Он оценил мой юмор. И тем не менее, прощаясь возле стойки таможенника, шепнул на ухо:

— Я скоро приеду. Потерпи. Прошу тебя.

Дома меня ждала Наташка.

— Умоляю, поехали к нам. — Она загасила сигарету в пепельнице, полной окурков. Я не знала, что Наташка курит.

— Что случилось? Я устала и хочу спать.

Это было сущей правдой.

— Папа хочет поговорить с тобой. Он в Москве. Анька, прошу тебя, это очень важно.

— Он мог сам ко мне приехать.

Я начала раздеваться.

— Мы несколько раз звонили тебе. Он не знает, что у меня есть ключи. Ой, какой на тебе шикарный костюм! А сапоги… — Наташка окинула меня завистливо восхищенным взглядом. — Анька, я пообещала ему, что привезу тебя. Ну пожалуйста, ради нашей дружбы. Я сделаю для тебя все, что попросишь.

Вряд ли Наташка могла когда-нибудь оказаться мне полезной, хотя кто знает. К тому же я почувствовала к ней жалость.

В роскошной московской квартире Кудимовых царил бардак. Осколки фарфорового сервиза под ногами, залитый чем-то, судя по запаху, виски, финский плюшевый диван, в гостиной оборваны портьеры. Максим Кириллович полулежал в кресле-качалке в своем кабинете. Здесь, как и всегда, был порядок.

— Увезли, — сказал он, обращаясь к дочери. — Он так страшно кричал.

Я поняла, речь идет о Никите.

— Папочка, не волнуйся. Все будет в порядке.

Наташка поцеловала отца в щеку.

— Садитесь, Аня. — Он кивнул на кресло напротив. — Дело очень серьезное и, как мне кажется, безотлагательное. Натуля, оставь нас на двадцать минут. Мы позовем тебя.

Наташка неохотно вышла.

— У него начались галлюцинации на сексуальной почве, — говорил Кудимов, глядя сквозь меня. — Мальчик, по словам врачей, очень быстро созрел. Ему нужна женщина. Лекарства помогут ненадолго, да и они разрушают печень и другие органы. Это не выход. Врач говорит, Никита по своему физическому развитию значительно опережает возраст. Что касается его душевного состояния… Вы, очевидно, догадались, у него такая ранимая и совсем еще детская душа.

— Вы предлагаете мне стать подстилкой для вашего сына, — сказала я, с трудом сдерживая ярость.

— Ну, зачем так грубо, Анечка. Он вас любит. Очень любит. Он просто зациклился на этой любви. Это пройдет. И очень скоро. Вы женщина, на которую упал его взгляд в ту самую роковую минуту, когда он ощутил в себе потребность…

Господи, как же трудно следить за человеческой мыслью, облаченной в такое количество никому не нужных слов.

— Да, вы очень красивая и сексуальная девушка, — снова услышала я голос Кудимова. — К тому же у вас доброе сердечко. Думаю, вы согласитесь. Разумеется, я вас отблагодарю. Щедро отблагодарю. Я заплачу вам столько, сколько вы попросите.

— Я ничего у вас не прошу. — Меня словно из помойного ведра окатили. — Оставьте меня в покое. Я выхожу замуж.

— Этого не может быть, — сказал Кудимов и гадко усмехнулся. Но тут же взял себя в руки. — Очень рад за вас. Но вы должны спасти моего мальчика. Это вопль о помощи. Отчаянный вопль. Он погибнет на наших глазах. Неужели вы не почувствуете укоров совести, если в один прекрасный момент мы найдем его болтающимся в петле или со вскрытыми венами?

Тут в комнату влетела Вероника Сергеевна, мать Никиты, упала передо мной на колени и зарыдала, капая слезами на юбку от моего нового костюма. Это было так искренне. Это меня очень растрогало.


Никита вышел из больницы и поселился у меня. Он стал послушным, как собачка, — каждое мое желание исполнял. В постели тоже. Ночами мы с ним устраивали пир плоти. Днем обычно спали — у меня начались каникулы.

Чезаре не звонил, и я, можно сказать, поставила на нем крест. Мы жили на деньги Кудимовых — их приносил Никита и все до копеечки отдавал мне.

Мои родители пока ни о чем не догадывались. Отец должен был вот-вот приехать в Москву за оборудованием для своей больницы. Я просила его предупредить меня заранее по телефону.

Хотя Никите вполне можно было дать двадцать — он возмужал и окреп физически за последнее время, — и присутствие в квартире незамужней дочери молодого красивого парня вроде бы не должно было пугать родителей, я все же испытывала смертельный страх. Сама не знаю почему.

