить слепого прозреть, и отзывалась райской музыкой в ушах глухого. В серых глазах Лео читалось нечто такое, от чего сердце Брайони отчаянно заколотилось (тревожный симптом с медицинской точки зрения).

— На вашем месте я бы не стал читать за этим столом, — предупредил Лео.

— Вот как?

— Чарли и Уилл — оба потеряли невинность на этом предмете мебели.

Ее рука взметнулась к горлу.

— Господи! — пролепетала Брайони. Ее возглас прозвучал не громче мышиного писка.

— Почему бы вам просто не уехать? — вкрадчиво поинтересовался Лео.

Брайони с радостью бежала бы, но ноги почему-то отказались ей повиноваться.

— Уверена, в этом доме моей добродетели ничто нe угрожает.

Оттолкнувшись от двери, Лео подошел к столу. Одной его сияющей счастливой улыбки было бы довольно, чтобы наполнить радостью весь мир.

— Кто-нибудь уже покушался на вашу добродетель, мисс Аскуит?

Брайони никогда не приходилось вести подобные непристойные разговоры. И все же ей не хотелось, чтобы Лео замолчал. Его слова оказывали на нее странное, дурманящее действие, словно отменный ликер с самым лучшим шоколадом.

— Никого не интересует мое целомудрие. И охотиться за ним нет желающих.

— Не может быть.

— И все же это правда.

— Ладно, если вы настаиваете. Впрочем, и с непорочной женщиной можно немало нагрешить.

Господь милосердный! Брайони с трудом сглотнула подступивший к горлу ком.

— Не сомневаюсь. И все же уверяю вас, сэр, мои грехи, какими бы они ни были, не имеют ничего общего со сладострастием.

— Не могу сказать того же о себе, — прошептал Лео. — Мои прегрешения, возможно, и отличаются от ваших, но все они тоже плотского свойства.

— Вас это, должно быть… забавляет.

Лео подошел ближе и уселся в соседнее кресло.

— Хочу признаться, мисс Аскуит, я испытываю жгучее желание восстановить справедливость и уделить вам внимание, недоданное мужской половиной человечества.

— Я… уверена, что мужская половина человечества ничего мне не должна.

Лео наклонился вперед, положив руку на подлокотник кресла.