Отец позвонил, и я тут же попросила Никиту уехать на несколько дней на дачу. Как ни странно, он с ходу согласился, даже не пришлось объяснять в чем дело. Когда за ним захлопнулась дверь, у меня на долю секунды сжалось сердце, и я отчитала себя за сентиментальность.

— Вчера Леня к нам приехал, — сообщил отец чуть ли не с порога. — Мы все ждем тебя. У тебя что, еще экзамены не закончились?

— У меня кое-какие дела в Москве. — Я почувствовала, как в лицо бросилась кровь. — Но я обязательно приеду.

— Может, вместе поедем? Если все будет в порядке, хочу уехать завтра вечером. С этими коробками все равно придется брать целое купе.

— Я думала, ты приедешь на машине.

— Леня отсоветовал. Я хотел взять его в качестве шофера, но он забыл права. Наш шофер в отпуске.

Леня отсоветовал… Я, кажется, догадалась почему — ему не хотелось в Москву. Шут опасался застать свою королеву врасплох. Надо же, какая деликатность.

Я разозлилась на него, но совсем ненадолго. Мне страшно захотелось его увидеть.

Когда отец парился в ванне, я позвонила Веронике Сергеевне и объяснила, что должна срочно уехать к сыну.

— На две недели. Я так по нему соскучилась.

— Понимаю. Я все объясню Нику. Думаю, он поймет. Ник стал таким спокойным и покладистым. Спасибо вам.

В этой женщине не было даже намека на притворство, и я ценила это.

— Он уже был там, понимаете? Но в тот раз все обошлось и мои родители ничего не узнали. Я боюсь, если вы скажете ему, где я, он может рвануть…

— Скажу ему, что вы с сыном уехали отдыхать в Крым, верно? Я предложу ему поехать в Дом творчества в Пицунду. Вдвоем. Думаю, он согласится. Ник очень любит море.

— И вас, — добавила я. — Передайте ему от меня привет.

С меня словно сто пудов свалилось, когда я поняла, что буду свободна целых две недели, а то и больше. Любовь Никиты, как видно, меня тяготила. Или, может, дело в том, что все на свете приедается?

Все ли?

Я выболтала про все Лене в первую же нашу ночь в мансарде. Мы сидели друг против друга возле звездного окна и держались за руки. Я не смогла утаить от Лени ничего.

— Шута возвели в ранг исповедника. Или понизили, а? Ведь дворцовые перевороты, как мне кажется, совершались не без прямого участия шутов, — сказал Леня, освободив на мгновение правую руку, чтоб налить нам вина.

— Но их, как правило, организовывали кардиналы.

Я рассмеялась собственной остроте.

— Ого, какая милость. Значит, ты хочешь, чтоб я принял сан?

Мы вдруг потянулись друг к другу, и я пересела к Лене на колени. У него на коленях я всегда чувствовала себя маленькой девочкой. Это было так здорово.

— Тебе рано участвовать в дворцовых переворотах, да и я еще не дорос до кардинальского сана. — Он нежно потерся щекой о мою щеку. — Ты родила чудесного сына, инфанта. Я так тебе завидую.

Мне хотелось сообщить ему свою версию относительно Ленькиного зачатия, но что-то в последний момент меня удержало.

— Если этот Чезаре на самом деле предложит тебе выйти за него замуж, согласишься? — внезапно спросил Леня.

— А что мне остается делать? Прозябать здесь? Знал бы ты, как было мерзко ложиться в постель с Баруздиным, царство ему небесное. Все мало-мальски перспективные совки импотенты. Их организм не выдержал схватки с собственной карьерой. Печально, но факт. Этот итальяшка тоже не Казанова, но с ним по крайней мере не противно.

Я не рассказала Лене, чем мы занимались в последнюю ночь с Чезаре. Мне самой было противно об этом вспоминать. Наверное, подобные вещи можно позволять себе лишь безрассудно любя. Но разве в наше время можно испытывать к кому-то безрассудную любовь?..

— Ты так и осталась для меня загадкой, инфанта, — сказал Леня, глядя на мои губы. — Но самое странное то, что я не собираюсь ее разгадывать.

Две недели пролетели как один день. То, чем мы занимались с Леней, сексом можно было назвать с большой натяжкой. Последнее время мы вообще просто лежали в постели голые, прижимаясь друг к другу всем, чем можно прижаться. Дремали. Разговаривали. Пили вино.

Мы словно отдыхали от каких-то бурь в нас самих.

Еще мы ходили в лес и купались в озере.

Однажды, когда мы лежали рядом в сооруженном им за каких-нибудь полчаса шалаше голые, лишь прикрытые от комаров длинными стеблями дикой мяты, я вдруг сказала:

— Всегда хотела бы так жить. Вроде бы больше ничего и не надо.

Мне показалось, будто Леня вздрогнул. Правда, вероятно, он прихлопнул на себе комара.

— Соскучишься, инфанта. К тому же бывает осень и зима.

— Есть страны, где не бывает.

— На юге Италии всегда тепло. Твой Чезаре умеет строить шалаши?

Я рассмеялась, шлепнула Леню по груди и попыталась растормошить, чтобы заняться любовью. Но он продолжал лежать не шелохнувшись и смотрел на меня темными серьезными глазами.

— Все так же хорошо владеешь каждым мускулом. Пойду-ка искупаюсь. — Я вскочила на ноги. — Быть может, меня приласкает водяной.

Он догнал меня на середине лесного озера. Вода в нем была очень чистой, и я видела под собой рыбешек и замшелые сучья на дне. Он обнял меня сзади за грудь. Я повернула голову, и наши губы встретились. Наверное, это был самый волнующий поцелуй в моей жизни, хоть потом мы от души нахлебались воды.

— Тебе пора домой, — сказал Леня на обратном пути. — Ты обещала этому мальчишке вернуться через две недели.

— Подождет. Мне так хорошо. Странно, почему это ты думаешь о нем, а не обо мне?

— Я думаю о тебе, инфанта. — Леня грустно усмехнулся. — Я боюсь за тебя.

— Глупости. Вряд ли ему захочется задушить меня спящую.

— Я о другом. Впрочем, поступай как знаешь. — Он по-дружески обнял меня за плечи и привлек к себе. — Мне тоже пора.

Я так боялась этого момента. Он наступил, и я почувствовала внутри себя пустоту. Я не могу жить с пустотой внутри. Такая уж я от рождения. Но я к тому же еще и гордая. Тоже от рождения.

— Пора значит пора. По коням, как говорится.

— Я посажу тебя на поезд, инфанта.


Едва я вошла в дверь моей квартиры, как раздался телефонный звонок.

«Взять трубку или нет?» — раздумывала я, снимая туфли.

Это был Чезаре. Два часа назад он прилетел в Москву. Он жаждал меня увидеть.

— Как ты похорошела. Мамма миа, ну как же ты похорошела! — Он смотрел на меня, как Иванушка-дурачок на Жар-птицу. — Отдыхала?

— Навещала сына. — Я показала ему фотографию Леньки — ее сделал Леня-большой, неожиданно увлекшийся фотографией.

— Настоящий итальянец. Я тут кое-что ему привез.

Чезаре раскрыл чемодан. Он был набит игрушками в сверкающей упаковке.

Потом он стал доставать подарки для меня. Я чуть не упала от счастья.

— Знаю, у тебя сейчас каникулы, — говорил Чезаре, расстегивая молнию на моем платье. — У моей самой любимой девушки каникулы. Вива Россия! Вива любовь! Так вот, ты будешь жить у меня, ясно? Ты будешь ходить со мной на приемы как моя женщина, жена, секретарша и все, что угодно. Я так соскучился.

Он, судя по всему, на самом деле соскучился по мне — в тот вечер в постели Чезаре превзошел себя. Но ему было далеко до Никиты и, разумеется, Лени. Впрочем, я знала, что ему никогда не достичь подобных высот.

— Я хочу, чтоб ты забеременела, — вдруг заявил он. — Ты родишь очень красивого ребенка. Коктейль из русской и итальянской крови. Это будет что-то фантастическое.

— А мне вовсе не улыбается роль многодетной матери-одиночки, — заявила я, направляясь в ванную.

— Что ты сказала? — Чезаре схватил меня за руку. — Одинокая женщина с двумя детьми? Разве Чезаре Антонио Павезе позволит тебе остаться одинокой? Разве Чезаре Антонио Павезе не говорил тебе, что Элина согласна на развод? Ну да, эта женщина поняла, что, если я подловлю ее за этим позорным занятием, ей не видать алиментов. А так она получит пожизненное содержание. Чезаре Антонио Павезе богатый человек, ясно тебе?

Он купал меня в ванне как маленького ребенка. Потом залез в воду сам, попытался заняться любовью, но из этого ничего не вышло. Для того чтоб заниматься любовью в тесной скользкой ванне, нужно иметь недюжинный природный дар плюс мастерство. Бедняга Чезаре не обладал ни тем, ни другим.

— В сентябре поедем отдыхать в Ниццу. У меня будет в сентябре отпуск. Две недели в шикарном отеле. Ты и я.

Он расхохотался и стал вылезать из ванны.